У меня, поди, и рабы есть…..Только кто я такой? Напрягаю извилины. Кто-то незримый следит за мной и настойчиво шепчет в ухо. Кто ты? Кто ты? Кто ты? И я поддаюсь этому шепоту и спрашиваю сам себя. Кто я? Зачем я? И обнаруживаю в себе некую личность, пристроившуюся где-то сбоку моего я. Второй я, надутый индюк, что-то жуёт мне про сенат, древность рода, знакомства с незнакомыми мне людьми, но видимо важными, судя по тому апломбу с каким их преподносит.
— Имя сестра! Имя! — начинаю терять терпение.
Что-то невразумительное, затем выдаёт: — Тарквиний Гаал!
Очнулся на родной койке. Весь в поту. Липкое противное тело. Мокрая подушка. Простынь прилипла к влажной спине. Руки влажные, судорогой стиснутые кулаки. Господи! Что они делали со мной, что это было? Сон? Погружение в некое измененное состояние сознание? Ретро память прошлых воплощений? Не знаю, но на мистиков эти ребята похожи не были. Серьезные ребята. С вполне серьезным оборудованием. Перемещение в прошлое? Но как? Перемещение сознания? Ведь был я там не в больничной пижаме а в некой простыне? Сандалии на ногах перевязанных тонкой кожаной бечевкой? И этот соседствующий голос жующий что-то непонятное про друзей и знакомых? И ещё один голос, настойчивый и вопрошающий? Итого: три голоса. Насколько я понимаю раздвоение личности называется шизофрения. А разтроение? Размышления мои прервал охранник, возникший на пороге.
— Живой? — Обрадовался он. — Крепенький. А я думал сразу окочуришься. Вставай! Пошли!
— Perche? — привычно сорвалось с моих губ не привычное слово.- Qua vadis?
— А значит ещё не отошел. Ну ничего по дороге отойдешь.
Шлифуя коридор безразмерными тапками я обратил внимание, что рука моя стиснута в кулак. В кулаке было мокро. Что за гадость? Я разжал руку и на пол упала раздавленная виноградная улитка.
— Вот значит как? — Рассматривал улитку мужчина лет за сорок, стриженный под ёжика. Волос густой и толстый как леска. Если отпустить подлиннее получится грива. Мужчина этот был без сомнения главный. Присутствовал он по поводу чрезвычайного события.
Это моя улитка их так всполошила, догадался я.
— А вы молодец! — обратился он ко мне. — Значит нужно продолжить эксперимент.
— Как быстро произошло отторжение? — Спросил он у старшего в лаборатории. — какие параметры личности зафиксировали? Альфа и сигма показатели? Время? Место? Отчет мне на стол немедленно!
Заведующий лаборатории стоял прохладный как поздняя осень. Руки в брюки. Сразу было видно, что профессора не жалует. Странно почему он ещё тут старший? Видимо по другому ведомству проходит, сообразил я.
Завлаб, тем временем, качнулся с носок на пятки.
— Не было отторжения.
— Как не было?
— Подопытный подчинил личность реципиента. Дальнейшее прошло штатно. Преемственность понятий и адаптация языка на уровне.
— Почему же тогда эксперимент прервали? — Взволновался профессор. Улитка его похоже больше не занимала и он положил её на стол.
— Я вас спрашиваю? Почему? Почему, вы прервали эксперимент, который в кои то веки, пошел удачно? Не сбоили инжекторы, держалась частота, излучение не зашкаливало.
И подопытный не свихнулся? Почему я вас спрашиваю?!
— Андрей Александрович, вы успокойтесь пожалуйста и не кричите. Именно поэтому и прервали, чтоб зафиксировать все параметры. Анализировать и лишь затем продолжить.
— А это что?! — Профессор указывал пальцем на улитку. — Вы понимаете, что это вообще небывальщина? Как он мог притащить это оттуда? Это что шутка?
Стоя в сторонке под присмотром охранника я не совсем понимал зачем меня сюда притащили? Слушать про эксперимент? Профессор скорее всего изъявил желание увидеть «кролика», который выжил. А теперь про меня забыл и начал разбор полетов.
