— Мне боятся нечего. А вот у тебя Петруха какие проблемы?

— Да нет их уже, — Петруха похлопал ладонями по кровати. — Моё дело теперь на шконке чалится.

— Я вот слушаю и так понимаю, что ты не первый раз эту процедуру проходишь?

— И как ты догадался? — усмехнулся Петруха.

— Лексикон уж больно специфический. И как там? На поселении? Что за работа? Как люди живут?

— Живут. А куда деваться? Работают куда пошлют.

Петруха говорил неохотно и неопределенно. Но мне почему-то казалось, что готовят нас не на поселение, слова о подопытных не выходили у меня из головы.

Дверь открылась, и в комнату заглянул статный парень с резиновой дубинкой.

— Все на выход! Обед. Приглашения ждёте?

— Командир, он новенький, ещё не оклемался. Может, я пайку сюда принесу?

— На выход я сказал! — Недовольно рявкнул парень. И его румяные щёки стали ещё ярче.

Я с трудом поднялся на ноги. Петруха подставил мне своё плечо опереться, и мы как сиамские близнецы пошкандыляли по коридору. Шкандыляли не одни. Человек пятнадцать доходяг шли одним курсом с нами. Где-то посередине коридор расширился.

Тут оказалась столовая. Накрытые столы изобилием не баловали, но еда была питательной и сытной. С течением времени, меню того периода позабылось, но кое-что я помню. Дымящуюся гречневую кашу, компот и обязательную шоколадку на десерт.

Набросившись на еду, я думал о том, как её обидно мало. Но съев пару ложек, вдруг понял, что больше не могу. Ещё одну ложку я не выдержу, а просто лопну. Тогда я стал глазеть по сторонам и считать едоков. 10, 15,25, 30..итого тридцать два человека. Доходяг и нормальных, уже откормленных примерно пополам.

— Петро, а после обеда что? Назад по камерам?

Петро, который желудок видать натренировал, уплетал кашу за обе щеки.

— У? — Поинтересовался он с полным ртом.

— Я говорю распорядок здесь, какой?

— Угу.

Про распорядок я узнал сам по окончанию обеда. Дистрофиков ожидал тихий час, а упитанных охранники погнали куда-то на процедуры.

Через неделю, когда я вполне набрался сил и сквозняком меня не качало, выяснились некоторые особенности нашего содержания. Все арестанты были «стертые». Попали они сюда за банальное воровство вещей и продуктов. Но поскольку никто добровольно со своим добром расставаться не спешил, то грабежи и разбой были основными статьями. Исключение составляли пару человек, которые как и мой сосед по камере принадлежали к организованной преступности. И не делайте удивленные глаза, я вас умоляю!

И дело не в том, что в грабежах и разбое у них прорезался талант. А в том, что они во-первых, довольно долгое время умудрялись скрываться, а во-вторых, поставили кражи на поток организовав преступную группировку, именуемую в народе банда. Крали они автомобили. Специалист компьютерщик разблокировал сигнализацию, затем изменял прошивку хозяина. Третий специалист в автосалоне продавал автомобили как новые.

Правда, был видимо ещё и четвертый подельник, который умудрялся всё это проводить по документам, как я понял, именно он и оказался слабым звеном. Первая же проверка вывела его на чистую воду, и ребята оказались здесь.

Впрочем, кто за что сюда попал меня интересовало мало. Гораздо больший интерес вызывали те «процедуры», которые проводили на испытуемых. Известно про них не было ничего, поскольку содержали нас по два человека в камере и виделись мы только в столовой. Разговоры между нами не приветствовались. После некоторого времени я стал замечать, что количество сидельцев уменьшается. Два — три человека пропадали каждую неделю. Причем о их дальнейшей судьбе не было ни слуха, ни духа. Сокамерники пропавших мрачнели лицом и как правило пропадали следом.

И пришла наша очередь с Петрухой..

Петруху забрали первым. Когда к вечеру его тело закатили на тележке и кинули на кровать, первое, что пришло в голову, это считывание с мозга, какие-то следы от присосок на лбу и инъекций на руках. Петруха был в беспамятстве и признаков жизни не подавал. Прислушавшись и убедившись, что он живой, я прикрыл его одеялом. И немного поразмышляв о странных процедурах, и том, что надо будет порасспросить у него как очнется, я уснул.

