Сорокин из семи патронов четыре положил в цель. Сеня из семи — пять. А вот с охранниками случился конфуз. Оба выбили по три мишени. Хотя, может, это был и не конфуз вовсе, а простой расчет — стрелять лучше начальника не стоит.

Когда второй охранник отстрелялся, Сорокин зло бросил:

— Стрелять надо уметь. И жопу лизать тоже уметь надо.

Больше этих двух братьев-небратьев в Березниках никто не видел. В следующие выходные с ним были два других молодых человека, с такими же фигурами, незапоминающимися лицами, и опять — один блондин, второй — брюнет.

На майские Сорокин привез на дачу пять кур и петуха. Голубятню переделал в насест, а Розе объявил, что ехидства не потерпит, что все ее шуточки типа „голуби подросли и стали курами“, он наперед знает. Роза, которая на больную тему до этого шутить не собиралась, поняла, что рана зарубцевалась, и вопреки предупреждению Сорокина с куриного вопроса не слезала. И услуги свои по продаже на рынке яиц для поправки генеральского бюджета предлагала; и петуха, поскольку Сеня все время делами занят, а генерал тоже все трудится и трудится, для личных нужд одолжить просила. Уточнив при этом, что „вам, милицейско-прокурорским, теперь вообще на женщин смотреть не положено. После того, как главный прокурор оскандалился“.

Сорокин отшучивался, что продавать Розе больше ничего не поручит, а то даст на реализацию яйца, а она спустя месяц цыплят вернет; и что петух у него для кур, а не для крупного рогатого скота. На „скот“ Роза не обижалась, а что касается рогатого, то весело поглядывала на Сеню и говорила, что генерал ему льстит, что Сеня на работе такого наглядится, что потом на женщин без отвращения смотреть не может.

В середине мая Президент отправил в отставку очередное правительство и новым премьером стал министр внутренних дел. Соответственно, пошли разговоры о том, кто будет новым министром. Фамилия Сорокина произносилась в связи с этим часто.

Сорокин сидел на службе с утра до вечера не столько из-за обилия работы, сколько в ожидании звонка из Администрации Президента и вызова для кадровой беседы. Даже в субботу с воскресеньем на даче не появился.

А в середине недели случилось ужасное. На сей раз не одичавшие собаки, а соседская овчарка подавила генеральских кур.

Соседка Мария не работала, жила на даче круглый год. Ее муж, Николай Виленович, банкир средней руки, на даче появлялся редко, а когда был, то так боялся Сорокина, что лишний раз старался не показываться тому на глаза. Короче говоря, с этими соседями генерал практически не общался. „Здрасьте — до свиданья“ через забор, и все.

И надо же такому случиться, что именно их овчарка перегрызла поводок, которым ее привязывали вместо цепи, дабы она той цепью не гремела, и пошла гулять по участку Сорокина. Когда Мария обнаружила пропажу собаки и стала ее звать, недоброе предчувствие уже глубоко проникло в нее, вызывая непонятную тошноту и озноб. Когда же из щели в соседском заборе высунулась довольная, но виноватая, с прижатыми ушами морда пса, Мария поняла: „Конец!“

Заглянув с табуретки через забор и увидев разметанные по генеральскому двору перья и птичьи трупики, Мария охнула и побежала к Сене с Розой — то ли за защитой, то ли за советом. Тех, как назло, не было.

Слава богу, у Марии имелся Розин рабочий телефон.

Вопреки ожиданиям Марии, уж ей-то было никак не до смеху, Роза, услышав рассказ соседки, рассмеялась и сказала:

— Звони Николаю, пусть купит новых кур и привезет. И про петуха не забудь. Генерал в курах не разбирается, подмены не заметит. Это не голуби.

Мария обрадовалась столь простой возможности избежать неприятностей. Восприняла совет Розы как руководство к действию и перезвонила Николаю.

У того шло заседание правления банка, но секретарша Леночка не стала перечить жене начальника (тем более что у Леночки были причины чувствовать себя перед ней всегда виноватой) и соединила с шефом.

