-…узрите же ту, которая поддалась искушению, нарушила одно из правил нашей святой обители не поддаваться грехам  сладострастия и тщеславия, попрала заповеди Господа нашего….

Семьдесят пар глаз смотрели на Басю, которая  от стыда не знала, куда деться. Она  переплела  меж собой пальцы рук с  такой силой, что костяшки на них побелели. В голове стоял туман, а сердце стучало где-то в висках. То, что ее ждало впереди наказание, Бася знала, как только переступила порог пансиона. Сестра Беатриса, оставила воспитанниц переодеваться с прогулки и   пошла на доклад к матери-настоятельнице. Никто из девиц не подошел к ней, чтобы проявить сочувствие и поддержать, все молча  сторонились и отводили в сторону взгляд, тревожась  о том, чтобы их не заподозрили в жалости.  Даже  Янина, подруга, быстро  сменила одежду для прогулки на форменное платье и передник и, пряча глаза, скрылась  в коридоре под каким-то нелепым предлогом.  Молчаливый остракизм, которому Бася подвергалась, был только прелюдией к наказанию, которому ее должны были подвергнуть.  Розги и публичная отповедь – вот что ждало таких, как она, наивных и неосторожных дурочек. Видя, как ее чураются те, с кем она еще недавно смеялась и шутила, Бася с жестокой горечью думала, что на ее месте сегодня могла быть любая из них…

-Десять ударов розгами

Это наказание, за то, что она взяла сирень. За то, что посмотрела на русского поручика. За то, что сказала пару слов. Зато то, что он ей понравился.

Секли  по вытянутым ладоням рук, предварительно натянув на них тонкие полотняные перчатки, чтобы избежать повреждения кожи. На седьмом ударе на холстине выступила кровь, расплылась, рисуя причудливые узоры. Боль затмевала рассудок, и Басе хотелось крикнуть, завыть в голос, как это делали деревенские бабы на похоронах, забыв о манерах. Кинуться в ноги настоятельнице и просить о прощении, сознавшись во всех грехах, вольных и невольных, лишь бы только эта боль прекратилась.

После экзекуции к ней в комнату пришла  мать –настоятельница

-Надеюсь, дитя мое, ты осознала всю глупость своего поступка и не повторишь его впредь.  Сестра Беатриса просила меня о твоем отчислении из пансиона, ссылаясь на твой дурной нрав, упрямство и недостаток набожности. Но я хочу дать тебе шанс доказать, что она была не права.

Она замолчала на  время, глядя на перебинтованные руки девочки, думая о своем.  Потом  добавила с грустью:

-За мужское безрассудство отвечать всегда приходится нам, женщинам.  Так устроено общество, дорогая.  Если бы ты действительно была не безразлична тому русскому, он бы не подвел тебя.  Не заключал бы пари, теша свою гордыню, зная, как строги правила пансиона,- настоятельница погладила Басю ладонью по щеке, а потом взяла ее руки в свои, перевернула их кровавыми бинтами вверх и поднесла к лицу девочки. –Бедная моя, смотри, разве он стоит того?!

Слезы обиды заструились по щекам Баси. Настоятельница нежно обняла ее и привлекла к себе, поглаживая рукой по темноволосому затылку, укачивая как свое дитя.

-Ни один мужчина на свете не стоит того, чтобы женщина плакала из-за него кровавыми слезами,- прошептала она задумчиво.

Глава 2

Гродненская губерния ,Сокольский уезд,  местечко Мостовляны ,  1861 г.

-Тпру, тпру, холера!

Антоний натянул вожжи. Коляска остановилась у крыльца большого деревянного дома.  Под навесом, защищавшим веранду от дождя,  стоял  пан Матэуш Бжезински, покуривая трубку. Колечки табачного дыма вылетали у него изо рта, и  растворялись в зарослях жасмина, что буйно разросся под окнами  дома.  Он терпеливо ждал, когда же долгожданный экипаж наконец подъедет , разглядев   пару гнедых  еще из окна второго этажа. Бася должна была вернуться из Вильно   третьего дня, и с каждой лишней минутой в душе немолодого шляхтича разрасталось беспокойство, что в дороге с ней могло приключиться что-нибудь дурное.

Звон колокольчиков, весело позвякивающих за поворотом  дороги, что вела к дому Бжезинских, принес ему облегчение и радость. Вскоре показалась и сама коляска с Антонием на козлах. Тоненькая девичья фигурка привстала и замахала рукой.  Пан Матэуш  спустился с крыльца, положив недокуренную трубку на ступеньки, приосанился, подкручивая  рыжеватый ус, в котором мелькала  первая седина, и принялся встречать дорогую племянницу.