Мой охранник явно скучал, да и я спать хотел. Но глаза таращил и старался всё запомнить.
Если б знал я тогда, чем дело обернется то съел бы эту улитку целиком, прожевал бы вместе с колким и острым панцирем раня язык и десны. Да, что там говорить? Прожевал бы ведро улиток не задумываясь, поскольку жизнь моя превратилась в сущий кошмар. Настырный Андрей Александрович использовал меня на 150 %. Он перестал уходить из лаборатории, да и я теперь практически жил там. Меня даже кормили в перерывах, конвоир приносил с кухни разносы. Только ночью я падал в изнеможении на кровать и проваливался в другое измерение. Я вспоминал то время когда из меня считывали информацию и снов я не видел. Теперь, как оказалось, отсутствие сновидений и есть отдых. Моё же подсознание продолжало бредить и после опытов.
«Соленая вода на губах. Меня накрывает холодной волной. Палуба под ногами ходит ходуном так, что чувствуешь себя наездником на горячем необъезженном жеребце. Мачты скрипят. Люди мечутся. Разъяренный капитан орет пытаясь перекричать свист ветра. Его слова ничто по сравнению с природной стихией. Вода кругом. Черное небо, черная вода. Неправда, подумал я. «Девятый вал» Айвазовского неправда. Нет этой радуги и буйства красок. Нет ничего кроме черной воды и черного неба и серой пены на гребнях волн. И всепоглощающего ветра. И ты понимаешь, осознаешь всю ничтожность свою в этом мире. И сознание отказывается воспринимать этот мир. Преисподняя! И губы сами шепчут:
Santa Maria in Dominick Patrick! Руки мои вцепились в канат, когда набежавшая волна перехлестнула через борт, и прошлась по палубе сметая всех на своем пути. Кого-то смыло, мельком отметило подсознание. По-моему это был Педро. Или нет? Хуан кастилец, кичливый и достававший всех своей кастилией, где и небо голубее и вода мокрее чем в других областях Испании. Аминь! Крик командора наконец пробивается сквозь шум.
— El Diablo![1] La desde ninos![2] Admitio termina![3] Admitio jefe![4]
Речь его была краткой и выразительной. Вкратце он просил детей собаки пошевеливаться. Иначе грозил сделать обрезание по-крупному, по самые уши.
— Salir![5]
Скотина боцман получил пинка. Он и так-то еле стоял на ногах и тут же рухнул.
Я бы тоже на его месте рухнул, предложение лезть на мачту сворачивать парус смахивает на самоубийство. Но не сворачивать, значит потерять мачту, а если она не сломается под ветром то и корабль.
— La desde ninos! La desde ninos!
Ласково уговаривал капитан размахивая саблей.
Матерь Божья! Всё это воспринимается мной со стороны, словно это не я взбираюсь на мачту. Не меня пытается оторвать и кинуть в пучину адский ветер. Не у меня зуб на зуб не попадает. Но не от страха, а от ледяной воды и пронизывающего ветра. Страха нет отмечаю я про себя. Его давно выдуло из меня. Есть только инстинкт жизни, когда руки и ноги, плюнув на дурную голову, без её участия пытаются спасти тело. Голова занята другим. Голос в голове велел мне забрать карту из капитанской каюты. Плевать я хотел на эти голоса, когда дело касается наших жизней. Если шторм переживем, то без карты нам трындец. Говорят викинги по звездам ходили. Ну и где они теперь? А без карты и компаса в море делать нечего. И тут меня выдернули».
— Я вас спрашиваю! Где карта? Почему вы не взяли карту? Вам кажется доступно объяснили поставленную задачу? Что вы молчите? Я спрашиваю!?
Я стоял мокрый. Но не от соленой воды. Э..э, скажем, некоторые переживания сказались, да и хорошей вентиляции не было в яйцеобразной капсуле именуемой за глаза и по сути «гроб». Поскольку народу они в нем угробили, думаю, не мало.
— Понимаете, ситуация так сложилась. Идти за картой, когда там такое происходит… Ответил я пожимая плечами. Всё происходящее они видели моими глазами, вернее глазами моряка, к которому меня подселили.