Николай начал разговор крайне раздраженно, он себя перед женой виноватым не считал. Но когда узнал, в чем дело, разволновался и испугался больше, чем если бы Мария застукала его с Леночкой. Тем более что Мария предупредила, будто с Розиных слов узнала о планах Сорокина сегодня к вечеру приехать на дачу. Ей казалось, что если мужу не придать ускорения, то он не воспримет ситуацию всерьез, действовать быстро не станет или, того хуже, решит, что ничего страшного не произошло и они за собаку перед соседом не отвечают.

Николай обещал приехать сегодня же. Ему сразу расхотелось работать. Перестала интересовать и перспектива провести очередной вечер с длинноногой секретаршей.

Он распустил заседание, сел в машину, поехал на Птичий рынок и оттуда, купив пять кур и петуха, рванул на дачу.

Мария же, еще больше успокоившись после разговора с мужем, вышла из магазина, единственного общественного места в Березниках, где жителям давали позвонить — своим за пятьдесят копеек, а городским за рубль, — и отправилась домой.

Участковый Сидорук накануне лег поздно и в то утро на работу отправился к двенадцати. Имел полное право, поскольку ему сегодня предстоял вечерний прием граждан и рабочий день по-любому получался восемь-девять часов.

Выходя из калитки, он столкнулся с Марией, возвращавшейся домой. Сидорук приметил, что Мария чем-то взволнована, — лицо раскраснелось, и голос подрагивает. Говорить с людьми он умел, участковый все-таки, ну и раскрутил Марию по полной программе. Она Сидоруку выложила все. Сидорук сказал, что дело несерьезное, что в худшем случае светит штраф за неправильное содержание собаки. Но может, и так все обойдется.

Окончательно успокоившись, Мария пошла домой, а Сидорук понял, что пробил его час.

Во-первых, возникла возможность проявить бдительность и показать начальству, что он не зря ест хлеб. Во-вторых, обратить на себя внимание милицейского начальника. Ну и в-третьих, прервать порочную дружбу высшего чиновника с еврейской парочкой.

Сидорук не любил евреев органически. Началось это, когда ему сообщили, кто сделал революцию в России. Он знал, что Октябрьская революция — это хорошо и правильно. Что она — величайшее событие XX века. И ему стало очень обидно, когда школьный учитель истории (а это был тот же учитель, что и сейчас преподавал в березниковской школе и умел все объяснять по-своему) много лет назад заявил, что революцию в России сделали не русские, а евреи. Обидным тогда показалось, что такое хорошее дело, как победу Октября, обеспечили представители не его народа, а вечно сопливого Женьки Фусмана, сидевшего за партой перед ним и имевшего постоянную пятерку по всем математикам и трояк по физкультуре.

Дальше Сидорук их не любил потому, что они ходили к нему в паспортный стол за разными справками, нужными для эмиграции. К тому времени он уже не был так уверен в том, что Октябрьская революция — прорыв в новое измерение. Хоть говорить об этом вслух не полагалось, но глаза-то были. Так вот, получалось, что евреи всю эту кашу заварили, а теперь отваливают. А нам, русским, расхлебывать.

Кроме того, Сидорук их не любил не только на историческом уровне, но и на повседневном. Они, когда к нему приходили, разговаривали заискивающе, заглядывая в глаза и ноюще умоляя „в просьбе не отказать“. Он презирал тех, кто перед ним унижался, и ненавидел тех, кто этого не делал. На начальство данный принцип не распространялся.

Хотя однажды ему один еврей прилично помог. Был у них в УВД замначальника по „уголовке“. Еврей-подполковник, просидевший на должности лет двадцать. Как-то замполит поймал Сидорука на дежурстве выпившим. Поднял скандал. Потребовал увольнения.

Ефимыч его защитил, а когда история закончилась, встретив как-то в коридоре, сказал:

— Попробуй быть человеком. Это ж приятно. По себе знаю. За что тебе и спасибо!

Сколько ни размышлял Сидорук о словах подполковника, так и не понял, что тот хотел сказать. Что значит „будь человеком“? Не пить, что ли? Так ведь и Ефимыч выпить не дурак. Даже на работе. От него-то он чего хочет?