Распущенные волосы  покрывали ее грудь и плечи черным блестящим плащом, бледность от усталости придала лицу, всегда смуглому и цветущему,  легкий налет таинственности, из  веера  пышных густых ресниц  глядели в зеркало темные  глаза, кончики которых слегка приподнимались к вискам. Голубоватые тени, что залегли под ними, делали лицо старше и грустнее, чем обычно. Мать настоятельница говорила, что ее   глаза похожи на бездонные колодцы, взглянув в которые,  можно потерять душу. В них и правда, можно было потеряться, стараясь разглядеть зрачок, который почти сливался с радужкой.

Бася  спустила  с плеч тонкие шлейки  батистовой сорочки, провела рукой  по  пряди волос на груди   и слегка  поправила ожерелье, блеснувшее  холодным  серебром  в тусклом свете уходящего дня. Сейчас,  даже самой себе она показалась невероятно красивой и загадочной, словно вилия, той порочной, манящей красотой, которая заставляет  путников, увидевших ее, забыть обо всем на свете,   шагнуть в омут к своей погибели.

«Матка Боска, видела бы меня сейчас сестра Беатриса. Я бы всю ночь лежала на полу перед алтарем распластанная,   читая вслух Отче наш », - с мстительным удовлетворением подумала Бася, разглядывая  отражение в зеркале.

Она уже собралась лечь на кровать, чтобы успеть  вздремнуть до ужина, как вдруг со  стороны сада, что окружал дом полукругом , раздался  конский топот и громкое гиканье. Звуки донёс  легкий ветерок, что врывался в  спальню через полуоткрытые створки окна. Бася спрыгнула с кровати и  отдернула шторки, выглянув  во двор.

Наискосок, через сад, сбивая с яблонь и вишен распустившийся бело-розовый цвет, скакал всадник на высоком вороном жеребце. Конь несся галопом, легко, словно ласточка, перемахивая через плетеные изгороди, что поставил в том году пан Матэуш,  желая отделить плодовые деревья  от  огорода и цветочных клумб.

-Эге-гей! –   звенел  голос ездока , подгоняющего    коня.

Бася, как зачарованная, глядела на это зрелище. Лошадь взяла  последнюю  преграду, и  оказалась во дворе дома, случайно угодив в одну из клумб пани Эльжбеты. Из под копыт  в разные стороны полетели  комья  земли  и  стебли  смятых тюльпанов.

Всадник был  одет в безрукавку с венгерским галуном поверх белой рубахи, на бедрах красовались лосины горчичного цвета, заправленные в сапоги с высоким голенищем, начищенные до зеркального блеска.  Голову украшала   островерхая шляпа с высокой тульей, на манер тех, что носят тирольцы. Сбоку, за ее околышем ,  торчало перо, придавая шляпе франтовской вид.

«Он либо дурак, либо пьян в стельку»,- пришла к  заключению Бася, высунувшись еще больше из окна, чтобы разглядеть лицо наглеца, осмелившегося испортить хозяйский цветник. Тень от  продолговатого козырька падала  ему на глаза и нос, надежно скрывая черты от любопытного девичьего взора.  Не  прошеный  гость понукал лошадь, которая вертелась на месте,  облюбовав зелень на клумбе,  и никуда не хотела уходить.  Вид здоровенного жеребца, поедающего  труды  пани Бжезинской, и мысль о том, как она будет сокрушаться, когда обнаружит разоренную клумбу, вызвал у Баси приступ веселья. Она громко засмеялась.

Мужчина, оставив  в покое животное, поднял вверх голову, в сторону Басиного окна,  заинтересованный  источником смеха. Его лицо застыло, а глаза, цвет которых она не могла видеть с такого расстояния,  широко распахнулись.  Медленно, не отрывая взгляда от картины, что ему открылась, он склонил голову в легком поклоне и снял шляпу.

Бася отпрянула от окна, как  ошпаренная, и   резким движением  задёрнула   шторки. До нее лишь  теперь дошло, что смог увидеть тот, кто таким странным образом пожаловал  к ним во двор. Схватившись руками за  вспыхнувшие от стыда щеки, она с размаху бухнулась на кровать и  зарылась головой под подушку.

«Матка Боска,  Езус  Мария! Так опозорится! - шептала она, зарываясь еще глубже в перину.

