Ее мать умерла, когда она была еще совсем ребенком, а мачеха так и не приняла ее. Мир Кати был темнее окружающего ее мрака. Она смотрела на мир из кельи монастыря, куда семья поместила ее.

Нелюбимая и одинокая, Кати часто плакала по ночам, свернувшись калачиком в тесной келье. В глубине души она мечтала сделать свою жизнь полезной, и иногда у нее появлялись слабые проблески уверенности в том, что ее жизнь будет стоящей. Но высокие стены и распорядок монастыря лишали ее этой уверенности. Убежденная в безвыходности своего положения, Кати заставляла себя улыбаться и мечтала о смерти.

За шесть лет до рождения Кати у Ханса фон Бора и бывшей Катарины фон Хаубиц 29 января 1499[1] года были напечатаны Нюрнбергские хроники в Нюрнберге — одном из наиболее прогрессивных городов Германии, бывшем предметом зависти всей Европы. Авторы той книги утверждали, что они писали о „наиболее достойных внимания событиях от сотворения мира до бедствия нашего времени“. Они заявляли о том, что мир вошел в „шестую“ стадию, а седьмой период, в который он вступал, будет завершен Днем Великого Суда. Кроме того, седьмой период будет отмечен неописуемым беззаконием.

По многим причинам авторы могли быть пессимистами. Европа погрязла в безграмотности и коррупции. Даже в Церкви наступил застой. Взяточничество было нормой жизни. Сан епископа можно было купить за деньги, а жадные ростовщики с удовольствием это предлагали. Взятые взаймы деньги можно было вернуть продажей индульгенций. Александр VI, бывший в то время папой, сделал собственного сына кардиналом.

Высшее духовенство считало себя всемогущим. Они утверждали, что раз Петр был единственным апостолом, ходившим по воде, то те, кто занимал его трон, обладали божественной властью и могли править миром. Для них Европа была шахматной доской. Им казалось, что они могут по своему усмотрению менять королей и королев. Неудивительно, что честолюбивые правители часто ссорились с духовенством. Однако, правители всегда проигрывали, потому что духовенство обладало ключом к богатству и к воле людей. Указы Его Святейшества, устные или письменные, решали все.

Оспа, проказа и чума иногда уничтожали целые деревни. Это неудивительно, поскольку лечение было весьма примитивным, больному прописывались клизма, потение или пуск крови. В самых сложные случаях применяли все три метода одновременно, но выживали немногие.

Постепенно начались изменения, и забрезжил рассвет новой эры. Одним из наиболее революционных изменений было изобретение нового способа печатания, сделанное Иоганном Гутенбергом, представившим в 1456 году первую напечатанную Библию. Благодаря книгопечатанию стало быстро развиваться образование, причем Нюрнбергу принадлежала в этом ведущая роль. Были разработаны новые средства гигиены. Городские власти даже издали указ, по которому свиней можно было держать только на заднем дворе и водить на водопой через город только один раз в день. Хозяева должны были сами собирать навоз и выбрасывать его в реку по течению от города.

В этом был прогресс и спасение многих жизней.

Но не все открытия приветствовались. Открыватели истины часто боялись за свою жизнь. Столбы с привязанными людьми хорошо горели, и многие скучающие горожане с увлечением смотрели, как пламя лишало жертву новой идеи.

Джон Уиклиф избежал столба только из-за удара, от которого он скончался в 1384 году. Однако, спустя 44 года его останки были выкопаны, сожжены, а пепел развеян над рекой Свифт. Яну Гуссу не удалось избежать наказания. Он был обвинен в согласии с идеями Уиклифа и неповиновении папе и сожжен на столбе в 1415 году. В 1498 году, за год до рождения Кати, Савонарола был повешен во Флоренции. В чем его преступление? Он заявил, что Александр был слугой Дьявола. Но несмотря на темницы, виселицы, ссылки, кипящее масло и столбы, люди продолжали провозглашать то, что они считали истиной. Выдающимся мыслителем того времени был доктор Мартин Лютер, „дикий кабан“ из Виттенберга.

