— Двадцать три тысячи шестьсот восемьдесят рублей шестнадцать копеек, — проблеял кассир.

— Отсчитай, — кивнул я Вострикову державшему большой дорожный баул в руках, — Остальное наше.

— ?

— Не гоже людей без зарплаты оставлять. Ваша партия именно об их благе беспокоится?

— не без ехидства спросил я.

— Узнаю, что зарплату не выдал. Вернусь, — пообещал я управляющему.

Деньги большими пухлыми пачками портянок, почти листами книжного формата легли на стол. Екатерина II в парадной одежде и горностаевой мантии красовалась на сторублевках. Напротив неё на облигации красовалась статуя обнаженного античного красавца в костюме Адама. Тонкий намек на толстое обстоятельство? Подумал я, о её легендарной привязанности к мужскому полу. Впрочем лицо мужской национальности было вполне женоподобного вида. Защелкнув баулы в сопровождении управляющего мы вышли из здания заводской конторки.

— Дети, — шепнул Константин Кузьмич, — Где мои дети? Вы обещали? Вы гарантировали?

— Дома, чай пьют, — рассмеялся Востриков.

— Сволочи! Ограбили! Держите их! Хватайте их!

Выскочившая из-за угла дома, пролетка, управляемая Степаном, подобрала нас. И мы помчались.

— Ты какого..?! — влепил я Вострикову оплеуху, — Языком тренькаешь?!

А сзади заливался трелью полицейский свисток.

Пролетка неслась, подпрыгивая на кочках и проваливаясь в ухабы. Случись перестрелке. Я не удивился бы, что с пяти шагов преследователи и преследуемые не попадают друг в друга. Не мудрено с такими дорогами. Ещё и лошадь взбрыкивала постоянно норовя попасть задними копытами в край пролетки. Петля в подворотнях и закоулках мы выехали за город и остановились в первой же более-менее густой роще.

— ? — посмотрел я на Алексея.

— А что ты хочешь? На всем скаку к Воронцовской усадьбе подкатить? Чтоб все знали кто мы и откуда?

— Резонно. Однако, нам пора и разойтись.

И тут я почувствовал некий твердый предмет уперся мне в бок.

— Степан, сходи, подыши свежим воздухом. Мне с товарищем поговорить надо.

Степан слез с брички и бес слов удалился, лишь мельком искоса взглянув на нас.

— Что это значит Леша?

Востриков весь горел. Я это почувствовал по его горячему дыханию. Надеюсь не от любви.

— Я не знаю кто ты и откуда Ронин, но я долго думал с тех пор как тебя увидел. Ты не то, что не постарел за эти двадцать лет а стал моложе. Я не могу этого понять. Воронцова говорит, что был такой граф Сен-Жермен, который нашел рецепт бессмертия. Может ты он? Поделись Ронин? Я тоже хочу быть бессмертным? Хочешь я тебе все деньги отдам? Забирай все деньги и уезжай, только скажи как? Поделись рецептом.

— А Степан?

— Степана я тут закапаю, скажу что вы с деньгами вдвоем свалили. Поделись Ронин?

— Ты ошибаешься Леша, ты здорово ошибаешься.

— Ронин не хочешь по-хорошему, я ведь могу и по-плохому. Пуля он быстрая и тебе не увернуться. Чувствуешь в бок упирается?

— Эх, Алексей, если б ты не помог мне сегодня, я б тебя здесь и прикопал в этой роще. Прощай Востриков, один совет на будущее. Бросай ты свою уголовщину.

— Ты думаешь я тебе так просто отпущу? — зашипел мне в ухо Востриков, брызгая слюной. Но что он сказал и сделал дальше мне уже узнать было не суждено.

Вакуум. Состояние материи, когда одинокий атом мечется в безвоздушном пространстве и не сталкивается с себе подобными. Не знаю, на точность формулировки не претендую, но душевное состояние у меня было подобное. Да и в голове как тот атом металась одинокая мысль: «как жить дальше?» Чувствовал я себя по большому счету инопланетянином. Ценность моя, полезность, приспособленность к жизни стремилась к нулю. Ведь, по сути, кем я был, и что я мог?

