Эреб хмыкнул. Это был неприятный, хриплый звук, словно у ракового больного в терминальной стадии, которому остается жить несколько часов.

— У меня еще есть здесь дела, но будь готов к моему прибытию. Смотри, чтобы Грамматикус был у тебя, когда я появлюсь, иначе почерневшая от огня рука станет меньшей из твоих проблем…

Варповское пламя рассеялось так же быстро, как возникло, оставив Элиаса одного. Несмотря на боль в руке, все его тело было напряжено от едва сдерживаемого гнева.

— Я твой ученик… — прошипел он равнодушной пустоте. — Твой последователь. Я спас тебя, забрал из той комнаты, где ты бы подох без моей помощи.

Он стиснул зубы так сильно, что не мог даже цедить слова. Только рык срывался с губ, покрывшихся пенящейся слюной. Элиас попытался вернуть контроль над собой и нашел успокоение в темноте своей гнилой души.

Он позвал своего помощника:

— Ядрекк…

Воин почти тут же возник у входа в шатер, низко кланяясь.

— Мы уходим. Собери всех, но оставь два взвода для бдений у ямы. Мы присоединимся к Нареку и остальным.

Ядрекк снова поклонился и ушел исполнять приказ.

Тридцать семь легионеров ждали Элиаса за пределами покоев. Двадцать из них останутся здесь, в то время как остальные обеспечат поддержку Нареку. Они не предназначались для боевых задач. Это был почетный караул, личный культ Элиаса. Смертные были лишь агнцами для заклания во имя Пантеона. Вражеские легионеры же требовали более серьезных сил. Поначалу Элиас думал, что лоялисты просто доставят неудобства, но в конечном итоге станут пищей для нерожденных, которых он выпустил в этот мир, навеки осквернив его ради Хаоса. А теперь они стояли на пути к его заслуженному величию. Они показали себя изобретательными противниками, однако скоро их сопротивлению будет положен конец.

Вложив фульгуритовое копье в ножны, Элиас поднял здоровой рукой свою булаву. Она была тяжелой, но охватить рукой обмотанную кожей рукоять было приятно.

А еще приятнее будет разламывать ей черепа, с каждым ударом становясь ближе к неизбежному апофеозу.

Эреб оборвал психическое единение с учеником и покачнулся. Вытянув руку, он оперся о стену своей кельи и судорожно выдохнул. Несмотря на пропитывающую его мощь варпа, восстанавливался он медленно. Эреб опустил взгляд на голый металл бионической руки, сжатой в кулак, как будто можно было излечиться одной лишь силой воли. Гримаса на его лице сменилась улыбкой; он увидел ее в отражении металлического пола, а вместе с ней — плоть, которая, медленно разрастаясь, уже покрывала освежеванное лицо. Она была грубее и темнее, чем раньше. Из головы выступали небольшие костяные отростки. В глазах появился кровавый свет. Эреб знал: это боги проявляют свою благосклонность. Может, Гор и Лоргар и оставили его, но Пантеон этого не сделал. Однако он чувствовал, как они беспокойны. Несмотря на все познания темного апостола и на все его умение манипулировать судьбой, Гор не стал марионеткой, которой, по убеждению Эреба, должен был стать.

В первые годы, когда крамольные мысли произносились лишь шепотом, а воинские ложи только зарождались, были другие варианты. Необязательно было отдавать эту роль Гору. Но сейчас все это не имело значения. Важнейшим умением Эреба была способность выживать. Изуродованное лицо и тело служили тому доказательством.

— Я по-прежнему архитектор этой ереси… — прошипел он темноте, которая жадно слушала с тех пор, как он сюда пришел.

Ошибку он допустил на Сигнусе. Знай он заранее о зависти Гора, увидь хоть малейший намек… Сангвиний должен был обратиться в Красного Ангела. Но он выжил, и ни Гор, ни Эреб не получили того, чего хотели. В следующий раз он будет действовать хитрее. Но ему были нужны ответы. Ангел и магистр войны его сейчас не волновали. Взгляд Эреба упал на другого.

Как бы тяжело это ни было, он поднял голову, чтобы встретить взгляд второго существа в комнате.

— Оно может его убить? — спросил он.

