Гарри поднял руку и пальцем провел по подбородку сбоку. С детства это был привычный для него жест, означающий, что он настроен по-боевому.

— Да, — отозвался он. — Я очень рад, что наконец-то вернулся… — он помолчал и со значением закончил фразу, — домой.

— Мне кажется, что всю жизнь я был очень жестоким человеком, — сказал Симеон Ли.

Он сидел, откинувшись в кресле, задумчиво поглаживая пальцем высоко вскинутый подбородок. Перед ним танцевали языки ярко разгоревшегося пламени, а рядом, держа в руке маленький веер из папье-маше, сидела Пилар. Она то прикрывала веером лицо от жаркого огня, то изящными движениями обмахивалась им. Симеон смотрел на нее с удовольствием и продолжал говорить, скорее даже самому себе, но тем не менее ее присутствие воодушевляло старика.

— Да, — подтвердил он, — я был жестоким. Что скажешь на это, Пилар?

— Монахини говорили, что все мужчины жестокие, — пожав плечами, отозвалась Пилар. — Поэтому и нужно за них молиться.

— Но я был более жестоким, чем большинство людей. — Симеон засмеялся. — И знаешь, не жалею об этом. Нет, я ни о чем не жалею. Я получал удовольствие от жизни… От каждой ее минуты! Говорят, что в старости приходит раскаяние. Чепуха! Я ни в чем не раскаиваюсь. А ведь каких только грехов у меня не было! Обманывал, воровал, лгал… Да! И женщины! У меня всегда были женщины. Мне кто-то рассказал на днях об арабском шейхе, у которого была охрана из сорока его собственных сыновей, и все они были приблизительно одного возраста. Целых сорок! Не знаю, сорок ли, но держу пари, что мог бы тоже составить себе немалую охрану, если бы разыскал всех своих незаконнорожденных отпрысков! Ну, Пилар, что ты на это скажешь? Тебя это шокирует?

— Нет. Почему это я должна быть шокирована? — с любопытством воззрилась на него Пилар. — Мужчин всегда тянет к женщинам. И моего отца тоже. Поэтому-то жены так часто несчастливы и ходят в церковь молиться.

— Я тоже сделал Аделаиду несчастной, — еле слышно пробормотал Симеон. — Господи, какой она была хорошенькой, прямо кровь с молоком, когда я женился на ней! А потом? Вечно стонала и плакала. В мужчине, когда его жена вечно в слезах, просыпается дьявол… Аделаида была неумной — вот в чем беда. Если бы у нее хватило духу мне противоречить! Но она никогда этого не делала, ни разу. Когда я женился на ней, я надеялся, что угомонюсь, отвыкну от прежних привычек, что у нас будет семья…

Он умолк и долго-долго смотрел в огонь.

— Семья… Господи, ну какая у нас семья? — вдруг как-то зло рассмеялся он. — Ты только посмотри на них, посмотри! Ни одного внука, чтобы продолжать наш род! Что с ними? Может, у них в жилах течет не кровь, а вода? Да что внука, сына настоящего — законного или незаконного — и то нет. Возьми, например, Альфреда. Господи Боже, до чего мне становится тоскливо, когда я вижу Альфреда! Смотрит на меня по-собачьи преданными глазами, готов сделать все, что я ни попрошу. Ну что за дурак! А вот его жена Лидия… Она мне нравится. У нее есть характер, но она меня не любит. Нет, не любит, хотя вынуждена ладить со мной ради этого простофили Альфреда. — Он взглянул на девушку. — Помни, Пилар, нет ничего на свете скучнее, чем рабская преданность.

Она улыбнулась ему. А он продолжал, согретый ее молодостью и женственностью:

— Или возьми Джорджа. Что представляет собой Джордж? Ничтожество! Рыба, а не человек! Напыщенный пустозвон, безмозглый, да к тому же скупой! Дэвид? Этот всегда был глупцом. Глупцом и фантазером. Сын своей матери. Не отходил от нее. Единственный разумный его поступок — это женитьба на степенной и приятной женщине. — Он стукнул кулаком по ручке кресла. — Лучший из них — Гарри. Бедняга и неудачник! Но, по крайней мере, он живой человек!

— Да, он славный, — согласилась Пилар. — Он смеется, хохочет, откидывая голову. Да, мне он очень правится.