ТВМ — техник виртуального монтажа. Не скрою, специальность редкая. На телевидении я был почти бог. Я мог сделать день ночью, а ночь днем и усеять небо звездами. Я мог пролить дождь и посыпать землю снегом, опалить все огнем и обрушить цунами. Я мог населить мир невиданными созданиями и тварями с фантастическими возможностями. Я мог сделать его каким угодно. Добрым или злым. Умным или глупым. Веселым, ироничным и смешным.

Но все это я мог там. А здесь для воплощения моих возможностей не было ни технического, ни программного обеспечения. Подайся я в этом времени на телецентр, и что я там обнаружу? каменный век. Куча неизвестной, непонятной аппаратуры. И все мои знания и умения применения просто не найдут. Но что я мог ещё, что умел в этой жизни? В недалекой юности я любил шокировать девушек своим нестандартным образованием и своими хобби. Так, например, помимо фехтования, я занимался верховой ездой, ходил в тир, увлекшись одной танцовщицей, в восемнадцать лет стал посещать школу бальных танцев.

Но ничего из этого совершенно было не нужно в реальной жизни. По крайней мере, за умения эти денег не платили. А без них существовать оказалось совершенно невозможно. казалось, клеймо стертого преследовало меня в другом мире и времени.

Когда на станции Сороковой к остановке подошел наконец автобус марки ПАЗ, и толпа людей ринулась в него как на штурм Бастилии. Я сразу понял, верное название. В ПАЗ людей набилось, как в щель тараканов. И в этой сутолоке пухлая женщина преклонного возраста, восседавшая на сидении рядом с водителем, начала кричать и требовать деньги за проезд. Началось, с тревогой подумал я, деньги. Сколько их у меня? Просунув руку в карман тесных брюк, я нащупал мятую бумажку. Три зеленых рубля, много это или мало?

Для проезда оказалось много, судя по той горсти мелочи, что я получил на сдачу. Но как прожить на них дальше? И что делать. Впрочем, в тот момент я гнал от себя эти мысли. Главным мне было добраться до главпочтамта и дать телеграммы. Поэтому, когда автобус въехал в город, на первой же остановке я сошел, и поперся до почтамта пехом, экономя деньги и оглядывая город, ставший вдруг таким не знакомым. Нет, конечно. Не совсем. Кое-какие здания были и в моем времени, но пятьдесят лет назад не было соседствующих с ними, да и сами здания были выкрашены в другой цвет, были моложе и смотрелись от этого иначе. Улицы сменили названия и номера домов, но сами улицы остались прежними. Реки асфальта, которые не меняют своего русла и направления. Меняются только окружающие берега, становясь выше. Впрочем, дно у рек тоже меняется. Асфальт с каждым ремонтом как ил в реке становится толще. Но пока он серый и тусклый от пыли. Автомобилей до того мало, как и прохожих, что у меня сложилось впечатление, что город вымер. С удивлением и интересом я разглядывал окружающий меня город и редких людей на улице. Люди шли не торопясь. Люди почти такие же как и в мое время.

Одеты только по-другому. Да и лица, пожалуй, у них были другие. Открытые лица. Лица людей, которым нечего было скрывать. Не было в фигурах и походках ни излишней суетливости ни показной деловитости. Люди шли по своим делам просто, не задумываясь, о том какими они кажутся другим встречным. Может это мне поначалу так показалось, но я как-то сразу поверил в этих людей, поверил в их искренность и бескорыстность. Ощутил в душе некое умиление, словно встретил кого-то родного и близкого, который знает про тебя все на свете и ты знаешь его. Хотелось обратиться к первому встречному и поведать ему о своем приключении и попросить совета, как жить дальше. И очень может быть первый встречный войдет в твое положение и даст совет и поможет, просто так как баба катя дав три рубля.

Хорошо однако, что эйфория моя от встречи со старым городом прошла, и я поддавшись настроению не подошел к первому попавшемуся полицейскому и не поведал ему о своей судьбе. Исход был бы очевиден. Я оказался бы на конечной остановке автобуса 25ого маршрута. А именно в областной психиатрической больнице. Но, тогда я ещё об этом не знал. А полицейские по дороге не попадались. Не было ни дорожных патрулей, ни камер наблюдения, ни фотоаппаратов. Автомобилей было мало. На полупустых перекрестках никто никуда не торопился и не сигналил нервно стуча по клаксонам. Одинокий самосвал, нагруженный доверху кирпичом, выстоял положенное время на светофоре и тро-