— Ганат.

— Что?!

— Ганат. Дай ганат.

И тут до меня дошло, она просит гранат, который мы посылали ей в посылке. Из всех фруктов она больше всего полюбила гранат, и дядя Валера ассоциировался теперь у нее с этим фруктом. Племянница оказалась девчонкой забавной, бойкой. Пела, плясала без конца. Это уж бабкино влияние, та всю жизнь бормочет какой-нибудь мотив.

Через неделю Нина прислала телеграмму: «Кончила сниматься не раньше пятнадцатого могу прилететь жду Москве твою срочную телеграмму. Целую. Соскучилась = Нина».

Мы только что приехали с братанами от Тони из Белокурихи. Тут же даю телеграмму: «Срочно вылетай» — жду день, два, три, четыре. Подъехала Нина. Условный свист. Я читал в «каюте». Вышел не спеша, но сердце стучит. Обнимает отца, целует мать, Вовку.

— Вот это молодец, вот это молодчина, дочка, — гудит отец..

А нам и целоваться неловко. Будто чужие стали или были.

Мнемся. Не находим, что сказать. Нина шумит, размахивает руками и без конца: «Зайчик, зайчик». Таращим друг на друга глаза. Быстро истопили баню. Мать посылает меня к ней, мол помочь там что, а сама знает, зачем, что больше всего скажет сейчас. Понес расческу ей, да там и остался.

На том месте, где стоит сейчас наш дом, была когда-то давно, еще до санатория, почта. И мать работала на ней, принимала посылки, еще что-то делала, но я этого не помню. Знаю только, что она и на почте работала тоже. Когда она работала в банке кассиром, я также не помню, но Вовка помнит, и мать сама часто об этом рассказывает. Деть нас было некуда и ей приходилось брать нас с собой на работу. Шла война, Великая Отечественная — священная, а мать пересчитывала мешки денег никому не нужных, обесцененных, до одури, щелкая костяшками истово, которые (счеты) мы беспощадно методично переворачивали, как она только зазевается.

Вовка говорит, будто бы у нее был револьвер в столе, и что она умела ездить на велосипеде. Это я не помню, но вижу как во сне: мать в новом костюме или платье летит с велосипеда в грязь.

— Так это после большого перерыва… А потом-то я ничего ездила.

Судя по всему (по фотографиям, по отцу и еще по некоторым соображениям) моя мать была красивая, очень красивая. И смех у нее, даже сейчас, бесподобный, громкий, заразительный и бесшабашный.

Мать рано вышла замуж, но быстро разошлась, вышла второй раз и на всю жизнь теперь. Родила пятерых детей, из которых живы трое, включая нас с Вовкой. Двое померли совсем маленькие, они были от первого мужа.

Последние год-полтора до пенсии мать работала в местном быт. комбинате, делала конфеты, а когда не было патоки, ее посылали на подсобные работы, и я видел, как она еще с несколькими бабами таскает кирпичи. Но она и кирпичи таскала весело, шутила с бабами и смеялась бесподобно громко, бесшабашно. Тетя Васса сказала: «Не отпускайте ее больше ни разу за ягодами, а то вы ее больше не увидите». Но сегодня она скоро ушла за ягодами… и мы не задержали ее. Отец мучается спиной ночами, ему уже шестьдесят.

Последняя воля Качалова — сжечь дневники. И сожгли.

Сезон 4-ый.

ИТОГИ И НАЧАЛА. Неделю назад я начал свой четвертый сезон в театре. В театре на Таганке — третий. Черт возьми, да как же летит время. Ведь вчера только я репетировал Грушницкого, а сегодня уже позади «Галилей» — маленький монах.

Сезон 65–66: ввод в водоноса, маленький монах, работа в «Павших». Не так уж плохо, просто отлично, по-моему, если в каждый сезон будут попадать такие золотые рыбки, как Водонос и Фульганцио, — что еще нужно, жить можно. Конечно, если бы меня спросили, доволен ли я, я бы ответил отрицательно. Жадность моя не дает мне покоя. Если думать, что можешь умереть в любой день, все сделанное кажется малым, недостойным, а потому нельзя не торопиться.

