Настя в этот раз долго не могла уснуть.

До полуночи и Люба не спала с ней, все толковали они о том, как Настя работать начнет, что ожидает ее на заводе, чему ей там учиться придется.

- И знаешь, Настя, первым долгом тебе приодеться нужно. Ты знаешь, у нас в Дятькове девчата любят принарядиться, вот сама увидишь. И ты не хуже других должна быть, - говорит Люба.

- Ну, мне хоть бы какое-нибудь платьице на первый-то раз, - вздыхает Настя.

- Зачем какое-нибудь? Хорошее, да и не одно нужно, а два или три. Потом туфли с калошами, платок, пальтишко, - соображает Люба.

А у Насти в голове мысль за мыслью. Неужто у ней будут ботинки с калошами? А пожалуй, и будут. Ой, она тогда прямо умрет от радости! Ведь она никогда-никогда еще не носила ни ботинок, ни туфель, на людях только видела. А то все лапти, лапти, в будни и в праздники.

- Сразу все это не купишь, - рассуждает Люба, - потому за месяц не много ты заработаешь. Но потом, со временем, можно все сделать, только работай.

- Мне хоть бы за год справить все это, - говорит Настя.

- Ну, за год! За полгода справим! И тогда будем мы с тобою ходить в парк гулять, в клуб на спектакли. У нас в клубе библиотека есть хорошая. Ты книжки читать любишь? - спрашивает Люба.

- День и ночь читала бы! - говорит Настя.

- А я, признаться, не совсем. Мне бы только работать да в парке гулять, спектакль посмотреть. А книги… От них мне спать хочется всегда почему-то.

- Нет, а я книжки так бы и читала, так бы и читала! Только в нашей деревне книжек мало было, в школе да в избе-читальне. Я их все перечитала, некоторые раза по два.

- Ну, в нашей-то клубной библиотеке столько книжек, что ты и за всю жизнь не перечитаешь.

Люба уснула. А Настя все думала.

Заснула она только под утро.

А утром, после завтрака, Настя пошла с Машиною на завод на работу, пошла в первый раз.

Мастера гутенского цеха, той смены, в которой и Прокоп Машина работал, подходили один за другим. Скоро сирена взвоет, их черед верстаки занять. Они снимали пиджаки, покуривали, меж собою тихонько разговаривали.

- Ну, Машина, братцы, пыхтит и какую-то девочку за собою тянет, - смеется мастер Селезнев.

- Он все время за собою ее таскает. Я эту девочку вот уж дня два вижу с ним, - говорит мастер Кузнецов, - Какая это девочка, что он ее за собою таскает, понять не могу.

Настя никогда не видела завода, никогда не была ни на одном из них, только в книжках читала про них да на картинках видела. Но одно дело в книжке читать, другое - видеть своими глазами, быть там.

Гутенский цех показался ей длинным-длинным, купол крыши выше леса. Посредине выстроились круглые горшковые печи, а в самом конце, больше всех, печь-ванна. Вокруг ванны и вокруг горшковых печей суетились, работали, точно наперегонки, люди. У каждого какие-то железные трубки, на трубках раскаленные хрустальные шары, вазы, рюмки, стаканы, кувшины, подносы.

И чудо-чудное! Хрусталь горел, как солнце, извивался мягко, точно восковой. Мастера сидели на стульях, к ним подносили подмастерья то одну, то другую трубку, с колпаком, с ручкой, с крышкой. Мастера быстро приделывали ручки, ножки, передавали обратно. Подбегали относчицы-девочки, подхватывали длинными деревянными вилками раскаленные вазы и несли их в прокальные печи.

В каждой круглой печи - горшки с расплавленным хрусталем, в каждой - хрусталь цвета разного. В первой печи - зеленый, во второй - синий, в третьей - самый дорогой, свинцовый, бесцветный, прозрачный, как роса, в четвертой - розовый, в пятой - золотисто-желтый. А в самой большой, ванной печи - простое стекло, но тоже хорошего колера, чистое, как родниковая вода.

Настя точно во сне шла за Машиною. Она словно попала в заколдованный мир. Разноцветные кувшины, вазы, стаканы, цветники, графины, казалось, порхали в воздухе, один за одним летели в прокальные печи, словно голуби разноцветные.

Поприглядевшись, Настя заметила, что один мастер делал кувшины все в комочках, точно ежики, другой - перевитые разноцветными нитями прихотливым узором.

