Пани Эльжбеты  нигде  не было видно. На столе стоял завтрак:  ломоть пшеничного хлеба, кружка молока и блюдце с яблочным  повидлом.  Марыся, подав панне салфетку, стала  чистить картошку на обед.

-  Много у тебя работы осталось? – поинтересовалась Бася у служанки. – К Боруху-порному   нужно. Со мной пойдешь.  Так  Пан Матэуш   сказал вчера.

- К Боруху дык  к  Боруху, панна. Тольки дел  много. Сами ж знаете, обед трэба наварыць.  А потым яшчэ и цвяточки посадить.

- Какие? – насторожилась  Бася, намазывая повидло на широкий ломоть хлеба.  Неужели тетка захотела пересадить остатки тюльпанов?

-  Тыя, что прывез лакей графский раницай у кошыку. Онь там и   стаять, - Марыся показала пальцем на сенцы. – А яшчэ пани Эльжбета листик чытала,  что у кошыку ляжал. Ничога не поняла, так и сказала мне. Положыла яна яго у  унь там, - она  снова  указала пальцем, но на этот раз в сторону гостиной.

У Баси пропал аппетит. Отодвинув от себя хлеб и молоко, она встала из-за стола и  направилась  в гостиную. На софе лежала записка, написанная на плотной  гербовой  бумаге. Три  строчки  на французском гласили:

«Madame! Se il vous plaît accepter mes sincères excuses pour les dommages causés par inadvertance à vos fleurs. Dans un signe de la rédemption de sa culpabilité vous envoyer les meilleures variétés de tulipes de l'usine comtesse Yanovska». ( «Сударыня! Примите мои искренние извинения за невольно  причинённый вред вашим  цветам. В знак искупления своей  вины,  посылаю вам лучшие сорта  тюльпанов из оранжереи графини Яновской»).

Ниже стояла подпись, написанная  размашистым почерком: « Станислав Яновский».

Бася еще раз перечитала  текст сопроводительной  записки. Показалось ли ей, или она действительно  почувствовала за вежливыми словами скрытое высокомерие и насмешку?!  И эта бумага, с гербом  Подкова!  Что это! На такой бумаге составлялись  важные документы. Пан Матэуш  хранил  несколько пустых экземпляров  дома в кабинете,  в ящике  письменного стола,  который  запирал на ключ.

Записка была  написана по-французски,  опять же, будто нарочно,  словно молодой Яновский знал, что  пани Бжезинская  ни слова не поймет, потому,  что  тетка не  владела ни одним из европейских языков, кроме родного польского, да еще  пары диалектов, на которых говорили в простонародье  жители бывшего  Литовского княжества  и Белой Руси.

Осторожно положив лист на место, Бася захотела  взглянуть на само подношение. В большой корзине, плетенной из лозы, лежали свежие луковички тюльпанов. Никто не потрудился даже стряхнуть землю с корней, оставив на месте стебли с полураскрытыми бутонами. Ботву  просто выдернули из почвы, свалили в корзину и привезли жене управляющего Бжезинского. Цветы не были извинением на доставленную неприятность. То была высокомерно брошенная кость господской рукой,  с целью унизить и посмеяться.

«Высокомерный  поскудник»,-   злостно   подумала  Бася,   сложив уже  для себя мнение о младшем сыне  графа Яновского.  Самое обидное, что пани Эльжбета, из-за своего невежества и толстокожести, которые не позволят ей углядеть в  подношении Яновских ничего большего, кроме  простых тюльпанов, посадит их и начнет хвастаться  местечковой шляхте о красивом жесте пана Станислава, решила она.

В сердцах,  Бася пнула ножкой корзину, и вернулась в дом.

-Так куда же пропала наша пани  Эльжбета?- поинтересовалась она у служанки.

- В костел пошла.

Ныне шла  Страстная неделя, в соборах и костелах совершались литургические богослужения  в память о страданиях и смерти Христа, через три дня, в воскресенье, католики по всему миру готовились праздновать Пасху. Поэтому тетка каждый день ходила в костел замаливать грехи и просить благословения  у  бога.

- Бросай свои  горшки  и передник, Марыся, мы идем в Мостовляны,- скомандовала Бася.