Вот и нынешний сезон. Начал я его как будто бы достойно, тьфу, тьфу, не сглазить бы. Но что впереди? Маяковский, честно говоря, не греет, да и повторение сделанного в «Антимирах», в «Павших». От этого ощущения никак отделаться нельзя.

И вот думаю над Кузькиным. Любимову очень хочется сделать это, но как перенести на сцену то, что так здорово написано прозой.

Я должен сыграть Живого, считаю делом жизни, чести.

Пригласили в «Братья Карамазовы» на Алешу. Думаю — нереально, ищут светлого, молодого.

Театр упирается в натурализм, а Шацкая — женщина немыслимой красоты. Первое принадлежит Любимову, второе — Вознесенскому в смысле изречения.

Сегодня на репетиции Маяковского присутствует Дед Мороз Марьямов[2]. Говорил о различии слова в прозе и стихе.

— В стихе слово единожды главное.

Смотрел Можаев[3]. Понравилось. Хочет работать с нами. Хитрый. Высокий. С подтекстом.

— Да, да, интересно, ну что ж, надо подумать, а у Вас есть многое от Кузькина. Значит, Вы очень хотите воскресить Живого.

Это не тот глагол. Мы его будем делать, что бы ни случилось. И МХАТу мы пилюлю вставим — это точно.

Я люблю эти несколько минут, когда можно не думать о карьере, а можно думать, о чем угодно. Эти минуты возникают, обычно, между репетициями и спектаклем, после обеда, когда уже поспал маленько или пописал, собрался в театр, одел тот костюм, что нужно, сварил кофе и у тебя в запасе еще минут 10–15, когда ты можешь ими распорядиться как заблагорассудится, и твоя совесть не осудит тебя ни за лень, ни за халатность, ни за что такое, оставит тебя в покое и удалится сама отдохнуть от чрезмерной бдительности. В эти-то минуты я, кажется, и живу, я свободен и могу думать что захочу и сидеть спокойно на стуле, не елозить.

Читаю Платонова «Фро» — но после него не хочется писать, тратить попусту время, так здорово, просто давит. Казаков же наоборот, после него хочется попробовать, и не потому, что, мол, могу так же, а нечто другое.

Дина вызвал Гоша[4] на сцену, и они крепко расцеловались. Толпа завопила: «Гитару Дину», «Браво». Мы стояли оплеванные его успехом. Зоя[5] передала слухи из кабинета гл. режа: «Дину понравился Пьеро»[6]. «Не буду теперь ни с кем здороваться». Пел хорошо, но не боле. Чего-то мне не хватало. Самобытности либо голоса, в общем, Высоцкий успех имел больший. Дин сказал: «Режиссер и артисты, совершенно очевидно, люди гениальные».

Вообще, он прекрасный парень, американцы очень похожи на нас.

Зайчик, смотря все соревнование с Дином наших менестрелей, заставляет меня петь русские песни, «так хочется показать всем, на что способен русский человек». Можаев: «К вам как ни придешь, все веселье, веселье. Месяц походи, и работать не захочешь».

Репетиция «Кузькина» с Б. Глаголиным. Господи, помоги. Боюсь, как бы не умереть или б войны не было, — пока не сыграю Живого.

Из дома не пишет мать. Разобиделась вконец.

Вчера заработал 30 рублей. Раздал долги. Купил бутылку водки, торт. На концерте пел Вертинского «Пьеро». Пожилой дядечка поблагодарил и сказал, что я исполнил лучше, чем это делал автор. Лестно.

Сижу. Жду. Сейчас Регина будет заляпывать мои зубы. «Галилей». Завтра и послезавтра выходные дни. Так и не придумал, чем их занять. Больше всего хочется писать. Дня два писал бы без перерыва где-нибудь на «Автозаводской», может быть, спал бы в середине дня часа по два.

Регина обнаружила еще две дыры в моих зубах. Это уже анекдот, лечение вошло в мой режим как зарядка. Хорошо, хоть врачиха приятная, а то бы вообще тоска, так хоть юмор какой-то появляется. Можно полюбить и разлюбить, круг флирта начался с зубов и кончился зубами. Можно подумать, что она нарочно делает дырки, но ведь ее коллегша подтверждает наличие дырок.