ВТО. Я и Венька[7] отпросились у жен. Банкет устроил Высоцкий. Говорили, — о сказке, об устройстве Люси[8], о каком-то сценарии для нее, может быть, самим придумать.

Новое дело у меня в жизни — долг перед Люсей, надо что-то сделать для нее.

Первая репетиция с Сегелем.

— Не старайся очень.

До перерыва шло отлично, после — чушь, ужас, но, господа пр. заседатели, я еще не сказал своего последнего слова. Любимов смотрел «Пакет».

— Валера, мне очень понравилось.

Я обалдел, очень рад был, весь день счастливый. А жена снова канючит, злая, колючая, недовольная моей вчерашней вылазкой. Поистине — за хорошее надо платить. Как мне жить? Что делать? Мрак. Неизвестность.

Купил машинку. Теперь твоя душенька довольна? Не знаю, что я с ней буду делать, готового ничего нет, а что есть — переделывать да переделывать. Но… взялся за гуж, теперь карты в руках, надо писать.

«Антимиры». С аэродрома явился Андрей[9]. Прилетел из Флоренции, спасал искусство от наводнения. Читал. Забывал, обещал закончить в следующий раз.

Репетиция «Маяковского». Ничего пока не соображаю, нравится Любимов, даже больше, — поменьше бы он только говорил о дисциплине.

Сплошные разговоры о Любимове, о его неуважении артистов, о жлобстве, о «Маяковском». Свалив неудачу «Героя» на артистов, Любимов с радостью подхватил перепевы идиотов об отставании актерских воплощений от режиссерских замыслов. Чем дальше, тем больше. Уговаривает меня не сниматься.

— Дерьмовый сценарий, зачем. Хорошо снялся в «Пакете». Практически ты выпадаешь из «Пугачева», да и с «Кузькиным» будет трудно.

Откровенное запугивание, правда, он был под парами.

Печатаю «Стариков», писать некогда, боюсь войны с китайцами, мне бы выкроить пять лет, и я бы кое-что сделал.

Глаголин ходил к Можаеву.

— Условия ужасные, дом — развалюха, страшно… как он живет?

— Что Можаев?

— Грустный, как собака, жена у него прелесть, латышка.

— Она работает?

— Да, редактор какой-то.

— А на вид такая простая!

Левина из разговора с Любимовым в машине об артистах.

— Забурели артисты, забурели, даже Высоцкий. Единственный, пожалуй, кто держится — Золотухин.

Очевидно, она не сказала вторую половину фразы:

— Пока не сыграл Кузькина.

Идея. Вчера, сегодня, завтра.

Любимов. Вчера были очень уважаемые люди из Франции и сказали, что монахи в 6-ой картине не действуют, не тянут, занимаются показухой.

— Премьер Италии сказал, что артисты забурели.

— Зажрались, формализм, не общаются… не по-живому…

Любимов. Володя, сегодня буду смотреть, острее тяни существо проблемы.

Артист. Ю.П.! Дак я ведь не репетировал, Славина была больна, вы заняты очень… я уж сам кое-как.

Любимов. Тем более разговаривай за жизнь, в Брехте можно выплыть только вскрывая социальную суть, жизнь — «а мне надо жить или нет», мы все-таки люди, что, нет?

Артист. Я понимаю, но я ни разу не репетировал.

Любимов. Да брось ты всю эту ахинею, система доведет вас до ручки, это уже анекдот, не верю я в эти периоды застольные, полгода репетируют, наживают… чего наживают?? Штаны просиживают и ни черта не выходит… Надо пробовать сразу, выходить и делать, а не заниматься самокопанием… «сейчас, сейчас я наживу, сейчас, сейчас», выходит, плачет настоящими слезами, упивается собой, а в зале ржут. И занимайтесь дикцией, почему я к вам так придирчив, разучились работать, балетные каждый день тренируются, он знает, я кручу 16, а ты только 15, а если я буду крутить 32, я мастер, мне цены не будет, а драм. артисты считают, что им не нужно тренаж, дескать, было бы самочувствие внутри, «выйду сейчас и дам, ух дам», и дает — смотреть противно, поэтому диалог неживой, ни спросить по-настоящему, ни поставить проблему. К чему я все это говорю, надо всегда на сцене дело делать, заниматься делом, а не показухой. Вот вчера в 6-ой картине спросил правильно.

