— Не волнуйтесь, ничего страшного, — опередил его доктор. — Вы просто упали. Так, принесите кто-нибудь воды.

Юки помчалась на кухню и возвратилась с полным стаканом. Доктор помог Такео сесть.

— Теперь выпейте все до дна, а то у вас будет обезвоживание организма.

Старик повиновался. Его руки слегка дрожали. Передав пустой стакан Юки, доктор снова уложил Такео на спину.

— Теперь постарайтесь заснуть. Вам нужен полный покой.

Такео послушно закрыл глаза.

Маса сидела на полу, придвинувшись ближе к кушетке мужа. Юки взяла бабушку за руку.

— Он придет в себя, — успокоил их доктор. — У него попросту закружилась голова, потому что часто наклонялся за клубникой и долго был на солнце, а потом вошел в дом, где света меньше. К тому же и день сегодня сырой. В такую погоду надо быть осторожней.

— Значит, ничего серьезного? — спросила Юки.

— Ничего. Я проверил рефлексы, осмотрел руки и ноги. Переломов нет, всего лишь небольшие ушибы. Ран, порезов тоже нет. В общем, могло быть и хуже. Когда он проснется, дайте ему еще воды. Я через несколько часов навещу его.

Маса сидела неестественно прямо, плечи у нее вздрагивали. Юки по-прежнему держала ее за руку и поглаживала по спине, будто бабушке, а не дедушке было плохо.

— Я считаю, что ничего серьезного не произошло, — заверил ее доктор, — но пусть он через несколько дней покажется. А как вы чувствуете себя, госпожа Мацумото? Должно быть, вы не на шутку перепугались?

Маса кивнула.

— О бабушке тоже позаботьтесь, — сказал доктор Юки и встал.

— Большое вам спасибо. Конечно, позабочусь.

Проводив врача, Юки принесла стакан воды и поставила его рядом с кушеткой деда. Тот спал. Лицо у него все еще было красноватым, но дыхание выровнялось. Бабушка и внучка уселись на пол около кушетки.

— Надо позвонить домой, — сказала Юки. — Сказать, что приеду только во второй половине дня. Я не хочу уезжать, пока не поговорю с дедушкой. Когда он упал, я совсем забыла, что доктору можно было и позвонить. Застряло в голове, что когда я приезжала к вам, телефона еще не было. Всю дорогу к доктору бежала, как сумасшедшая.

— Молодец! Доктор приехал очень быстро. Я тоже забыла про телефон, а когда дозвонилась, вы уже приехали.

— Да, я ему сказала, что счет может идти на минуты. Он завел свой мотоцикл, а я села на заднее сиденье. Все время кричала ему что-то в ухо — до сих пор в горле саднит. Когда я провожала доктора, он сказал, что не видел меня три года, и с тех пор я стала очень похожа на маму.

Значит, мне в этом смысле повезло: мама была красавицей. Еще он спросил меня, гоняюсь ли я, как раньше, за стрекозами и прошибаю ли лбом стекла. — Юки взглянула на часы. — Надо все же позвонить. Потом соберу клубнику, а то мы с доктором все ягоды подавили. Может, ты тоже клубники захочешь?

Юки выскочила из комнаты. Маса смотрела на спящего Такео. Странно, он упал как раз в тот момент, когда она негодовала по поводу той записи в его дневнике, — словно ее раздражение подкосило мужа. Маса опять приложила ладонь к его лбу. Он уже не был горячим. «Прости меня, дорогой, — говорила про себя Маса, — ты ведь тоже страдал после смерти нашей дочери. И сейчас собирал клубнику для Юки — старался сделать ей приятное». Поставив стакан поближе к кушетке мужа, она вернулась в кухню.

Там, уже в ярком утреннем солнце, Юки мыла под краном клубнику.

— Я думаю попасть на двухчасовой автобус — может, дедушка к тому времени проснется. А если нет — уеду позже. Юки прикрутила кран. Я испугалась, вдруг у дедушки отнимется речь.

Маса понимающе кивнула.

— Хочу рассказать тебе одну вещь, — продолжала Юки, перебирая клубнику. — В тот день, когда мама умерла, я после школы, как всегда, пошла на урок музыки, учительница запаздывала, и ее мать пригласила меня в дом, чтобы я там подождала, когда она вернется. Ну, я позвонила, конечно, маме. И мы разговаривали с ней как раз перед тем, как все это произошло, — Юки запнулась. — Может, не надо тебе это рассказывать?

— Почему же? Продолжай.

