„Да, засвистит. Когда она спит крепко, то слышно: Хрр-р-р-мм фиу-фиу! Вот это фиу-фиу означает, что мы в безопасности. А пока расскажи мне, почему Саксонию поделили между Георгом и Фридрихом“.

„Это довольно сложно, — сказала Аве, которая собиралась стать преподавателем истории. — Вкратце произошло следующее. Более полувека сыновья и внуки Фридриха Храброго совместно правили всей Саксонией. Но в 1485 году —через два года после рождения доктора Мартина Лютера —наследники Эрнст и Альберт решили поделить Саксонию так, чтобы каждый из них независимо правил своей территорией. Историки называют это разделение Лейпцигским разделением. После этого появилась Альбертинская и Эрнестинская Саксония.

Поскольку Фридрих был старшим наследником, он стал избирателем“.

„И что это значит?“

„Я вижу, что ты даже не начинала учить урок по Римской империи, — сказала Аве. — В Римской империи есть семь избирателей, каждый из которых наследует это положение. Таким образом, старший сын Фридриха Мудрого унаследует это положение от своего отца. Эти семь избирателей выбирают императора Римской империи. Когда был избран Карл V, он заключил сделку с Фридрихом, обязав его голосовать за себя. Частично из-за этой сделки Фридрих вынужден благосклонно относиться к Мартину Лютеру и его последователям. Но это уже другая история.

Во время Лейпцигского разделения было решено, что, поскольку старший сын имеет преимущество быть избирателем, он должен разделить Саксонию и дать своему младшему брату право выбрать любую часть. Именно из-за положения отца Георг теперь является правителем больших областей Альбертинской Саксонии.

„Я…“ — ее перебил протяжный свист аббатисы. „Как ты думаешь, теперь мы в безопасности?“

Кати с минуту прислушивалась, а потом улыбнулась. „Да, она спит. Открывай пакет“.

Перекрестившись, Кати принялась за сельдь. Она ела так, будто ей долго пришлось голодать. Пока она расправлялась с рыбой и капустой, Аве вытащила письмо со дна пакета. „Посмотри сюда“, — прошептала она, подвигая поближе свечу.

Кати глянула и чуть не подавилась. Письмо начиналось словами: „Дорогой доктор Лютер, я пишу вам из Нимбсхена…“ Шок был слишком сильным, и в этот момент она подавилась костью.

Закрыв глаза, Кати начала кашлять.

„Тише, — просила Аве, прикрывая ей рот рукой. Но она не могла остановиться.

„Кх-кх-кх!“ — закатывалась она. Наконец она с трудом проговорила: „Спрячь письмо и — кх — постучи меня по спине“.

Аве спрятала письмо под карту Саксонии, затем изо всей силы три раза шлепнула Кати по спине. Третий шлепок избавил Кати от кости. В этот момент храп прекратился. Испугавшись, девушки смотрели на дверь. Через секунду она широко распахнулась.

Перед ними со свечой в руке появилась аббатиса. Она крайне редко показывалась без покрывала и теперь, несмотря на напряженность ситуации, Кати уставилась на ее совершенно лысую голову, кое-где поросшую редкими седыми волосами.

„Ты что, заболела?“ — спросила она, высоко поднимая свечу.

„Кати подавилась, но я помогла ей“, — объяснила Аве.

Аббатиса смотрела на них с недоверием и задумчиво почесывала подбородок. „Хлеб был свежим, — сказала она наконец. — Я не понимаю, как ты могла им подавиться“. Затем она принюхалась. „Мне кажется, или пахнет рыбой?“ — спросила она. Она быстро присела на корточки и заглянула под кровать. Поднявшись, она держала в руке остатки сельди.

„Что здесь происходит?“ — потребовала она ответа, треся рыбьим хвостом.

„Ну, ну, понимаете, это… — начала Аве, — мы знаем, что вы хотите, чтобы мы уподоблялись Иисусу. А когда Он кормил пять тысяч, Он дал им хлеб и р-рыбу. Правильно?“

„Да, но рыбки, которые нашлись у мальчика, были маленькими, а это большая сельдь!“ Взгляд ее выцветших голубых глаз остановился на карте Саксонии, лежавшей на кровати. Подняв, она поднесла карту к глазам. „Я велела нарисовать карту Римской империи, а не Саксонии!“ Она поднесла свечу поближе, чтобы лучше рассмотреть карту. „А что это за точки, идущие от Нимбсхена в Торгау, а затем в Виттенберг?“ Она показала на них пальцем, и лицо ее исказилось.

