— Их мы тебе уступаем…

Партизанский отряд шахтеров направлялся на опасное задание. Обессиленный непрерывными боями, отряд укрывался в небольшой лесистой балке. Запутывая следы, петляя по степным просторам, партизаны оторвались от своих тайных баз, израсходовали продовольствие, даже лошади остались без корма. Многие партизаны отдавали лошадям свой хлебный паек. Но уже и хлеба не хватало.

В другое время добыть продовольствие или боеприпасы не представляло труда — отбивали у врага. Но сейчас трудность состояла в том, что отряду ни в коем случае нельзя было себя обнаружить. Гитлеровцы дорого бы заплатили за то, чтобы накрыть неуловимый шахтерский отряд. Сейчас сделать это было легко: партизаны находились в небольшой балке на виду у рудников, где стояли сильные немецкие гарнизоны.

Гитлеровцы усиленно искали утерянный след. Партизанский командир Алексей Задорожный знал, что фашисты готовят карательную экспедицию. Она была зашифрована невинным лирическим названием «Зимняя сказка». Смысл этой «сказки» состоял в том, что трехтысячный отряд немцев с артиллерией и бронемашинами получил задание догнать партизан, окружить и уничтожить. Для этой цели немцы налаживали агентурную связь. Одним из организаторов предстоящего похода карателей был инспектор окружной полиции предатель Ефрем Танцюра.

Задорожный, бывший парторг шахты «2-бис», хорошо знал этого негодяя. Танцюра работал проходчиком, выдвинулся в горные мастера. Вел он себя дисциплинированно, не пил, активно участвовал в общественной жизни шахты, на собраниях произносил патриотические речи. Перед приходом немцев Танцюра добровольно вызвался взорвать шахту. Тогда никому и в голову не пришло заподозрить его в коварстве. Танцюра заложил взрывчатку, но так ловко испортил провод, что взрывники не могли найти повреждение. Так и не удалось взорвать шахту.

Когда рудник заняли немцы, Танцюра извлек взрывчатку и принес ее в. гестапо вместе с ценными маркшейдерскими документами, выкраденными в конторе в суматохе эвакуации.

Обо всем этом Алексей Задорожный узнал неожиданно. Получив задание пробиться на партизанскую базу, он первые дни скрывался на конспиративной квартире в другом поселке. И надо же было так случиться, что именно туда нежданно-негаданно явился Танцюра, бывший «ухажер» молодой хозяйки.

— Здравствуйте вашей хате! — весело сказал Танцюра, входя. Он достал из кармана и высыпал на стол две горсти шоколадных конфет. — Ну, здравствуй, Катюша. Старых друзей узнаешь?

— Узнаю, — не растерялась хозяйка, хотя в ее голосе прозвучали нотки тревоги, — садись, гостем будешь.

Довольный своим новым положением, уверенный в себе, одетый с форсом — в кожаном пальто, хотя на дворе было еще тепло, Танцюра подсел к столу.

— Как поживаешь? Замуж не вышла?

— А ты почему не в армии, Ефрем? — вместо ответа спросила хозяйка.

Танцюра усмехнулся:

— Родину защищать? Я ведь был врагом народа.

— Вот уж не знала.

— Никто этого не знал. Отца моего раскулачили еще в тридцатом… А я боролся с Советской властью. Об этом тоже никто не знал.

— Ишь какие секреты открываются! — смеясь, сказала хозяйка, точно ей было это безразлично и она проявляет чисто бабий интерес.

— Ты одна или у тебя кто есть в доме? — неожиданно спросил Танцюра.

— Кто у меня может быть? Одна я, да вон за перегородкой брат спит, чахоткой болен.

Танцюра не спеша поднялся, отодвинул рукой ситцевую занавеску и заглянул в каморку. Там спал худой заросший мужчина, повернувшись лицом к стене.

Танцюра вернулся, подошел к подоконнику и стал перебирать патефонные пластинки. Вдруг он размахнулся и об угол стола вдребезги разбил одну из них.

— Зачем же ты мои пластинки бьешь? — спросила хозяйка миролюбиво, но с упреком.

— Песня о Каховке… «Каховка, Каховка, родная винтовка…» Довольно, отпели они свои советские песенки.

