Несмотря на трудности, Бакич находил возможности заботиться и о русских гражданских беженцах, оказавшихся в чужой стране. Как впоследствии вспоминал один из офицеров отряда, «неутомимый Бакич поспевал всюду; он своей энергией в заботах об улучшении жизненных условий лагеря заслужил общую любовь и уважение.

- Какой ви части? - спросил он, увидев меня верхом на осле (я долго не мог ходить).

- Автомобильной команды.

- Тишее едеши, дальшее будеши. - Он блеснул белыми зубами из-под черных усов и потрепал ухо осла. И вдруг серьезно: - Это ви видумали там какой-то сирк (цирк)? - спросил он, имея в виду кино- сеансы. И, не дожидаясь моего ответа, зашагал вдоль землянок, так сильно выделяясь на тусклом пыльном лагерном фоне своей генеральской формой и ярко начищенными сапогами»500.

В письме чугучакскому военному губернатору от 5 мая 1920 года Бакич писал: «Будучи недавно в Чугучаке, я осмотрел лагерь Бахтинских, Маканчинских и Урджарских беженцев на Чобар-Агаче. Впечатление вынес самое безотрадное. Все беженцы очень нуждаются в продовольствии, так как отпускаемых 2 джин501 на несколько дней каждому, конечно, не хватает. Много глав семейств умерло, остались женщины и маленькие дети, которые без посторонней помощи обойтись не могут. Беженцев покуда из лагеря не выпускают, и они не могут иметь никакого заработка, вследствие чего им приходится распродавать за бесценок последнюю одежду, повозки, лошадей и проч[ую] домашнюю обстановку, вывезенную из России. Исходя из изложенного, прошу Вас, Ваше Превосходительство, так заботливо относящегося к Российским гражданам, так или иначе принужденным искать гостеприимства и покровительства на терри

122 А.В. Ганин. Черногорец на русской службе: генерал Бакич

тории Великой Китайской республики, войти в трудное положение беженцев на Чобар-Агаче и оказать им необходимую помощь. Полагал бы очень полезным разрешить беженцам устроиться на работах у владельцев заимок в окрестностях города Чугучака. Если это с Вашей стороны не встречает препятствий, прошу сделать соответствующие распоряжения подчиненным Вам чиновникам и не отказать меня о Вашем решении поставить в известность. С своей стороны я мог бы в каждом отдельном случае дать удостоверение о благонадежности беженцев и гарантию в их добром поведении»502.

В конце мая китайцы обнаружили значительное количество оружия и боеприпасов, закопанных вблизи границы, что явилось основанием для недоверия Бакичу503. Генерал пытался оправдываться, сославшись на то, что оружие закопано беженцами из Семиречья или анненковцами, но никак не его отрядом. Поверил ли его оправданиям дутун, сказать сложно. 27 (14) июня 1920 года Синьцзянский гражданский и военный губернатор Ян-Цзун-Син (Ян-Цзынсинь) весьма дипломатично написал Бакичу: «…я вполне признаю, что те войска, кои перешли границу и находятся в пределах Китайской республики, должны быть охраняемы и власти должны хорошо относиться к этим войскам. Сожалею лишь о том, что первое время войска эти были приняты без соблюдения этикета, почему я очень этим обеспокоен и стыжусь за то, что вы в своих письмах выражаете свою признательность приема, коей был не так достаточный (так в тексте. -А.Г.). Так как я всегда понимаю, что вы ведете дела весьма миролюбиво и прежде всего вы думаете о дружбе обоих государств, ввиду этого я имею смелость сказать, что касающиеся вопросы по отношению двух дружественных держав будут разрешены само собою на основах международного права и отношение России с Китаем будет с каждым днем улучшаться и крепнуть»504. Спустя менее чем полтора года, осенью 1921 года, этот же губернатор писал в РВС войск Сибири: «…тем более благодарю Вас, что помощь в деле ликвидации со стороны Китая была невелика, о чем я особенно жалею. Со своей стороны искренне поздравляю Вас с успехом. Бакич, нарушивший международный закон и угрожавший спокойствию двух соседних Республик505, ныне уничтожен»506. Сравнивая эти два письма, можно прийти лишь к единственному, давно известному выводу о том, что политика и мораль несовместимы.

Оказавшись в Китае, Бакич проявил беспокойство и о судьбе своей первой семьи, 21 (8) июня он телеграфировал в Харбин о возмож

На чужбине

123

ности перевода жене и детям денег507. Как выяснилось, Ольга Константиновна с детьми находилась в Никольске-Уссурийском508 - городе, с которым у нее были связаны воспоминания о первых годах ее совместной довоенной жизни с Бакичем. Вместе с тем в июле 1920 года Бакич потерял близкого человека, О.Ф. Якименко, - женщину, вместе с которой он прошел всю Гражданскую войну. Ко времени трагедии Ольга Федоровна страдала сильнейшим нервным расстройством, ставшим причиной ее самоубийства. Сразу после случившегося по лагерю поползли слухи, касавшиеся обстоятельств гибели Якименко. Поскольку о необходимости провести расследование обстоятельств этого дела с целью предотвратить дальнейшее распространение слухов писал не кто иной, как сам начальник штаба отряда Генерального штаба генерал-майор И.И. Смольнин-Тер- ванд509, скорее всего, слухи эти обвиняли в убийстве своей любимой женщины самого Бакича.

