-Меньший, панна  Бася. Старшего   Михалом кличут. Да разве ж вы забыли?

- О, Марыська,  с память у тебя нынче плохо. Забыла ты что   я была  у монахинь в школе жила, и приезжала домой только два раза в год, а иногда - и вовсе не приезжала. Почему я должна помнить, кто есть кто в семье Яновских?

Марыся собрала одежду,  аккуратно сложив ее на крышку куфра,  и теперь стояла, скрестив руки на груди.

-Ну, теперь будете помнить, панна, - вздохнув, сказала она и   подала молодой паненке  корсет. – Можа  ужо  оденетесь, и к столу пойдете. Пан Матэуш  чакае.

За столом, накрытом на большой кухне, стояла тишина.  Только звон вилок о глиняную посуду да нервное покашливание пана Матэуша иногда прерывали ее. Пани Эльжбета, как и предупреждала Марыська,  была не в духе. Ее мрачное настроение передалось сидевшему рядом мужу, племяннице, и даже служанке, которая  пристроившись  у печи, тихонько чистила чугунные горшки.

На большом блюде остывал не тронутый гусь; кошка, которую днем выгнала во двор Марыська, благополучно вернулась в дом, и теперь нахально требовала своей доли  угощения, ласкаясь о Басины ноги, покусывая их и мурлыкая.

- Ну, а ты, ясонька, что молчишь, будто воды в рот набрала? – прервал  затянувшееся молчание пан Матэуш.

Бася отложила вилку   в сторону и посмотрела на дядьку.

- Вы  же ничего не спрашиваете, дядечка, вот я и молчу.

Пан  Матэуш задумался.

- Скажи мне,  чему тебя монашки научили в Вильно?  Стоит ли их наука тех грошей, что я за тебя платил?

-Не знаю, дядечка. Думаю, что время  покажет, что из предметов, которые я изучала, пригодится в жизни, а что  - нет. Вы сами хотели для меня  образования, как для благородной паненки. Вот я  его и  получила.

-Хотел.  Что правда то правда,- сказал дядька, посмотрев из подо лба  на жену.- Чем ты хуже других, или ты не шляхтянка, не моя племянница? Очень хорошо, что денег  с  продажи родительского  дома хватило заплатить за пансион. Твоя покойная мать осталась бы довольной, что я распорядился ими именно так, как она  хотела бы.

Пани Эльжбета,  молчавшая   с  той  поры, как обнаружила вечером  уничтоженную клумбу, подняла тоненькую бровь, и язвительно заявила:

-Откуда тебе, Матэк, ведомо, чего желала бы ее мать? Может быть,  она хотела бы, чтобы ее распрекрасная  цурка имела приданое для замужества, а не голову, забитую науками.

Мысли о том, что причина неприязни пани Эльжбеты в отношении племянницы мужа кроется гораздо глубже, чем просто ее  собственная бездетность, давно посещали Басю. И сегодня во время ужина  тетка только подтвердила ее подозрения. Бедная пани Эльжбета, как же она,  должно быть,  расстроилась, когда деньги, что привез с собой пан Матэуш,  потихоньку перекочевали в монастырскую казну, вместо того, чтобы осесть в  большом кармане  ее передника.  Как же она рассчитывала и надеялась на эти деньги,  мысленно прикидывая, что может на них купить, осторожно    намекая мужу на их бедность, на свою несчастную долю.

Теперь, когда денег не стало, и впереди маячила  необходимость выдать ее, Басю, замуж,  теткина  горечь и озлобление нашли  таки выход. Тоном, пропитанным ядом, она продолжила:

-Да, Матэк, да.  У любой приличной   девицы, да что там, даже холопки, должно быть приданое, если она надеется когда-нибудь выйти замуж.  У твоей же драгоценной Баси за душой нет ни гроша, но,  зато она разбирается в истории и  арифметике, и держится так, будто родня   Радзивиллам, не меньше. И не смотри на меня, милый друг!  Ты знаешь, что я говорю правду. Посмотрим, кто  позарится  на твою «шляхтянку» с голым задом.