Даже будучи отверженным и объявленным вне закона, Лютер не знал, что такое страх. Его девизом было: „Праведный верою жив будет“ (Римл. 1:17).

Руководимая провидением Божием, Кати рискнула покинуть монастырь, отвергнув обеты, которые она дала в возрасте шестнадцати лет и вышла замуж за человека, о котором написано так много книг, пожалуй, больше, чем о ком-нибудь из людей.

Эта книга — об этом браке.

Хотя монастырский колокол уже отзвонил, Кати так увлеклась трактатом Лютера, что забыла надеть плат. Теперь, боясь последствий своего опоздания, она наспех покрыла свою недавно подстриженную голову и побежала вниз, прыгая через две ступеньки.

Задыхаясь от бега, она проскользнула мимо остальных монахинь на скамью в первом ряду. Пытаясь успокоиться, она заставила себя посмотреть туда, откуда обычно появлялась аббатиса — сестра ее умершей матери. В это утро тети не было на месте. „Что с ней случилось?“ — спросила она громким шепотом Аве фон Шенефельд, прямую как палка монахиню, сидевшую справа от нее.

Но прежде чем Аве успела ответить, Кати вспомнила: она забыла спрятать трактат Лютера! Эта мысль поразила ее, как удар кобры. Сердце отчаянно забилось у нее в груди. А может быть, аббатиса уже нашла трактат на кровати у нее в келье? Неожиданно все ее тело покрылось холодным липким потом. Вытаращив от страха глаза, она бессознательно сложила ладони.

Пытаясь взять себя в руки, Кати вспомнила предостережения, полученные ею от почти беззубой монахини, с которой она говорила накануне пострига.

„Помни, сестра, — сказала она, грозя пальцем, — отсюда выхода нет. Никакого! Теперь, когда я состарилась, я могу рассказать тебе о Флорентине“.

Стремясь вырваться из монастыря, эта решительная девушка осмелилась написать Лютеру. Представь себе, написать Лютеру! Ее предала одна из монахинь, и Флорентина стала жертвой страшного, почти безумного гнева аббатисы. В ярости она велела Флорентине оставаться в неотапливаемой келье в течение месяца. Поскольку дело было поздней осенью, она едва не замерзла до смерти. „Мы жалели ее, но ничем не могли помочь“. Старая монахиня печально покачала головой.

В конце месяца Флорентине разрешили приходить на общие молитвенные собрания. На первом ее заставили встать и публично признаться в содеянном преступлении. После этого ее заставили простереться на полу так, чтобы остальные монахини, поднимаясь на хоры, переступали через ее тело.

Этот ужас продолжался три дня. Да, целых три долгих дня!

Ее ярости не было предела. Вскоре жестокая аббатиса придумала новое наказание. „Ты будешь носить соломенную шляпу и есть на полу, — приказала она. После этого трехдневного наказания пять человек были назначены следить за Флорентиной по очереди“. Вспоминая эти ужасные дни, она прищелкнула языком.

„Ах, она решилась написать еще одно письмо, — продолжала она. — В этот раз ее выпороли, заковали и заперли в келье. Однажды тюремщик забыл запереть дверь, и она сбежала[2]. Я повторяю, сестра Кати, выбраться отсюда нельзя, никогда не оставляй Нимбсхен до самой смерти. Никогда!“

Неожиданно открылась дверь, и Кати вернулась к реальности. Она смотрела, как аббатиса поднялась на кафедру. При свете утреннего солнца, струившегося через высокое окно, Кати заметила, что обычно бледные щеки ее тети на этот раз побелели так, что лишь оттенком отличались от плата, обтягивавшего ее узкое лицо.

В руках она держала трактат Лютера, и со своего места Кати видела его помявшийся край. Она могла даже прочесть название: „Вавилонское пленение Церкви“. Внушительная фигура тети маячила перед ней, как гигантская треугольная свеча.