То был один из Яновских, графских сыновей, догадалась Бася.  Старший или младший,  она  не могла бы определить  точно, поскольку близко  их  не знала, и не встречала несколько лет. Была еще сестра, ее одногодка, но и ее Бася плохо помнила.  Графское семейство в Мостовлянах, их родовой вотчине, постоянно не проживало, предпочитая скучной,  однообразной  жизни в провинции, интересную жизнь в Варшаве и Париже.  Старый граф Болеслав посещал угодья  несколько раз в год, приезжая летом или осенью в разгар охотничьего сезона. Графиня и дети бывали  в Мостовлянах и того реже. Делами поместья, сбором налогов и податей, землями, отданными в пользование  мелкой шляхте и крестьянам, после февральского Манифеста, ведал и полностью распоряжался управляющий графа, верный  и преданный  пан Матэуш Бжезинский.

Сколько не старалась Бася,  так и не смогла сомкнуть глаз. Она провалялась на кровати до самого  вечера , терзаясь мыслями о легкомысленности своего поступка; о том, что, вероятно, завтра в поместье Яновских каждая кухарка будет трепать ее имя; что дядя сгорит со стыда, когда ему расскажут «добрые люди», как  она, забыв о строгом воспитании в пансионе, только вернувшись из Вильно, продемонстрировала свои прелести графскому сынку. Бася тревожно прислушивалась к каждому скрипу, каждому голосу в доме, стараясь определить,  остался ли молодой Яновский  в доме управляющего на ужин или сразу уехал. Ей чудилось, будто под окном спальни,  она слышала осторожные шаги,  хруст сломанных веток жасмина и глухие звуки, которые могла производить лошадь, ступая копытами по мягкому дерну, устилавшему землю вокруг дома…

«Если он тут, я ни за что не выйду к столу,  - твердо решила она. – Скажу, что больна, что устала и хочу спать, что ноги отнялись, наконец. Не станет же дядька меня силком из постели тянуть к столу».

Она несколько раз вставала и на цыпочках,  крадучись  по спальне, приближалась к двери, прикладывала ухо к замочной скважине, напрасно надеясь расслышать хоть что-нибудь. Потом опять ложилась на кровать.  Только когда  наступили сумерки и   комната  погрузилась во тьму, она, затаив дыхание, отважилась  выглянуть  из окна.  Во дворе было тихо.  Ни лошадиного ржания, ни голосов  не было слышно, лишь в  зарослях жасмина,  росшего у стены дома,   монотонно  трещали цикады.

У  нее немного  отлегло от сердца. Успокоив себя мыслью, что сегодня не придется больше столкнуться  со свидетелем своего позора, Бася наощупь  нашла на столике гребень, и заплела распущенные волосы в косы,   уложив их  на голове в форме короны.

Бася    и не подозревала, что звуки за окном, которые, как она думала, ей померещились,  она на самом деле слышала. Мужчина, спешившись,   привязал коня у плетня и долго ходил по двору, вглядываясь  в темноту оконных проемов в надежде, что видение, которое мелькнуло перед глазами, не было результатом  приличной порции  сивухи, что выпил  он днем в местечковой корчме. Только, когда его окликнул пан Бжезинский,  он решил, что  все это бред, и вскочив на коня, уехал.

 В коридоре раздались шаги,  и в спальню вошла Марыська,  высоко подняв  над головой  горящую свечу.

-И что это вы, паненка, сидите в темноте?

Бася,  немного смутившись своего неприбранного вида,  спросила  у служанки:

- У дядечки гости?

Марыська удивленно покачала рыжей головой:

- Нима ни кого, панна Барбара.

-А мне как-будто послышались голоса в гостиной.  И  конь ржал во дворе.

Марыся поставила свечку на столик и,   подбирая разбросанную  по полу одежду, доложила:

- То приезжал молодой пан Станислав Яновский. Прогуливался шляхтич, да захотел пить. Воды он заехал попросить, панна. – Вздохнув, Марыся  неодобрительно покачала головой. -  Усе кветки  нашай пани згубил.

Бася отвернулась, чтобы скрыть усмешку.

-А что пани Эльжбета?- осторожно спросила  она.

-Известно что.  Злая, как ведьма.

Решив  окончательно  прояснить ситуацию с графскими сынами, Бася, осторожно, придав голосу оттенок полного безразличия, спросила  у Марыськи:

-Пан Станислав -  старший или младший Яновский?