-Дядечка, родненький,-закричала Бася, чуть ли не на ходу  пригнув  из  коляски. Пан Матэуш подхватил ее на руки и закружил, как делал это всегда , когда Бася была маленькой.

-Однако ж, какая ты у меня кобылка,- засмеялся он,  расцеловав  племянницу  в обе щеки и  опустив  на землю.- С виду былинка былинкой, а весу в тебе три пуда,  не меньше.

Бася весело потянула дядьку за усы.

-Ой, что тут я нашла!

-А  что?- забеспокоился пан Матеуш.

-Да вот три волоска белых.

Пан  Матэуш шутливо ударил ее по руке.

-Старый конь борозды не портит.

-Но и глубоко не пашет,- погрозила ему пальчиком  Бася.  Оба опять рассмеялись и крепко обнялись. Подобная  шутливо-грубоватая  манера приветствия меж дядькой и племянницей  зародилась давно, и людям сторонним, привыкшим   к  аристократическим манерным жестам,  могла показаться не приличной, по-мужицки простой.

Пан Матэуш отстранил племянницу от себя и грозно глянул на Антония, что топтался  тут же, у коляски.

-Почему так долго ехали? Я вас ждал три дня назад.

-Дык , падпруга лопнула,- теребя  в большущих руках шапку, ответил кучер.- Добра, что паночки ехали, паненку да станцыи падвезли. А я ужо пакуль там змянил усё, ды пакуль коней дачакалися. От,  и вышла затрымка. Мяняць збрую трэба, пан. Ды и каляска  ваша на ладан дыша.

Пан Матэуш прищурился, сжав губы в сердитую полоску.

- Не твоего  ума есть дело. Пшёл  прэч, холоп.

Бася,  почувствовав  перемену в настроении Пана Матэуша, потянула его за руку к дому. Ни один шляхтич, даже будучи  он гол как сокол, не мог стерпеть от холопа намека на свою бедность. Антоний,  не желая получить от пана по карку за  свой длинный язык, быстренько   погнал коляску за дом, в сторону конюшни, где собирался  распрячь  да почистить коней.

-А где пани Эльжбета?-поинтересовалась Бася. За восемь лет  у нее так ни разу и не повернулся язык назвать жену дядьки  родственным словом «тетушка».

-Дома. Сыры в кладовой развешивают с  Марыськой.

Жилище Бженинских встретило Басю знакомым тиканьем напольных часов с маятником, стоявших в углу просторной гостиной; на дощатом полу, натертом до блеска, лежал стары затоптанный палас, переехавший сюда вместе с новобрачной лет двадцать тому назад в качестве приданого; на окнах, выходивших в сад, висели тяжелые бархатные портьеры темно-голубого цвета, - если приглядеться к ним внимательно, то можно было увидеть маленькие дырочки в тех местах, где бархат проела моль, - по этой причине  хозяйка  всегда держала их собранными  вдоль окон. Возле одной стены стаяла большая софа в стиле ампир, а  рядом располагались две сонетки в том же стиле. Это был дорогой гарнитур, который  отец пана Матеуша давным-давно привез из Франции. По легенде он стоял в одном из покоев Жозефины в  Малом Трианоне.  С той поры его ни разу не перетягивали, храня первозданный вид, как память об ушедшей эпохе. Шёлковая обивка давно потерлась и поблекла, местами проступали пятна не то жира, не то грязи. На  позолоте, покрывавшей  греческие завитки, виднелись трещины ,  как морщины на лице древней старухи. Пани Эльжбета разрешала сидеть на софе  очень редко и только важным гостям, таким как Яновские, уездному   уряднику   Хадкевичу, да еще паре-тройке знакомых. Для остальных же, в том числе и членов семьи, у противоположной стены стояла  другая софа и пара громоздких стульев, сделанных местным  умельцем. В углу гостиной разместился небольшой  стоячок, отделанный голубым кафелем - наверное, самая красивая и полезная вещь в убранстве комнаты. Бася любила зимними вечерами, когда приезжала  сюда на Рождество да на Страстную неделю, усесться с книгой на пол возле стояка, подложить под спину диванную подушечку, и прислониться к его горячей стенке, вытянув ноги в меховых пантофлях.