— Правда нравится? — посмотрел на нее старик. — Гарри всегда пользовался успехом у женщин. Это у него от меня. — И засмеялся тихим затаенным смехом. — Нет, все-таки я неплохо пожил на свете, совсем неплохо. Чего только не было в моей жизни… Все было.

— У нас в Испании есть поговорка, она звучит примерно так: «Бери что хочешь, но и плати за это, говорит Господь».

Симеон с одобрением стукнул по ручке кресла.

— Отлично сказано, девочка. «Бери что хочешь…» Я так и делал всю жизнь. Брал что хотел…

— И платили за это? — вдруг звонким голосом спросила Пилар.

Симеон перестал смеяться. Он выпрямился и внимательно посмотрел на нее.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Я спросил, платили ли вы за это, дедушка?

— Не знаю… — медленно произнес Симеон Ли.

И, снова ударив кулаком по ручке кресла, он вдруг сердито спросил:

— Почему ты спросила меня об этом, девочка? Почему?

— Мне интересно, — ответила Пилар.

Веер в ее руке замер. В темных глазах таилось что-то загадочное. Она сидела, гордо откинув голову, как бы осознавая силу своих женских чар.

— Ты дьявольское отродье… — произнес Симеон.

— Но я же нравлюсь вам, дедушка? — мило возразила она. — Вы любите, когда я сижу здесь, возле вас.

— Да, люблю, — согласился Симеон. — Уже давно я не видел такое юное и красивое существо… Это идет мне на пользу, греет мои старые кости… И ты моя плоть и кровь… Молодец Дженнифер, она оказалась самой достойной из всех моих детей!

Пилар молча улыбалась.

— Меня не обманешь, запомни, — продолжал Симеон. — Я знаю, почему ты так терпеливо высиживаешь здесь, слушая мои россказни. Это все из-за денег. Или ты хочешь сказать, что любишь своего старого дедушку?

— Нет, я не люблю вас, — ответила Пилар. — Но вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Это чистая правда, поверьте. Я знаю, что вы были злым человеком, но это мне тоже правится. Вы более живой, настоящий, в отличие от всех остальных в этом доме. И рассказываете интересно. Вы много путешествовали и жизнь прожили полную приключений. Будь я мужчиной, я бы тоже была такой.

— Да, наверное… — кивнул Симеон. — Говорят, в нас есть и цыганская кровь. Правда, ни в ком из моих детей, кроме Гарри, она не чувствуется, но в тебе она видна. И знай, когда нужно, я умею быть и терпеливым. Один раз я прождал целых пятнадцать лет, чтобы расправиться с человеком, который нанес мне обиду. Это еще одна фамильная черта Ли. Мы не забываем! Мы мстим за нанесенное нам оскорбление и через много лет. Этот человек обманул меня. Я прождал целых пятнадцать лет и только тогда нанес удар. Я разорил его! Обчистил до последнего пенни! — Старый Ли тихо рассмеялся.

— Это было в Южной Африке? — спросила Пилар.

— Да. Потрясающая страна!

— Вы туда возвращались, да?

— В последний раз я был там через пять лет после женитьбы.

— А перед этим? Вы много лет прожили там?

— Да.

— Расскажите.

Он принялся рассказывать. Пилар, прикрыв лицо веером, молча слушала.

Устав, он заговорил медленнее…

— Подожди, я тебе кое-что покажу, — сказал он.

С трудом поднявшись и опираясь на палку, он, хромая, прошел по комнате, открыл большой сейф и, обернувшись, подозвал ее к себе:

— Вот, смотри. Потрогай их и высыпь себе в ладонь.

Взглянув на ее недоумевающее лицо, он за- . смеялся:

— Знаешь ли ты, что это такое? Алмазы, дитя мое, — настоящие алмазы.

Глаза Пилар расширились. Она нагнулась, чтобы рассмотреть получше.

— Но ведь они похожи на простые камешки, — сказала она.

Симеон засмеялся:

— Это неограненные алмазы. Вот такими их находят.

— И из них после обработки получаются настоящие бриллианты? — недоверчиво спросила Пилар.

— Именно.

— И тогда они искрятся и сверкают?

— Да.

— Не могу поверить, — по-детски заявила Пилар.

Он был доволен.

— Но это чистая правда.

— А они дорогие?

— Довольно дорогие. Трудно сказать до огранки. Во всяком случае, вот эта горсть стоит несколько тысяч фунтов.

— Несколько… тысяч… фунтов? — с остановкой после каждого слова переспросила Пилар.