Настя как вкопанная остановилась, смотрела на диковинные кувшины.

Немного подальше работали на прессах. Подмастерья на железной палке подносили к прессам раскаленный хрусталь, мягкий, как воск подогретый. Мастер отрезал щипцами хрусталя столько, сколько нужно, опускал рычаг пресса, минутку выжидал, поднимал рычаг и вынимал хрустальную корзинку для конфет, узорную, граненую. Настя и рот разинула и от Машины отстала.

Парнишка озорной, заметив Настю с ртом открытым, мигом схватил щепотку песку и сыпнул Насте прямо в рот. И в ту же минуту заорал от боли: Машина лихо трепал его за вихры, схватив ловко пятерней сзади.

- Ой, ой, дяденька, ой, Машина! Не буду, не буду! - кричал озорник.

- Я тебе покажу, как баловать! Она тебя не трогала? - рычал Машина.

Мастера смеялись.

- А ты, того, рот не разевай тоже, - говорит Машина потом уже Насте.

Но как же тут не разинуть рот? Вот ванна - печь огромная, вся опутана хрустальной паутиной. Тончайшие нити хрусталя, точь-в-точь паутина, протянулись от круглых окошек, где мастера хрусталь берут, повисли у верстаков, полезли даже на купол. Никогда Настя не думала, что хрусталь в ниточку может вытянуться и, как ниточка, от ветра качаться. А ветер тут от вентиляторов электрических. Против каждого верстака вентилятор поливает и поливает мастеров струей свежего воздуха: иначе бы и не продохнуть, на верстаках температура пятьдесят шесть градусов. И все-таки все рабочие, кроме относчиц, мокрые от пота, точно выкупались.

Относчицы - все больше девочки, чуть постарше Насти, мальчишек почти нет. Девочки хорошо одеты, волосы у всех завиты и подстрижены. Они ловко подхватывали у мастеров готовый хрусталь, плавно скользили к прокальным печам, бесшумно укладывали в печь стаканы и вазы. И девочки все красивые, все хорошие. Настя куда хуже их выглядит. Настя смотрит на них и вздыхает, девочки с любопытством на нее поглядывают.

- Вот видишь, как они работают? - говорит ей Машина.

- Вижу, - лепечет Настя.

- Вот и ты так будешь работать сейчас, будешь относчицей. Хитрости тут нет, а осторожность нужна, чтоб не побить посуду. Катя! - крикнул Машина девочке в черном фартучке, стоявшей в стороне.

- Что нужно, дядя Машина? - отозвалась девочка.

- Поди сюда!

Катя вприпрыжку подбежала к нему.

- Вот эта девочка, Настя, работать будет вместо Сизовой. Она будет относить хрусталь от моего стула. Ты ее подучи, она девочка толковая. А я тебе за это как-нибудь вихры надеру, - шутит Машина.

Катя посмотрела на Настю.

- Ладно, дядя Машина, будет все сделано. А вихры мы сами надерем тебе, - смеется Катя.

- Это еще вопрос. Посмотрим, кто кого, - ворчит Машина.

Завыла сирена.

Смена, которая работала, сошла с верстаков, новая смена места заняла. И как только ударил звонок после пятиминутного перерыва, работа началась.

Машина уселся на стул возле своего верстака и сказал:

- Ну, ребятки, давай!

И пошло, и закружилось, завертелось все…

Машина вырабатывал вазы. Работа над вазами самая трудная, сложная. Чтобы мастером такой работы стать, нужно лет двадцать подмастерьем пробыть. Но Машина мастер первоклассный, ему хоть что давай - сделает.

Он сидит на своем деревянном чурбачке с трубкою в зубах, никого будто не видит и ничего не слышит, привычно берет инструменты с верстака, вертит вазу, брызжет на нее водой из ступки, отрезает лишнее ножницами, приделывает ножку, и - ваза готова!

И подручные его ребята ловкие, то и дело подносят мастеру готовые части вазы, передают друг другу: один - колпак, другой - ножку, третий - припайку. Дело за ними не стоит.

Первые вазы Настя брала на вилку робко, руки у нее дрожали: того и гляди, соскочит ваза на каменный пол. Но час от часу ей легче становилось. В печи укладывать вазы Катя научила ее. Настя осмелела, руки дрожать перестали, работа пошла спорей.