Жалобы в городскую ратушу и полковому командиру  на недостойное поведение русских офицеров сыпались как из рога изобилия. Недовольной стороной   по понятным причинам выступали мужья, отцы и женихи, зато  пани и паненки, хоть и делала оскорблённый вид,  мысленно трепетали от внимания, проявленного  их personne[5] .

Особо пристальному вниманию офицеров подвергались воспитанницы католического пансиона. Девиц буквально «расстреливали» взглядами, потому монахиням, сопровождавшим их на прогулки и на мессы, строго было приказано следить, чтобы ни одна овца, ни дай бог, не отбилась от стада, не испытала греховного  желания поддаться искушению завязать интрижку.

Коляска быстро катила  по Замковой улице в сторону городских ворот. Это была древнейшая и красивейшая улица Вильно, соединявшая Верхний замок с ратушей. Здесь жили самые богатые и важные горожане. Цокольные этажи домов занимали  дорогие магазины, ювелирные мастерские,  рестораны. Яркие вывески приглашали посетителей приобрести меха, французские и итальянские ткани, фарфор. За  стеклами витрин размещались самые известные швейные и шляпные мастерские. Вдоль магазинов прогуливались пары, бегали разносчики газет, женщины-лоточницы предлагали купить цветы. В кадках, выставленных на тротуар, росли стриженные кусты сирени, гортензии и будлеи.

Год назад из-за такой  сирени, что сейчас буйно цвела вдоль Замковой улицы, Бася была на волоске от исключения из пансиона…

-Басенька, Il me semble, ou avez-vous obtenu vos fans?[6]-прошептала, едва двигая губами Янечка Соболевская, неизменная напарница панны Беланович на прогулках.

Бася украдкой взглянула в сторону, куда указала подбородком Янина. Он опять прохаживался  вдоль Замковой улицы, заложив руки за спину, неторопливо направляясь в сторону пансионерок, скучившихся у лотка с пирожными. На солнце сверкал эфес сабли, блестели начищенные пуговицы  кителя. Он весь  выглядел как новенький, только что купленный в магазине игрушек, солдатик. «Такой молоденький и симпатичный»,- опять пробормотала Янина, заливаясь румянцем.   Он не  первый раз  попадался на пути гуляющих воспитанниц: то на площади возле ратуши, то рядом с собором, когда они ходили на мессу, то в парке  в  воскресные дни. Бася   не замечала его,  потому что возле девочек  из пансиона часто  мелькали статные фигуры в форме русской армии, пока та же самая Янина Соболевская первая не обратила на него внимание. «Тот офицер смотрит на нас», -сказала она подруге. Но  смотрел молодой, привлекательный  русский совсем  не на Янечку, его серые глаза искали  ее, Басин, взгляд. Мужчины и раньше пытались привлечь ее внимание, не только русские, но и важные, одетые в дорогие  костюмы, шляхтичи, что ходили в собор Святой Анны по воскресеньям и по праздникам. Делали они это деликатно,  с уважением, будто случайно перехватывая ее взгляд, мило улыбались, а иногда и склоняли голову в поклоне, снимая шляпы. Но проделывались подобные пируэты очень осторожно, в тайне от цепких глаз монахинь.

Русский же даже не  пробовал завуалировать свой интерес. Его глаза смотрели всегда прямо и не подвижно, будто  бросали вызов, внося смятение в ее душу. «Посмотри на меня, как я хорош», -  говорили они,  серые, обрамленные темными ресницами, пробуждавшие в груди Баси незнакомое ей волнение.

 Он никогда не улыбался, проходил мимо их группы и исчезал.

-В каком он чине,-спросила шепотом Бася, не разбиравшаяся в званиях не только русской, но и польской армии.

--Поручик,-прошипела на ухо Яня.

На кителе тускло поблёскивал Георгий.

Яня ткнула ее локтем в бок, предупредив, что  на их пару подозрительно поглядывает  сестра Беатриса. Девочки сразу стушевались, делая вид, что разглядывают  пирожные, которые хотят купить.

Прозвучала команда построится в пары и,  взявшись за руки, воспитанницы неторопливо продолжили путь вверх по Замковой улице,  тайком от монахинь заглядывая в окна магазинов.

