Но римский трибун,выслушав их, приказал идти к воротам Ессеев, потому что этот путь былкратчайшим.

И повиновались.

XIII

Пришли к домупервосвященника Анны. Вышел Анна и, как не имел повода к обвинению, спросилЕго:

– Чему же Ты учишь всинагогах и на стогнах?.. Кто ученики Твои?..

Он же отвечал:

– Что спрашиваешь Меня?Спроси слышавших, что Я говорил им…

Тогда выскочил из толпыСимон, слуга Каиафов, и ударил Его со словами:

– Так отвечаешь Тыпервосвященнику?

Но Он сказал только:

– Если Я отвечал худо,покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьёшь Меня?

Сказал же так, потомучто Закон наш запрещал бить судимого.

Анна, не имея нисвидетелей, ни обвинителей, а, потому, не желая продолжать допрос, отправил Егок Каиафе. Дом же Каиафы был недалеко от дома Анны. И пошли всей толпой туда.

От Гефсимании следовалив отдалении за толпой Пётр и Иоанн. Другие ученики разбежались. Во дворепервосвященника Анны Пётр присел к костру и грелся со слугами. Когда все пошлик первосвященнику Каиафе, я не видел Петра.

Иоанн же, придя во дворк Каиафе, поднялся с толпой наверх, в покои, где заседал великий синедрион.Поднялся и я со свидетелями и обвинителями, которые нашлись во множестве. И,встав у входа так, чтобы не встречаться глазами с Иоанном, смотрел и слушал,как судят Его. Был же я уверен тогда, что отложат суд до рассвета, потому чтобыла четвёртая стража ночи. Знал я, что большого зла не причинят Ему, потомучто ничего, достойного смерти, Он не сделал. Но, наказав, вышлют Его в Галилею,туда, где был Он рождён и где плотничал прежде. Чтобы никто уже не смущалсяучением Его.

На низких диванахрасселись полукружием члены синедриона в чёрных тогах и белых таллифах, вцентре же сел Каиафа. Пришли два сонных писца с пергаментами и сели внутрьполукружия, одесную – писец защиты, ошуюю – обвинения.

Привели Его и поставилиперед синедрионом. Тогда поднялся Каиафа и сказал:

– Не будьте несведущи,что погубляющий одну душу из среды Израиля, признаётся погубляющим весь мир;спасающим душу – спасающим весь мир. Кровь ложно обвиняемого до конца векавменится лжесвидетелю, но и на того, кто утаивает, ложится бремяответственности. Посему приидите и покажите, что вы истинно знаете о Человекесем…

И вот, пришли люди истали по одному свидетельствовать. Кто-то сказал:

– Человек этот ворожбоюисцелял болезни…

Другой же сказал:

– Он предлагал нам естьплоть свою…

Третий сказал:

– Он призывал не платитьподать кесарю…

Я же недоумевал, чтотакое говорят они? Потому что были это пустые слова. И не было двух свидетелей,повторивших одно свидетельство, как требовал Закон наш. Но вот вышел одинстарик и сказал:

– Он говорил: разрушьтехрам сей, и Я в три дня воздвигну его…

Я же дивился, потому чтоне слышал от Него таких слов.

Привели следом Елеазара– дрессировщика голубей с Дамасской улицы в Нижнем городе – и подтвердил он:

– Слышал я, как три годаназад в храме на празднике Пасхи, Человек сей говорил: «Разрушу храм сейрукотворенный и через три дня воздвигну другой нерукотворенный».

И многие тогда вскочилии стали кричать:

– Что ещё нам нужно? Вотхула на святое место и Закон!..

Но дал им знак Каиафа, иуспокоились, и расселись по своим местам. И стали тогда испытывать свидетелей,что свидетельствуют об одном.

Снова сказал старик:«Разрушьте храм сей…» Елеазар же сказал: «Разрушу храм сей…»

Стали совещаться исовещались долго. Хмурили брови, качали головами и признали, наконец, чтосвидетельство недостаточно, потому что было у свидетелей разногласие.

Все замолчали и незнали, в чём обвинить Его. Тогда вышел вперёд Каиафа и, пройдясь перед Ним,остановился вдруг и спросил:

– Что же Ты ничего неотвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют?

Он же молчал.

Каиафа возгласил:

– Всем свидетелямудалиться из зала! Притворить плотно двери и не пускать никого!

И вот отступила толпа,многие спустились на двор. И стали ждать, чем закончится суд.

