— Им, наверное, кровь нужна?

Тут уж осенило и Терентьева:

— А что, пойдем, ребята, спросим?

И все трое побрели по грязи к палаткам медсанбата, оступаясь и оскальзываясь в темноте.

Это было как раз после той операции в провинции Кунар, которая началась в последний, «високосный» день февраля. Парашютно-десантный батальон выбросили на вертолетах против большого формирования противника, куда входили и военнослужащие бывшей регулярной армии Афганистана, и душманы. Замысел был такой — десантники завязывают бой, а через несколько часов подходят батальоны, усиленные танками и артиллерией. Все просчитали по картам, по аэросъемкам, не учли лишь пару факторов — времени года и реального положения вещей в провинции. Операция разрабатывалась на самом высоком уровне, кажется, в самом генштабе. В результате парашютно-десантный батальон выбросили не туда, куда надо было, и десантники под огнем пробивались к заданному району километров десять. И все под огнем противника. А обещанная подмога — бронегруппа — подошла только через сутки. Мосты через горные речки оказались разрушенными, появились многочисленные завалы. Так что батальон в одиночку дрался в окружении сутки. И все-таки задачу он выполнил. Правда, и потери были немалые — около сорока раненых и столько же убитых. Вот после этой операции у десантников и появились первые два Героя Советского Союза. Один был сапером, взорвавшим миной направленного действия МОН-100 себя самого и тридцать шесть душманов, второй — разведчиком. Тяжело раненный, оставшийся один в полном окружении, он подпустил к себе «духов» и, прижав последнюю гранату к груди, выдернул чеку… Звания Героев были присвоены через несколько месяцев. И оба, конечно же, посмертно…

Так вот, в тот мартовский вечер, когда привезли раненых и Степанов с товарищами пошел в медсанбат, их кровь там не понадобилась. Нужна была третья группа. Дал ее раненому сам начальник штаба медсанбата. Но пришедших поблагодарили, пообещав, что если потребуется, вызовут и их.

Возвращались с чувством неловкости. Не хотелось смотреть друг другу в глаза: там ребята воюют, а они здесь, в штабе. Даже от их крови отказались.

Степанов не выдержал, ругнулся:

— Мать твою… Проявили благородный порыв… Просился же с батальоном. «Нечего тебе там делать, нечего тебе там делать…»

Теперь вот прилетел в этот Джелалабад. Но здесь тихо и спокойно. Даже Женщины по-хозяйски расположились в аэропорту, как будто у себя во Львове…

— Совершенно точно, у вас первая группа крови, — подтвердила медсестра, — а резус… Подойдете часа через два, узнаете…

Алексей вышел из здания. Возле него зампотылу выгрузил на брезент все те же посеревшие от пыли буханки хлеба, банки с паштетом и консервами, мешки, ящики. Сначала здесь была тень, но вот солнце добралось и сюда. Перетаскивать продовольствие в другое место не стали.

«Плохой ты хозяин, — подумал про зампотылу Степанов. — Мог бы что-нибудь придумать».

Тот, словно угадав эти мысли, проговорил:

— А куда денешься? Людей нет… ничего нет… машин тоже… Есть-то ты хочешь?

— Не очень. Жара…

— Все равно поешь. Возьми что-нибудь. Порубайте с капитаном…

— Спасибо, — поблагодарил майора Алексей и выбрал только одну баночку с паштетом.

«Ешь ты этот хлеб сам», — мысленно адресовал пожелание зампотылу.

Банку солнце накалило до такой степени, что ее трудно было удержать в руке. 0фицер сделал в ней дырку штык-ножом. Тут же потекла бурая жижа. Паштет растопился. Попробовал его пить. Глотнул раз, другой — противно. Размахнувшись, с досады зашвырнул банку в кусты, росшие у дороги, и пошел к ним посидеть в тени на камне. Его внимание привлек старик. Он был похож на индуса — до черноты смуглое и иссохшее тело, белый тюрбан или чалма на голове, такие же светлые просторные одежды до колен, седая борода. Бросились в глаза худые старческие ноги. Иссохшиеся икры, венозные узлы… Руки с задубевшей морщинистой кожей выдавали дехканина. «Сколько ему лет? — мысленно задал себе вопрос. — Семьдесят, восемьдесят, сто?!.»