Существо напротив, возникшее из бурлящего дыма, кивнуло покрытыми перьями головами. Из его клювов раздалось безостановочное стрекотание. Эреб заставил себя не воспринимать эти слова, ибо они были безумны, и безумным станет тот, кто их услышит.

Он поклонился, когда дым рассеялся, унося демона с собой. Гигантское давление ушло, и Эреб наконец смог выпрямиться. Впервые за долгое время он выдохнул, не чувствуя себя так, будто в груди работала пила.

— Тогда это будет исполнено, Оракул, — сказал он исчезающему туману и вышел из покоев.

Брата выдал звук дыхания.

— Феррус, оставь меня в покое…

После своей последней встречи с Керзом я погрузился в глубокую тоску, будучи не в силах отделить реальность от плодов моего воображения. Каждый раз, возвращаясь из смерти, я чувствовал, что часть за частью, подобно сбрасываемой чешуе или хлопьям пепла, мое сознание распадается. И чем отчаянней я пытался сохранить его, тем быстрее оно умирало. Я разрушался — не физически, а морально. Но не я один. Керз открыл мне свои сомнения, свою боль. Видения, о которых он говорил мне, пошатнули и без того неустойчивый разум. Именно этим и были вызваны его садистские наклонности и явный нигилизм. Я не знаю, рассказал ли он о своих страданиях для того, чтобы вызвать у меня сочувствие, заставить доверять ему, и это было частью какой-то продолжительной пытки, или просто его маска спала, позволив мне взглянуть на его настоящее лицо. Мы оба отразились в обсидиановом стекле, и нам обоим не понравилось увиденное.

— Феррус мертв, брат, — раздался в ответ голос, заставив меня открыть глаза.

Камера из вулканического стекла не изменилась. Я видел в ее стенах свое отражение — но ничьего другого, несмотря на то, что неведомый посетитель стоял достаточно близко, чтобы было слышно его шепот.

— Кто ты? — грозно спросил я, вставая. В ногах чувствовалась слабость, но я устоял. — Феррус, если ты решил пошутить…

— Феррус погиб на Исстване, как, я был уверен, и ты.

Я распахнул глаза, едва смея надеяться. Голос невидимого собеседника был мне знаком.

— Корвус?

Из темноты выделилась тень, после чего растворилась, явив Коракса, моего брата. Повелитель Воронов как будто скинул вдруг длинный плащ, до сих пор скрывавший его присутствие. Хотя он стоял прямо передо мной, в стекле он по-прежнему не отражался, и я обнаружил, что не могу с первого взгляда определить его точное местоположение в комнате. Он был воплощением тьмы, даже в самый солнечный день остававшийся в полутени. Таков был его дар.

Я протянул руку к его лицу и прошептал, отчасти самому себе:

— Ты реален?

Коракс был облачен в черную силовую броню с птичьими мотивами. Подняв к голове руки в когтистых латных перчатках, он отсоединил замки, крепившие клюворылый шлем к горжету. Тот отделился без единого звука. Даже силовой генератор Повелителя Воронов, от которого отходили удивительные крылья прыжкового ранца, работал почти бесшумно. Лишь благодаря примарховскому слуху я был способен улавливать еле слышное фоновое гудение.

— Я так же реален, как ты, Вулкан, — ответил он, снимая шлем, под которым оказалось немного орлиное лицо, обрамленное длинными черными волосами. В его глазах светилась тихая мудрость, которую я сразу узнал, — как и сероватую бледность, характерную для жителей Киавара. На талии висел пояс из вороновых перьев, а над паховой броней крепился большой череп хищной птицы, которую он когда-то выследил и убил.

— Это действительно ты, Корвус.

Мне хотелось обнять его, обнять надежду в облике моего брата, но Коракс не отличался открытостью Ферруса. Он — совсем как птица, чье имя себе взял, — не любил, когда трогали его перья. Поэтому я просто отсалютовал ему, прижав кулак к голой груди.

Коракс отсалютовал в ответ, а затем снова надел шлем.

— Но как? — спросил я. — Мы ведь на корабле Керза.

— Я потом объясню, как нашел тебя. — Он с нехарактерной для себя непринужденностью хлопнул меня по плечу, и я впервые за время столь долгое, что оно казалось годами, ощутил уверенность, которую дарит присутствие рядом брата и товарища. — А теперь идем за мной. Мы тебя отсюда вытащим.