Официальное расследование, проведенное военным следователем отряда атамана Дутова поручиком Мосевниным, позволяет понять, что же произошло в лагере на Эмиль тем трагическим вечером 22 (9) июля 1920 года. По показаниям самого генерала Бакича произошло следующее: «9-го июля с[его] г[ода] часов около 7 '/г вечера я приехал из города Чугучака в лагерь. В своей палатке я застал Ольгу Федоровну в возбужденном состоянии, причиною которого было то, что ей отказали в тарантасе, на котором нужно было отвезти двух портных в Атаманский полк 2-го округа. Она начала мне жаловаться на это, говоря, что в течение 2-х часов ей не дали тарантаса, а предлагали телегу. Затем она начала жаловаться в раздраженном тоне на то, что ее никто из окружающих не слушается, не исполняют ее просьб, в частности офицеры, к которым она обращалась в этот день. Я сделал ей замечание, что она не может требовать от офицеров исполнения ее просьб и делать им какие-либо замечания. Во время моего приезда тарантас стоял уже у моей кибитки, около которой находились штабс-капитаны Леке и Лютин510, которые отправили этих двух портных и отправились к себе домой. После этого у меня зашел с Ольгой Федоровной разговор о домашних делах. Говорили о ее предстоящих именинах, которые должны были быть 11 -го июля. Она спрашивала, закупил ли я те предметы, которые она просила приобрести, на что я ответил, что все куплено, причем часть вещей привез с собою, а часть должна быть привезена на телеге, которая осталась позади. При этом разговоре она была все время в раздраженном со

124 А.В. Ганин. Черногорец на русской службе: генерал Бакич

стоянии, которое еще не прошло с нею. При этом она сообщила мне, что сегодня слышала, как наши близкие соседи не так хорошо отзываются и относятся к ней. После этого я, устав после дороги, прилег на постель и сказал, чтобы она не обращала внимания на эти сплетни, которые случались не в первый раз. После этого она спросила меня, буду ли я ужинать, на что я ответил, что ужинать не буду, так как только что пил молоко, и попросил скорее приготовить мне постель, так как завтра нужно было вставать рано и сделать распоряжения о приготовлении к именинам. Она приготовила постель и в это время как раз подъехала с фельдъегерем телега с зеленью. Я пошел посмотреть, как выгружали телегу, и в это время подошел к телеге вестовой Начальника Штаба - Михаил Смирнов, который сказал, что Начальник Штаба просит к чаю немного молока. Я послал его в землянку к прислуге Мане, но ее там не оказалось, и я тогда налил ему молока из котелка, который стоял у меня в кибитке на столе. Ольга Федоровна, увидев это, пришла снова в сильно раздраженное состояние и начала кричать, зачем давать Марии Ивановне511 молоко, когда она так плохо отзывается обо мне! «Я сегодня слышала это своими ушами, когда посылала к ней за ложками Костю Иванова»512. После этого она начала кусать руки, упала на постель, начала плакать и хотела идти к генералу Смольнину, поговорить с ним об этом. Я сказал ей на это, что не пущу ее и что завтра, когда она успокоится, поговорит и выяснит это. Она продолжала плакать. Чтобы дать ей возможность успокоиться, я вышел из кибитки, сказав ей, чтобы она ложилась спать и что я сейчас вернусь обратно. После этого я пошел проверить дневальных, которые следят за лошадьми. Только что я вышел за кухню, как услышал громкие крики Ольги Федоровны: «прощай». Я крикнул на это: «Что ты делаешь, безумная». После этого услышал второй крик: «прощай» и выстрел. Я побежал к кибитке и одновременно вошел в нее вместе с прибежавшими на выстрел поручиком Столыпиным513, шт[абс]-капитаном Лю- тиным и моим вестовым Любомиром Буарович514. В это же время прибежал и генерал Смольнин. Когда я вошел в кибитку, то увидел Ольгу Федоровну перевернувшеюся на спину с револьвером в правой руке. Из груди сильно текла кровь. В момент моего прихода услышал ее последний вздох. После этого я помню, что Начальник Штаба послал за врачом Рябухиным515, а меня куда-то вывели за кибитку… В моей кибитке всегда находились 2-3 револьвера, из которых мой находился при мне в кармане шинели, а другой был в ки