СТАРИК говорил с офицером-афганцем. Рядом стояла маленькая девочка и тщетно пыталась перелезть через поваленное дерево. Симпатичное темноглазое личико, черные волосенки. Одета в цветастые кофточку и штанишки. Одежда напоминала маленькую пижамку. Это сходство дополняли и крошечные босые ножки с розовыми пальчиками. Словно девчушка вылезла из постели и, обнаружив вдруг, что мамы нет, сама вышла из дома поискать ее. Малышке было чуть больше года. Но она уже двигалась уверенно. Вот только дерево никак не могла одолеть. Глядя на босые ножки, Степанов подумал с ужасом: «А вдруг скорпион?!. Апрель месяц…»

Ни офицер, ни старик не обращали никакого внимания на ребенка. А крошка, бросив попытку взять штурмом сваленное дерево, решила его обойти и потопала вдоль ствола. «Как моя Маша, — подумал Степанов, — а смотри ты, самостоятельная. Не чета нашим…» Ему так захотелось взять на руки девочку, приласкать, что заныло в груди.

К афганцам подошла молодая красивая женщина. На руках у нее был грудной ребенок. Совсем крошечный. Одета точно так же, как и маленькая девочка. Даже одна и та же расцветка ткани. И самое интересное, тоже босая. «Наверное, мать», — решил Алексей и не ошибся. Женщина заговорила с офицером, тот попрощался со стариком, по-восточному прижавшись лицом три раза к его впалым щекам — то к одной, то к другой поочередно. И пошли по дороге, не обращая внимания на спешившую за ними девчушку. А старик, оперевшись обеими руками о посох, еще долго смотрел вслед.

«Вот так ходят в Афганистане офицерские жены — босиком. Расскажи нашим — не поверят,» — подумал Степанов. Он даже зимой видел в Кабуле босых женщин и девочек. Муж, сын — те хоть в галоши, пусть на босую ногу, но все равно обуты. А женщины — эти голыми посиневшими подошвами по снегу: «низшая раса»…

Машины пришли к вечеру. Грузовой «Урал» в сопровождении двух «бээмдэшек». Первым соскочил с брони переводчик с большой стриженой под машинку головой. Его Алексей видел в штабе — младший лейтенант. Семь лет учился в «инязе», большую часть времени проводил за границей. В командировках. Поэтому и выпустился позже однокурсников и не лейтенантом, а младшим. В военном институте иностранных языков такие случаи были нередки.

— Где письма? — бросился переводчик к майору.

— Вон три мешка, — равнодушно кивнул зампотылу в сторону груза.

Степанов с удивлением посмотрел на прибывшего: «Неужели будет потрошить все до одного? Подождать не может, что ли?..» Увидев, с какой жадностью младший лейтенант набросился на почту, мысленно пожалел его. Подумал: «Молодая жена, москвичка… Он все по заграницам, она — в столице…»

Переводчик нашел два письма во втором мешке. Трясущимися руками разорвал конверт, впился глазами в белый лист, исписанный мелким почерком. Степанов следил за напряженным выражением лица младшего лейтенанта. Eмy очень хотелось, чтобы письмо, полученное переводчиком, было нежным и добрым. И пожелание Алексея сбылось — лицо офицера посветлело, заулыбалось.

Через две недели младший лейтенант подорвется на мине. Офицер будет сидеть на броне «бэтээра», когда взметнется под передним колесом взрыв и оторвет его напрочь. Переводчика ударной волной отбросит на десяток метров. Получит сильнейшую контузию, но останется жив. Может быть, его спасет от гибели не случайность, а любовь той молодой женщины, которая по ночам молила судьбу уберечь суженого на этой странной необъявленной войне…

Когда погрузка закончилась, тронулись в путь. Степанов занял место комадира во второй БМД, замыкавшей маленькую колонну. В первой был взводный из третьего батальона — молодой лейтенант, прожаренный до костей и как будто высохший под знойным джелалабадским солнцем, одетый в выгоревший до песочного цвета комбинезон.

Шли через весь город. Алексей, сидевший на башне, лихо заломил свой голубой берет, дескать, нам, десантникам, и это не в диковинку — всякое видали… Джелалабад в то время был красивым городом. По-восточному красивым. Особенно если сравнивать с другими крупными населенными пунктами Афганистана. Рассказывали, здесь в мирное время отдыхала вся знать. Немало было различных особняков, еще больше — дуканов, ломившийся от фруктов, овощей, товаров. Здесь продавалось все — от самой последней мелочи до современнейшей японской радиоаппаратуры. Говорили, они доставлялись контрабандными путями. У распахнутых дверей дуканов сидели продавцы. Роль их подчас выполняли мальчишки лет ceми — десяти. Они с интересом посматривали на машины, пылившие и лязгавшие траками в самом центре города, на шурави, высунувшихся по пояс в люки БМД. Казалось, здесь и не было войны. Но когда выехали за город и дорога стала петлять под нависшими над ней высокими горами, к десантникам вернулось чувство реальности. Почти на каждом километре встречались обгоревшие, искареженные взрывами мин остовы машин. Печальное зрелище. А этих километров до ущелья Чоуай было не меньше семидесяти…