Через десяток шагов они сравнялись  с офицером, идущим им на встречу. Тот быстро шагнул к   девицам  и, вытащив руки в белых лайковых перчатках из-за спины, достал большую ветку белой сирени.

-Mademoiselle, -быстро произнес он по-французски, хватая  Басю за руку, - Votre beauté est aveuglante. Pardonnez-moi de molestation, mais je aimerais que vous acceptez cette humble don comme un signe de mon admiration pour votre beauté[7].

Он был настолько  близко, что она уловила   тонкий запах его одеколона.  Рука зачем-то сама потянулась  к цветам, принимая их, а щеки вспыхнули от прилившей к ним крови. Это было настолько  волнительно и необычно, что   Бася почувствовала, как сердце в груди пропустило удар, потом  заколотилось  в бешенном ритме.

-Благодарю, сударь,- произнес чей-то тихий голос по-русски, и она с изумлением осознала, что эти слова сказала сама.

На лице офицера замерла растерянная улыбка, стерев с него прежнее  услужливое  выражение, и осветив  его словно внутренним светом. Здешние женщины, с которыми ему приходилось иметь дело,  не знали русского языка или делали вид, что не понимают его,  или предпочитали говорить по -французски . Два слова на родном языке, сказанные чистым певучим голоском  маленькой польки, кольнули в самое сердце, заставив себя почувствовать подлецом. Он выиграл пари, и вечером  в офицерском клубе,  штабс-капитан Рокотов с  ним расплатится. Но ощущение легкой победы так и не пришло. Только стыд за свой поступок и раскаяние, что легкомысленно поставил под удар эту наивную чистую девочку, да странное чувство, что сейчас, в этот по-весеннему прекрасный , солнечный день, он потерял что-то важное и дорогое, что могло бы быть, но  не никогда уже не случится.

Худые, когтистые пальца протянулись к сирени и вырвали ее из Басиных рук.

-Ясновельможный пан должен удалится. Так не можно делать, - прошипел над  ее ухом  голос сестры Беатрисы. Бася  подняла глаза  и увидела  плотно сжатый от ярости рот монахини . Ей даже почудилось, будто она  слышит скрежет зубов . А потом  она  посмотрела на девочек. Они стояли, застыв на месте, как статуи, от страха.

Сестра Беатриса швырнула сирень на брусчатку тротуара и, наступив ногой, растерла  белые грозди о камни.

Офицер побледнел, словно  получил плевок в лицо. В глазах, до этого спокойных и немного грустных, источавших тепло, когда он смотрел  на девушку, полыхнула чернота. Они с  сестрой Беатрисой уставились друг на друга: один с холодной яростью, другая – с неприкрытой ненавистью. Противостояние продолжалось  не более пары секунд, но для девочек  они показались вечностью. Наконец  поручик первым  отвел  взгляд от монахини и, низко поклонившись Басе, произнес по-русски:

-У вас , панна, будут неприятности, как я понял. Простите меня, умоляю. Если б я знал… Простите.

«Если б он знал!? Если б он знал, то никогда бы не поступил так, как поступил»,- с горечью договорила мысленно за него Бася.

Он еще раз отвесил элегантный поклон, придерживая правой рукой саблю, щелкнул каблуками, и поспешно  ретировался. Барбара посмотрела на несчастную сирень, что лежала  под ногами прохожих, растоптанная и жалкая, и ей стало больно, как в детстве, когда умерла мама. Так же,  как  эти белые душистые гроздья, сейчас  втоптали в грязь ее душу. Унизили первое робкое чувство, что зарождалось в ней, ждало отклика и умерло, раздавленное жестокостью монахини и трусливым бегством поручика.

-С начала времен, когда Ева вкусила запретный плод, вняв льстивым обещаниям змея, и до наших дней, демоны искушения подстерегают юные неокрепшие души, внося в них сомнения и сея семена порока, чтобы пожать свои плоды и ввергнуть человеческие души в Гиенну огненную. Бойтесь же, дочери Евы, красивых лиц и пустых обещаний мужеского пола, ибо в них вы найдете свою погибель…..

Голос матери-настоятельницы громом  небесным  разносился по рекреации, в которой квадратом выстроились все пять классов пансиона для назидательной проповеди, поводом для которой послужил инцидент с  одной из учениц старшего класса панной Беланович. В центре квадрата стояла провинившаяся девочка, низко опустив голову.