Притаившись за перегородкой, Задорожный все это слышал и лежал, еле сдерживая себя от гнева. Хозяйке, как видно, тоже трудно было разговаривать с предателем.

— Все равно вам намылят шею, — сказала она.

— Нет. Мы их одними машинами задавим. Видала, сколько у немцев машин, да какие! А возьми армию, как все одеты, как питаются!

— Русский положит в карман кукурузу и победит.

— Ты что, коммунисткой стала, Катерина?

— Нет.

— А почему их защищаешь?

— Я к слову…

— Перво-наперво всех партийных перестреляем. А там и за других возьмемся, — пообещал Танцюра…

Эта встреча крепко запомнилась Задорожному. Но тогда все обошлось благополучно: через несколько дней он нашел свой партизанский отряд и повел его в первый рейд.

С тех пор Задорожному не раз приходилось слышать о Танцюре. Озлобленный враг лютовал, он выдавал коммунистов и комсомольцев. Расправы не избежал ни один человек, выражавший сочувствие Советской власти. Своими руками предатель казнил даже детей, если они были из семей коммунистов. Узнал потом Задорожный, что и с Катей он поступил таким же образом, — не явка провалилась, а просто так, на всякий случай, Танцюра донес на нее, и женщину казнили в гестапо.

За особые заслуги фашисты назначили Танцюру инспектором окружной полиции. Тут он и развернул свою деятельность против партизан.

Одни степные ветры да вьюжные ночи могли бы поведать, как трудно было вести партизанскую войну в Донбассе, в условиях открытой степи, при отсутствии лесов, где можно было бы передохнуть. Здесь на каждом шагу рудники, поселки, города. Единственной формой партизанской войны был рейд, непрерывный, быстрый, с дерзкими налетами на вражеские гарнизоны, с умелыми уходами из-под удара.

Из донесения разведки Задорожный знал, что в селе Первомайском, куда направлялась сейчас машина, находилась продовольственная база полицейской службы.

Операция была необычайно трудной. Поэтому командир лично взялся руководить ею. Роль переводчика поручили Марату Папазьяну, бывшему заведующему Дворцом культуры. В немецком языке он был не слишком силен, зато имел блестящую память, был находчивым и ловким. В отряде его не зря прозвали «министром иностранных дел».

Гитлеровских мундиров самых разнообразных воинских частей в отряде накопилось много, да и партизаны привыкли действовать в «нарядах» противника. Папазьян до войны был «актером» и теперь считался главным костюмером. Это он наклеил командиру отряда тонкие злодейские усики, прицепил к мундиру Задорожного два Железных креста, благо этих побрякушек накопилось в хозчасти немало.

Пригодилась и отбитая в последнем бою итальянская машина. Нашелся шофер, по фамилии Царь, бывший забойщик, а теперь один из самых отчаянных разведчиков. У этого великана был старинный тесак, на рукоятке которого он вырезал собственное изречение: «Я умру, но и ты, гад, жив не будешь».

Перед операцией партизаны хорошенько умылись снегом, побрились и переоделись в немецкую форму.

Лишь придирчивый глаз мог заметить, что форма не у всех солдат одинакова и что карманы курток и штанов оттопыриваются от каких-то увесистых предметов. Это были гранаты. Кое-кто из партизан сумел положить за пазуху несколько запасных автоматных дисков.

С вершины холма показалось в долине село Первомайское. Партизаны расселись на немецкий манер и притихли.

При въезде в село, возле мостика, машину остановил часовой. Это был полицай в овчинном кожухе, валенках и с винтовкой. На рукаве белела повязка с желтыми полосами — отличительный знак полицая. Он вскинул руку в фашистском приветствии и выкрикнул:

— Слава Украине!

Папазьян вылез из машины и, заложив обе руки за спину, чтобы полицай не увидел револьвера, не спеша направился к нему.

— Почему здесь стоишь? — на ходу спросил Папазьян.

— Охраняю село от партизанив, господин охвицер, — бодро ответил полицай и выпятил грудь, увидев за стеклом кабины важного немецкого майора.

— Кто в селе? — не останавливаясь, спросил Папазьян.

— Никого нема. — Полицай беспокойно взглядывал на Папазьяна, не понимая, почему тот идет прямо на него.