-Дык обед…

- После успеешь, - добавила она тоном, не терпящем возражений и, надев на  голову широкополую соломенную шляпу, что носила пани  Эльжбета,  когда копалась в огороде,  пошла на верх, за  кошельком. Там она хранила остатки скромных сбережений, что каждый год в Вильно посылал ей   на мелкие расходы дядька. Поход к  портному Боруху был  для Баси делом второстепенным, важнее, считала она, зайти в книжную лавку, чтобы подыскать себе пару интересных книг, которые помогут скрасить скуку  тихими вечерами на хуторе Бжезинских. Она любила читать. Это было единственное дозволенное развлечение в пансионе, которое монахини не только не запрещали, но и,  наоборот, старались поощрять. Естественно, не каждый роман или поэзия попадали воспитанницам в руки.   Дозволялась только та литература, которая прошла проверку римско-католической церкви на предмет влияния ее на умы  и нравственность  людей. И все равно, девочкам, возвращавшимся после каникул в мрачные стены пансиона, удавалось пронести и спрятать книги,  которые не  вызывали  одобрения у наставниц.  Бася  давно поняла, что с помощью книг можно совершить не возможное – выбраться за толстые стены  монастыря. Можно  путешествовать и увидеть мир во всем его многообразии, сломать границы времени и перевоплотится в любого человека.  Чем более однообразным и невыносимым  становилось ее пребывание  у бернардинок, тем больше книг она читала. Ее интересовали не дамские романы, которыми зачитывались ее однокашницы, прячась по углам монастыря от зорких глаз монашек. То были книги по истории и географии.  Буйное воображение уносило  ее за океаны и горы,  в другие эпохи. Столько всего интересного было в мире!  Земля была такой большой! Она мечтала поехать во Францию, увидеть римский Колизей, очутится  возле Греческого акрополя…

Но это были просто   мечты. Думы о  собственной  незавидной участи сироты и бесприданницы, не однажды повергали Басю в уныние.   Она  знала, что в лучшем случае,   дядька выдаст ее замуж за мелкопоместного шляхтича, бедного и не образованного, про  которых говорили «без штанов, но зато с гонаром и годнастью»,   которым являлся сам, она станет рожать  мужу  в год по ребенку, по воскресеньям посещать костел,  печь пироги и сплетничать  с соседскими кумушками, лишь изредка выбираясь за пределы губернии, а может,  и вовсе,  не покидая  ее.

До Мостовлян  от хутора Бжезинских было чуть более двух верст. Это,  не слишком значительное расстояние,  если ехать верхом или в коляске, самым неприятным образом  сказалось  на  бедной Марыси. Она шлепала босыми ногами по песчаной дороге, охая и кряхтя, неся в руках стоптанные поршни. Грузное тело ее   смешно переваливалось,  по взмокшему, пыльному лицу катились капли пота, оставляя после себя грязные разводы. Она уже раз сто раскаялась в том, что  согласилась идти пешком с паненкой. Ту  и усталость не брала, и ноги не болели, летела впереди, как коза, успевала вдоль дороги то за птицей погнаться, то в траве что-то выглядывала. А то и вовсе, отбежится далеко, станет у обочины, и страницы в книжке листает. Они в книжной лавке проторчали в два раза дольше, чем у портного Боруха, с плохо скрытым раздражением думала Марыська.

- Панна Бася, чакайте.  Дайце прерадыхнуць,  - окликнула она паненку.

Бася  остановилась. Ей хотелось быстрее вернуться домой и сесть за чтение. Но, как назло, Марыська, шла все медленнее и медленнее. Будь она конем, Бася врезала бы ей как следует хворостиной по бокам, чтоб та   пошевеливалась. Ей тоже жарко, и  ноги ноют от долгой  ходьбы, но она же не ноет!

Дорога ровной линией пролегла  меж холмов. С одной стороны  ее рос негустой олешник, с другой, до самого горизонта, до коле  хватало глаз,  раскинулись поля.  Черные квадраты и прямоугольники – это недавно посаженый картофель,  зеленые – озимые пшеница и рожь, желтые – рапс под паром. Бася любила, когда в  мае  цветет рапс. Более красивого зрелища, когда потоки ветра пробегают по миллиардам малюсеньких цветков, заставляя из раскачиваться из стороны  в сторону, превращая спокойную массу в волнующееся желтой море, она не видела.

Там, за двумя  холмами, был хутор Бжезинских. Дорога сворачивала  чуть в бок и стелилась дальше еще версты две до  каменной ограды большого графского фольварка. Солнце невыносимо пекло.  Бася давно  уже  была  б дома, если бы не пришлось часто останавливаться и ждать, когда ее догонит служанка. От зноя, непривычного в эту пору года, не спасала  даже легкая рубаха и юбка,  которые она надела утром. Благо, что не забыла  у портного соломенную шляпу, поля которой отбрасывали спасительную  тень на лицо и плечи.  «Если эта толстая корова не поторопится, я расплавлюсь и растекусь по земле, как масло», - думала она,  нетерпеливо топая ножкой,  видя,  как Марыся присела на камень, чтобы перевести дух.  Пухлые щеки  служанки  раскраснелось, платок на голове сбился на бок, она дышала тяжело, вытирая без конца пот, заливающий глаза, подолом юбки.