Пани Эльжбета,  привыкшая  к редким визитам Баси на время коротких каникул, пережила  нынче  днем   тягостное ощущение чужого присутствия в доме. Она осознала, что девчонка  вернулась навсегда, и теперь будет каждый день маячить у нее перед глазами. Увидев,   как она выросла за последний год, как  поменялись ее черты и формы, утратив подростковую угловатость, пани Эльжбета поняла, что недалёк тот час, когда Басю нужно будет выдать замуж.  Она искренне желала, чтобы жених нашелся как можно раньше, чтобы избавится полностью от  обязательств опеки, навязанных ей мужем, когда он  привез  в их дом  эту  малявку.   Но кто может  посвататься к  паненке, пусть она и хороша  лицом, и образована, если у нее нет приданого? Дурак ее, Матэк, раз спустил  деньги  на пансион. На них можно было  купить хороший  надел земли и справить пасаг для Баси, и еще осталась бы копейка, чтобы обновить мебель в доме, поменять ковры да купить новую  бричку. Теперь же, когда деньги  были у бернардинок  в Вильно, а Бася вернулась в ее дом, пани Эльжбета  серьезно  волновалась, что ее муженек запустит лапу  в маленький, обшитый жестью, сундучок, в котором она хранила  несколько толстых пачек  царских ассигнаций и стопки старинных злотых, бывших частью  ее приданого. Она смолоду  сохранила монеты для своих детей,  а  бумажные деньги копила, экономя на  любой мелочи.  Смирывшмст  с мыслью  к тридцати годам, что потомства ей не дождаться, пани Эльжбета, стала  собирать деньги в надежде когда-нибудь  построить новый каменный дом, и переехать из «этого  деревянного хлева», как она презрительно называла дом, в котором она жила со дня свадьбы. Проблема, как найти мужа  бедной родственнице,  легла  на ее плечи  тяжким грузом, как только Бася переступила нынче   порог веранды.

Испортил,  и без того  мрачное настроение пани Эльжбеты,  молодой пан Станислав,  загубивший  большую часть дорогих голландских цветов, что  она берегла ото  всех, старательно выкапывая маленькие бульбинки каждое лето, а потом опять сажала  по осени в землю. Попадись он ей под горячую руку,   пани Эльжбета огрела бы  высокородного шляхтича  колом, стоявшим в сенцах, которым Марыська  свиньям  кашу мешала.

Выплеснув,  наконец, хоть малую толику той горечи, что накопилась у нее на сердце, пани Эльжбета, почувствовала себя лучше. Она видела, как  лицо пана Матэуша исказилось от гнева. Он грохнул кулаком по столу с такой силой, что домашнее вино, налитое в   кубок, расплескалось по белой скатерти, а тарелки на столешнице подскочили со звоном. В углу тихо ахнула  Марыся, и только Бася, сидевшая  рядом с дядькой, спокойно  взяла в руку ломоть хлеба, выпавший из тарелки, и положила его назад.

- Цыц, баба! – взревел пан Матэуш. – Коль  ты чем не довольна -  держи это при себе. А Баську мою не трогай.  Матэуш  Бжезинский не последний человек в губернии, чтобы не выдать свою племянницу замуж как положено, когда придет время. Будут ей и заречины, и свадьба, и приданое достойное. Главное, чтоб человек достойный посватался, да чтоб она его любила. За гроши не тревожься, пани. Не  трону твои пенёдзы.

Пани Эльжбета  больше ни сказала ни слова, зная по опыту, что в такие моменты с мужем спорить бесполезно,  только  глаза ее вспыхнули подозрением  при мысли, что муж что-то задумал, а она об том не знает.    Она  выпрямила гордо спину, вздернула подбородок  и вышла из-за стола с видом отвергнутой королевы.

-Дядечка, я тоже пойду к себе,- промолвила тихо Бася, вытирая руки ручником, что подала ей Марыська.

Пан Матэуш хмуро глянул на племянницу, и положил ей на плечо тяжёлую  руку, удержав  на месте.

-Погоди,  душа моя.  Выйдем на крылечко. Ночка такая теплая, подышать мне захотелось  воздухом. Задыхаюсь я тут.

Ночь и вправду была тихая и теплая, что  редко случалось в начале мая, когда зацветали сады. Взошла полная луна, озаряя призрачным серебристым светом  верхушки деревьев. Белый кипень цветов, распустившихся  за считаные дни, покрывал  голые ветви яблонь, груш и вишен, превращая  кривые неказистые деревца в   воздушное покрывало, сияющее призрачной, пенистой пеленой в лунном свете. Воздух был неподвижен, пропитан ароматам черёмухи, что росла  позади дома. Протяжно, чередуя длинные трели с коротким,    в зарослях  жасмина запел соловей.

Пан Матэуш, облокотился  о  перила крыльца и  раскурил трубку. Он прислушивался к ночным звукам, наслаждаясь первыми спокойными минутами за весь прожитый день. Подле него на ступеньках пристроилась Бася. Она  тихо сидела, закутавшись в шаль, глядя в пустоту.  Безмерная нежность затопила сердце старого шляхтича при виде тонкой сгорбившейся фигурки. Он любил ее,  ясоньку, как свое родное дитя, и каждый раз, видя,  как милое личико  морщится от обиды, как дрожат губы, а в глазах стоят невыплаканные слезы,  пан Матэуш  сжимал  зубы от злости на жену.  Почему она, в душе которой от бога должны быть  любовь и доброта к детям, потому как она женщина – ну почему  она  так и  не смогла привязаться к сироте?  Он тяжеко вздохнул.