— Так вот, голос мамы звучал как-то странно. Напоследок она сказала: «Веди себя хорошо. Ты знаешь, как я тебя люблю». Ее голос до сих пор раздается у меня в ушах. Обычные слова, казалось бы, но прозвучали они как-то странно. Я почувствовала в них особый смысл и заволновалась. Надо было сразу мчаться со всех ног домой, а я, дура, музицировала.

— Не надо себя казнить, — попыталась успокоить ее бабушка. Старушку тоже терзали муки совести. Даже сейчас она иногда не спала ночами, чувствуя, что могла как-то предотвратить смерть дочери, но как именно — понять не могла.

— Я не казню себя, я все равно, наверное, опоздала бы. Кроме того, мама твердо решилась на самоубийство. Не в тот день открыла бы газ, так в другой. Но меня волнует другое. Когда я приехала домой, мама была еще жива, только без сознания. Отец с доктором приехали примерно через полчаса, но ее уже нельзя было спасти. Просто мистика какая-то: в последний раз я слышала ее голос по телефону, но видеть ее не могла, а когда увидела, то голоса уже не услышала. Цельное разрушилось. Помню живой голос, но неживое лицо, сжатые губы. Иногда мне снится сон, что ее голос попал в ловушку где-то на телефонной линии, и я не могу ей помочь. А так хотелось спасти ее. — Юки закрыла лицо руками.

Маса дала ей полотенце:

— Юки, как я тебе сочувствую. Мне очень жаль тебя, девочка.

Юки прижала к лицу полотенце.

— Я рассказала тебе это не для того, чтобы ты меня жалела. Я имела в виду, что мне жаль маму, — она швырнула полотенце на стол и вытерла глаза костяшками пальцев. — Вот сейчас, когда дедушка упал, мне показалось, что я никогда больше не услышу его голос — как и голос мамы. И мне стало стыдно, что я плохо вела себя с ним. Да и с тобой тоже.

Юки отвернулась к окну. Ее плечи вздрагивали. Маса вспомнила, как у нее все внутри обрывалось, кода внучка, совсем маленькая девочка, упала с каштана на сетку, и когда протаранила стекло.

— Я вела себя отвратительно, — исповедовалась Юки, стоя спиной к бабушке, — и в особенности после маминой смерти. Почему — не знаю. Не могу себя сдерживать. Все кажется мерзким. Не знаю, как справиться с этим. Остается одно — самой быть мерзкой. Мне так стыдно, что я обвинила маму в трусости, в малодушии. Но бывают дни, когда я действительно сержусь на нее. Конечно, она не желала мне зла, верила, что мне будет лучше без нее. Она ошибалась, хотя, конечно же, очень любила меня. Я это знаю, и от этого еще тяжелее, — Юки удрученно вздохнула. — Все выводят меня из себя, даже вы. Не понимаю, в чем дело. Ведь я люблю и тебя, и дедушку. В Кобе постоянно думаю о вас и очень скучаю. Ты мне веришь?

— Конечно, верю, — Маса, похлопала внучку по спине. — Очень даже верю. — Она притянула Юки к себе, та уткнулась в плечо бабушки и крепко ее обняла.

— Прости меня, если сможешь...

— Все в порядке. Я прекрасно тебя понимаю. — Гладя спину внучки, Маса ощущала под майкой ее косточки. Юки всегда отличалась худобой. Маса опять вспомнила, как ее девочка стояла на верхней ветви каштана, вцепившись в толстый ствол, а пожарники уговаривали ее добраться до конца ветки и спрыгнуть вниз. «Я не могу, — объясняла им Юки, — мне страшно». Но докарабкавшись до крайнего сучка, она все-таки шагнула в пустоту. Бабушке этот спасительный полет показался вечностью. Маса закрыла глаза и сильнее прижала к себе внучку. Щека у Юки была теплой, а ее волосы пахли солнечной ранней весной.

Глава 8

ОБИДЫ (май 1973)

Ханаэ, мачеха Юки, была с утра у врача и поэтому смогла приступить к уборке дома лишь в середине дня. Она протерла холодильник, стол и шкафы, плиту, вымыла полы. «Уборку нужно делать каждый день, — привычно рассуждала она, — иначе пыль накапливается. А на ручке дверцы холодильника остаются пятна: муж Хи- деки и падчерица Юки хватаются за нее всей ладонью, вместо того чтобы осторожно обхватывать пальцами. Некоторые женщины, — продолжала размышлять Ханаэ, направляясь в ванную, — живут в грязи две-три недели и лишь потом принимаются за уборку». Мать Юки Шидзуко очевидно, относилась к этому разряду. Когда Ханаэ три года назад вышла замуж за Хи- деки, Юки было уже тринадцать. Но никто ее не приучил убирать в доме, мыть посуду, аккуратно составлять список продуктов, перед тем как идти по магазинам.