И работа стала казаться ей не такой уж трудной, как вначале, она даже с девочками знакомиться начала.

- Ты откуда? - спрашивают ее девочки.

- Из Понизовки, - отвечает им Настя.

- Работать будешь теперь все время?

- Да, а то как же?

И Настя девочкам всем понравилась.

Не заметила Настя, как прошло четыре часа - время работы для подростков. Над ванной ударил звонок, мастера сошли с верстаков, перерыв сделать, чаю попить. Сошел и Машина и прямо к Насте.

- Ну как? - спрашивает.

- Хорошо, дяденька! - отвечает Настя.

- Уморилась здорово?

- Вот ни капельки!

Машина, довольный, ухмыляется и начинает вместе с другими мастерами пить чай.

К Насте подошла новая девочка, посмотрела на нее и сказала:

- Ну, давай вилку мне.

- А я как же? - испугалась Настя.

- А ты домой пойдешь, - говорит девочка, беря у нее вилку.

Настя кинулась к Машине.

- Дядя Прокоп, девочка… вон та, вилку у меня отняла. Говорит: «Домой иди».

- Ну и что ж? И шагай, - спокойно отвечает ей Машина.

- А как же работать?

- Работать на сегодня хватит тебе, ты свои часы отработала. Таким-то, как ты, только четыре часа работать полагается.

У Насти и гора с плеч. Значит, смена ее прошла, вот что! А она-то думала…

- Иди-ка ты домой, скоро и я приду, обедать будем, - говорит Машина, подходя снова к верстаку. - Иди, девонька, иди, отдыхай там.

И Настя пошла домой.

«Отдыхай»… А что ж мне отдыхать, когда я и неуморилася?» - думает она, шагая к дому Прокопа Машины.

А дома Настю ждала и никак дождаться не могла Люба.

- Ну что? - кричит Люба еще издали. - Работала?

- Да.

- Хорошо? Быстро освоилась?

- А чего ж там? - говорит Настя. - Я сразу все поняла, как только мне Катя показала. Вазы легкие-легкие, одной рукой носила я их. И хитрости тут никакой нет.

- Вот и хорошо, вот и хорошо! - радуется Люба за Настю.

Никогда Настя не подумала бы, что над маленькой рюмочкой, над тонким стаканом чайным - не говоря уж о вазах, кувшинах - столько работы, столько труда! А теперь вот знает. Месяц какой-нибудь работает она на фабрике, а уж каждый цех, уголок почти каждый на всем заводе стал знаком ей. В каждом цехе у нее подруги завелись, всех девочек она узнала, и все ее знают. Как только кончится ее смена, четыре часа, так она и идет навестить подруг. Первым долгом в шлифовальный цех, к Любе и Розе. Люба не каждый день работает, у ней еще главное - учеба в ФЗУ, а Роза Рябинина - она года на два старше Насти - работает ежедневно. Роза кончила школу ФЗУ, она мастером теперь считается.

Шлифовальный цех не то что гутенский. В гутенском больше мужчины: мальчишки, девочки только на относке. В шлифовальном же почти одни женщины да девочки, мастеров-мужчин совсем мало.

В гутенском цеху - жара и духота, пыль и копоть. А в шлифовальном, наоборот, иной раз чересчур даже прохладно. В гутенском цеху разговор и шутки, а то и песни иной раз, разноцветный, расплавленный хрусталь мелькает в воздухе там и тут, точно бабочки весной на лугу в ясную погоду. В шлифовальном же горы готовых кувшинов, ваз, вагонетки чайных стаканов, рюмок, цветников, корзин, колпаков для ламп электрических. Разговоров и шуток тут не услышишь, все сосредоточены, зато визгу и стону хоть отбавляй.

Визжат и стонут корундовые и карборундовые колеса и круги, шлифуя и полируя посуду, впиваясь в хрусталь, прорезая в нем сверкающие грани. Одно колесо стонет, другое визжит и хохочет точно сумасшедшее, третье поет тоненько, как комар над ухом, четвертое гудит, как пчела в улье. И над каждым колесом и кругом трубка водопроводная, из трубок капает вода, словно слезы, капля за каплей, чтоб колеса, круги и хрусталь охлаждались, чтоб посуда не лопалась. И у каждого колеса и круга, склонившись, мастера алмазной грани и шлифовщики сидят и строго вычерченные грани наносят на изделия, придают им красоту и блеск.