Проснулся я от острой нехватки воздуха. Меня душили. Открыв глаза, в неровном свете дежурного освещения я увидел перекошенное лицо Петрухи. Безумные глаза вылезли из орбит, из приоткрытого рта слюна капала мне на лицо. Вокруг рта образовалась какая-то серая пена. Ничего страшнее в своей жизни я не видел. Пальцы Петрухи на моём горле казались свинцовыми, налитыми чудовищной силой. Но страх сковавший меня был ещё сильнее. Может и пришел бы мне конец в ту ночь, если б я не пересилил себя. Захрипев, я вцепился в его руки, затем в горло. Но казалось он не чувствует боли. Видя, что не могу его побороть, я из последних сил врезал ему ладонями по ушам.

— А! А! Шайтан! Кирдык буаз мешке! — Закричал он. — Шайтан!

Петро быстро заговорил на совершенно непонятном языке, буквально исходя пеной изо рта, что я уже сильно засомневался, а Петро ли это? И когда он опять кинулся, без жалости оттолкнул его ногами так, что он пропечатался к стене.

— Петро! Очнись! Петя! Сдурел?!

Но он совершенно не слышал меня и кинулся вновь. Крик его перешел в совершенно невообразимый вой, от которого мои волосы поднялись дыбом. Но тут дверь камеры распахнулась и влетевший охранник выстрелил из инъекционного пистолета. Петя обмяк и кулем свалился на пол. Следом зашел второй конвоир, вместе они подхватил обмякшее тело за руки и вытащили в коридор. Больше я Петруху никогда не видел.

Настал и мой день. В кабинете, ничем не напоминающим медицинский. По крайней мере лекарствами здесь и не пахло. Зато пахло нагретой трансформаторной обмоткой. Пахло ионизированным воздухом. Пахло серьезными испытаниями. И люди с деловыми и занятыми лицами взялись за меня основательно и без лишней суеты.

Как там у классика? «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город».

В общем, накрыло меня. Накрыло тьмой непроглядной и густой как сапожный крем. Присоски мягко прилипли к телу. Несколько уколов, приободрили настолько, что нервы были натянуты как струны, как тетива на луке. Дверцы саркофага закрылись. Был этот гроб с проводами небольшой, по форме напоминал яйцо. И зачем гробу обтекаемые формы? Невесело подумал я, упаковываясь внутрь. Не уж то буду я как Гоголевская панночка летать в нем по комнате и сеять страх и ужас? Когда дверцы захлопнулись и наступила полная тьма. Я понял, что такое клаустрофобия. Если б в ближайшие десять минут ничего не произойдет, начнутся проблемы с дыханием. С тревогой подумал я. Но тут голова моя закружилась. Меня завертело. Низ и верх перестали существовать.

Я перестал чувствовать окружающее, какие-то красные пятна и круги заскользили перед глазами. Их быстрое мелькание вызвало тошноту. Комок подкатил к горлу и я выплеснул его из себя.

Под ногами на траве расплескался мой обед, красными каплями оросил землю.

Кусочки жареного мяса сдобренного красным вином? Откуда? Если на обед был рассольник и перловая каша? Недоумеваю я.

Что это? Правой рукой я опирался на какую-то ветку. Подняв глаза я увидел, что это не ветка а лоза. Лоза вьющегося по стене винограда. Белой мраморной стене. Большой светлый дом. Белые колонны. Свежо. Опускаю глаза, и вижу на ступеньках перед домом лужицы в маленьких выбоинах от дождя, и мелкие блестящие камешки песка.

Дом, мой родовой дом, от скольких поколений предков он мне достался? Если капли дождей выбили ямки в мраморе? Вижу свои ноги в сандалиях и край белой простыни.

— Ага! Это я в простыню замотан! — Догадываюсь я.

О, боги! Хорошо-то как! Просторный дом! Сад! Какой сад! — оглядываюсь я на незнакомые деревья, густо посаженные у дома. А там за ними какие-то колья воткнуты, что-то знакомое. Виноградники! Мои виноградники! Красота!