XIV

Распахнулись двери, ивышел Каиафа. И вид его был как бы в лихорадке: глаза блестели как дорогиекамни, и щёки пламенели. И тога его была разорвана от ворота до пояса. Был же уиудеев обычай рвать на себе одежду, когда слышали они хулу на Бога Израилева.За хулу же побивали виновного камнями. И понял я: вырвали у Него хулу ипостановили предать Его смерти.

И увели Его связанным. Яже остался стоять, потому что вдруг точно бес оставил меня, и горячка отошлапрочь – увидел я дела свои, и страх объял меня. И понял я, что не могу большебыть ни с Ним, ни с иудеями.

Вернулся в разорваннойтоге Каиафа, который выходил куда-то. И я прошёл за ним в покои, где дожидалисьего другие члены синедриона. Он же, завидев меня, удивился и говорил так:

– Чего же ты ждёшь?Ступай в дом свой есть опресноки и агнца с горькими травами...

Я же, разглядывая, какчёрный блестящий волос курчавится на груди его, спросил:

– Разве Закон нашдозволяет брать под стражу без жалобы свидетелей?

– Разве это твоё делодумать о Законе? Разве ты книжник?.. Или, может быть, первосвященник?..Ам-хаарец!..

И, переглянувшись спервосвященниками, стали смеяться.

– Ступай себе!..

Махнул лениво рукойКаиафа, и в рубин на его пальце упал луч от светильника. И кровавая змейка,вспыхнув где-то внутри камня, на мгновение рассекла его ломаной диагональю. Ноисчезла, и камень потух, и снова сделался чёрным.

– Вы привели в свидетелиЕлеазара, когда все знают, что он дрессирует голубей…

Думал я, что он велитвыгнать меня, но он повернулся и слушал меня со вниманием.

– Разве могли высобирать синедрион ночью?

Тогда усмехнулся Каиафа:

– Не Он ли учил: нечеловек для субботы?..

Я же сказал:

– Разве и ты ученик Его?

Послышались словавозмущения от первосвященников и старейшин, и ликтор, бывший рядом, шагнул вмою сторону. Но Каиафа, сделав ему жест оставаться на месте, сказал:

– Так ли уж важен Закон,когда весь народ может погибнуть?

Воскликнул я:

– О народе ли иудейскомпечёшься ты, первосвященник? А может, просто боишься потерять, что имеешь?..

Но он тихо спросил меня:

– А ты? Не потому ли иты предал нам Его?

Тогда достал я кошелёки, глядя себе под ноги на розовый мозаичный пол, сказал:

– Согрешил я, предавкровь невинную…

Но он молчал. Когдаподнял я на него глаза, увидел, что был он весел. Смех играл в глазах его идёргал за уголки губ. И, оскалив зубы, сказал Каиафа:

– Что нам до того?..Смотри сам…

Тогда швырнул я кошелёкему под ноги и бросился вон. Вслед мне полетел его смех – смех победителя, незнающего пощады и жалости.

XV

Выйдя от Каиафы, заметалсяя, потому что не знал, куда идти теперь. И бежав через весь город, оказался уОвечьих ворот. Перейдя Кедрон, поднялся на гору Скопус. Было утро, и слышал я,как левиты в храме вострубили троекратно в серебряные трубы. Тогда вспомнил я опокрывале, которое покупал для Есфири и которое всегда носил с собой. Бросил ятеперь в пыль его и стал топтать, точно хотел втоптать в землю. И гиацинт изголубого сделался грязно-серым, а шарлах – бурым. Тогда схватил я край ткани ирванул у себя из-под ног. И тончайшее покрывало, сотканное из гиацинта, шарлахаи пурпура – нежное, как утренняя заря, тонкое, как лепестки цветов –разодралось надвое. Я же, разбросав куски, сел на землю и, размазав по лицусолёную влагу, стал смотреть на Иерусалим, на купол храма, окованный золотом,поднимающийся над серым городом, как цветок над гноищем.

И вот, когда полетелинад Иерусалимом слова «Jesum Nazarenum, subversorem gentis, contemptoremCaesaris et falsum Messiam, ut majorum suae gentis testimonio probatum est,ducite ad communis supplicii locum et cum ludibrio regiae Majestatis in medio duorumlatronum cruci affigite…»[8],увидел я на отвесном краю дерево засохшее, смоковницу бесплодную, уцепившуюсякорнями за камни, ветви же голые простёршую над обрывом. И, подойдя, снял с себяпояс, накинул конец его на сук. Сделав же петлю, возложил на выю себе и шагнулс обрыва. Но ветвь преломилась, и тело, не успев расстаться с душою, сверзилосьвниз. И острые камни распороли чрево, и внутренности исторглись. Ехидна обвиларуку и пронзила кожу ядовитым зубом. Скорпион укусил ногу…