В чанах с водою и песком вертятся деревянные круги, около них хлопочут женщины и девушки, обтачивают дно у стаканов. В отопочной машине синий огонь лижет края стаканов, стаканы ходят по кругу, точно хоровод водят, это заправка края идет.

Цех шлифовальный не меньше гутенского цеха. Работает тут человек пятьсот, и никто никому не мешает. Много рук пройдет стакан или кувшин, пока в упаковочную попадет, где его бережно в солому или в стружку закутают и в ящик уложат.

Поговорив с Любой, с Розой, Настя идет в упаковочную. В упаковочной тоже одни девушки работают. Тут песни и смех за работой, как и в гутенском. В упаковочной у Насти подруга Соня. Соня недавно переведена в выставочное отделение, тут же в упаковочной, только на втором этаже.

В этом отделении Настя согласилась бы жить день и ночь, всю жизнь - так тут хорошо. Большой зал, светлый, высокий, и длинные-длинные полки у стен и посредине. А на полках хрусталь, за сто лет собранный.

Сколько раз была тут Настя, а все наглядеться не может на хрустальные горки. Как тут красиво!

Соня недаром сюда переведена. Она тут хозяйкой, она все знает, и хрусталь она понимает, любит. Строгий учет ведется у нее выставочной посуде. Когда приходят экскурсии, она объяснения дает. И Насте она охотно все рассказывает, показывает.

- Соня, что это? - спрашивает Настя.

- Это банки для крюшона. Теперь их не делают. Это богачи прежде покупали такие, - объясняет Соня.

- А это?

- А это сервизы для вин из венецианского хрусталя. Тоже раньше вырабатывались для богачей. Они вина пили много, денег у них хватало, Настенька, они умели деньги выколачивать из нашего брата, - поучает Настю Соня.

Настя смотрит на тончайший, нежный, перламутровый хрусталь, венецианский, на табун бокалов, обступивших графин тонкой шлифовки, и диву дается. Надо же такую красоту создать!

- А ты знаешь, сколько стоит такой сервиз? - спрашивает Соня у Насти.

- Нет.

- Сто сорок три рубля семьдесят пять копеек.

Настя в ужасе таращит глаза. Сто сорок три рубля за одни бокалы для вина? Нужно ж деньги шалые, даровые иметь, чтобы платить столько за бокалы!

- Это еще что! Вот видишь эту вазу? - спрашивает Соня.

- Вижу, - смотрит Настя на широкую вазу без ножки.

- Это у богачей для торта и пирожных такие имелись. Цена ей одной без малого сто рублей, - говорит Соня. - Потому она такая дорогая, что сложная грань на ней нанесена, над ней мастер больше месяца работал. А к тому же она сделана из так называемого английского тяжелого хрусталя, в котором на сто частей песку шестьдесят частей окиси свинца находится. Самый что ни на есть дорогой хрусталь вот этот самый.

Соня переворачивает вазу кверху дном и показывает Насте алмазную грань. Грани вазы сверкают, точно огромный бриллиант, кажется, что вся она из драгоценного камня сделана.

- У них все было, Настя, на все хватало. У бывшего хозяина этого завода, генерала Мальцева, было семьдесят фабрик и заводов, тысяч пятьдесят рабочих работало на него. Свыше ста тысяч десятин земли принадлежало ему, на которых росли дремучие леса. Таким людям можно было все покупать. Подсвечник тот, видишь, в углу? Это самая дорогая вещь у нас тут, ему цена девятьсот рублей.

Настя смотрит на громадный подсвечник, трехслойный, или, как называют такие изделия, из трех хрусталей: белого - глухого, красного и желто-канареечного. Подсвечник весь граненый, но неуклюжий, некрасивый, он Насте не нравится.

- А мне он не нравится, - говорит она Соне.

- Тебе не нравится, а попам нравился, они для церквей всегда такие старались заполучить. Подсвечники, лампады, чаши для святых даров, образа запрестольные. Самый большой доход Мальцеву был от церквей и монастырей. Они главные покупатели у него были, церкви, да еще кабаки с ресторанами.

Но вот что больше всего всегда привлекало Настю тут, так это раздел цветного стекла. Она часами могла смотреть на изделия из золотого и медного рубина, отливающие розовым, нежно-красным, словно в них горели вечные огоньки. И особенно хрусталь, который назывался «цвет голубиной крови». Хороши были изделия и из синего кобальтового стекла, из нежно-зеленого изумрудного да и другие разных цветов и оттенков, но рубин, рубин всегда ее очаровывал, он прямо-таки полонил ее! Когда она смотрела на него, ей казалось, что она находится не на земле, а на небе.