„Точки, точки, т-т-точки… — пролепетала Аве. — Точки показывают, насколько близко от нас Виттенберг“.

„А зачем тебе это знать? — аббатиса нахмурилась. — Виттенберг — это злачное место. Именно там печатаются эти ужасные трактаты!“ Она пристально глянула на карту, и лицо ее приобрело еще более злое выражение. Возвысив голос, она спросила: „А почему ты показала, где находится Гримма?“ Она смяла карту в комок.

„А что тут такого?“ — невинно спросила Аве.

„Разве ты не слышала? Приор августинцев-отшельников в Гримме и с ним несколько монахов прочли сочинения Лютера, поддались обольщению и отступили от истинной веры“.

Поскольку девочки не отвечали, аббатиса почти перешла на крик: „Отвечай! Почему ты пометила Гримму на карте?“

„Разве я совершила ошибку и отметила ее не там?“ — спросила Аве, и голос ее стал сладким как мед.

„Не избегай моих вопросов! Скажи мне, почему ты указала местонахождение этих выгребных ям и отметила точками путь в Виттенберг?“

Пока Аве искала подходящий ответ, Кати увидела письмо к доктору Лютеру, лежащее на кровати. Это было опаснее, чем открытая ловушка. Ее сердце так бешено стучало, что она боялась, что тетя может это услышать. Что же делать?

Тут же у нее появилась идея. Протянув свою карту Священной Римской империи аббатисе, Кати развернула ее таким образом, чтобы отвести ее взгляд от кровати. „У меня хорошо получилось?“ — пролепетала она. Затем, не отрывая взгляда от лица аббатисы, она левой рукой сделала жест Аве, призывая спрятать письмо под кровать.

Посвятив все свое внимание карте Священной Римской империи, аббатиса изучала ее с видом ювелира. Затем, подумав, она сказала: „Сестра Катерина, ты прекрасно выполнила задание. Если бы у тебя так же хорошо было с историей, я была бы счастлива. Помолись. Отдыхай. Мы увидимся с тобой утром“.

Когда дверь за аббатисой закрылась, улыбка появилась на ее губах, и глаза заблестели.

После того как тетя ушла и девочки остались одни, Кати прошептала на ухо Аве: „Ты видела ее улыбку?“

„Да“.

„Может быть, только может быть, аббатиса не так ненавидит доктора Лютера, как притворяется“.

„Может быть, ты и права“, — согласилась Аве, почесав стриженую голову.

Измученная событиями дня, Кати не могла заснуть. Она ворочалась с боку на бок, и ее беспокоил вопрос: могу ли я нарушить обеты?

Проходили дни наказания хлебом и водой, и Кати занималась изучением истории Священной Римской империи. Каждую ночь ее подруга-монахиня приносила ей что-нибудь из еды.

Кати, уверенная в том, что ее тетя знала о еде, которую ей приносят, удивлялась, почему та не возражала. В понедельник, через неделю после ее „заключения“, Аве принесла ей блюдо с хлебом и колбасой. Поглощая все это, Кати сказала: „Аве, я не уверена, что хочу бежать“.

Аве склонила голову и спросила: „Почему?“

„Я дала обеты…“

„Но, может быть, ты не понимала их значения?“

„Да. И все же я дала их“.

„Многие монахини совершают побег, и много монахов покидают монастыри. Даже приор августинских отшельников покинул Гримму“.

„Я знаю. Но тем не менее я хочу поступать правильно!“

Аве натянула покрывало. Подперев подбородок правой рукой, она сказала: „Я послала письмо доктору Лютеру с помощью Леонарда Коппе из Торгау, того, кто привозит целую телегу провизии каждую неделю. В следующий раз, когда она приедет, я попрошу его привезти трактат Лютера о нарушении обетов“.

„Я надеюсь, что аббатиса не узнает о проделках Коппе. Если она узнает, — Кати вздрогнула, — если она узнает, Генрих повесит его!“

Аве рассмеялась. „Она не узнает. Коппе умный человек. Он член городского совета, а раньше он собирал подати для Фридриха Мудрого. А теперь он на пенсии. Но ему неведом страх“.