Артист. Вчера я не играл.

Любимов. Ну, значит, не вчера, раньше. И глаз должен быть в зал. Ну, так сказать, как бы вам сказать, вот кончается сцена, и вы не продолжаете ее, а так останавливаете и начинаете что-то свое, заранее заготовленные красочки, разыгрываете, не ведете сцену, не живете по-настоящему в ней, партнер играет, а вы в это время отдыхаете, пережидаете, вместо того, чтобы искать свое поведение во время его действия. Сами не работаете, не развиваете роли, не освещаете.

— Ты скажи, что не понимаешь.

— Я сказал…

— Ну и что?

— Что?! «Бери острее, вмазывай в зал, тяни сквозное».

— Шутки гения.

Премии. Мне 100 рублей. Много. Завтра получу. Разговор, два с Любимовым — отпустите сниматься…

— Как! Ну как, скажи, выводить тебя из репертуара я не буду. Ну как, скажи, освободить тебя, а репетировать, как я могу репетировать без тебя Маяковского, отменять репетицию?

— Ну нет двух Маяковских и трех гл. подонков, вы же не отменяете репетицию, более того, вы забываете, что их нет.

У меня сегодня праздник, и хоть я освобожден от службы на действительной, в честь него жена мне подарила электрическую бритву шикарную. Наверное, грянет гром, а еще, это того непостижимее — купила мне сигару. Я ее сейчас прижгу и налью кофе, и будет счастье.

Мне сейчас впору начинать гениальный роман, но я подожду, не к спеху, успею, и хоть мне уже скоро долбанет 26, сохраняю веру и надежду, никто и ничто не может запретить мне мечтать.

Давал читать «Стариков» Высоцкому. «Очень б… понравился… и напечатать можно».

Борьба за съемочные дни.

Ю. П. Мы дали ему квартиру — он должен сделать выводы.

Прием у французов. Вилар, Макс, пьяный Ефремов, ухаживающий за своим шефом, за своим «Де Голлем» — Казаков.

Перед входом остановил милиционер.

— Вы не ошиблись, вы знаете, куда идете?

— Да, знаю, не ошибся.

— К кому вы идете?

— К французам, журналистам, у нас должна состояться встреча с Виларом. Моя фамилия Золотухин, я из театра на Таганке.

— Вот так бы и сказали, а то идете с палкой, за плечами мешок, здесь рядом Белорусский вокзал, часто ошибаются.

— Нет, нет, мы не ошиблись.

— Значит, вы артист, ну идите, извините.

Убил сигарами. Дали на дорогу 5 штук.

Взял бюллетень. Прогон — первый. Грустно. Мы в полной… Как я себя ругаю за малодушие, что не осмелился отказаться в свое время… Кажется, решился на исполкоме вопрос с Кузьминками. Будут затыкать мне глотку. Сволочи… Господи! Пошли мне мужество, волю перед лицом испытаний.

Кончается тетрадь, снова надо подбирать симпатичную, писалось в нее чтоб.

Старики переберутся, наверное, в Междуреченск, кончается, прерывается нить деревенской жизни, черт побери все. «Что имеем, не храним, потерявши — плачем».

Пушкин никогда не стрелял первым на дуэли, Дантес знал это и воспользовался, собака. А.С. всегда выдерживал выстрел противника, он был одним из лучших стрелков в Петербурге и при желании мог убить всякого.

Уже вечером, а сегодня «10 дней», надо начинать другую тетрадь, а какую выбрать, не хочется в коричневой.

Завтра велели три паспорта, свидетельство о браке и за ордером в управление.

Не верю.

Прощай, мой товарищ, мой верный слуга!

Переезжаем, спим на полу в Кузьминках.

г. Москва, Ж-456, ул. Хлобыстова, дом 18, кв. 14.