Хидеки отчетливо помнил серьезную размолвку с Ханаэ, когда она в первый раз пригрозила уйти от него. Это случилось примерно через год после их свадьбы. Однажды вечером, когда они ужинали, Ханаэ вдруг ни с того ни с сего выскочила из-за стола и устроила скандал:

— Меня тошнит от вас! От вас обоих! Ты, Юки, скрытная и хитрая особа. Все время молчишь, такая тихая мышка, а что у тебя на уме — неизвестно. От тебя всякого можно ожидать. А ты, — она повернулась к мужу, — толку от тебя, как от козла молока! Если бы она была моей дочерью, я бы ее воспитала, как полагается в приличных семьях.

Ханаэ вылетела из кухни. Хидеки остался сидеть за столом. Думал, что жена успокоится

и вернется. Но через какое-то время услышал, как хлопнула входная дверь. Пришлось срочно искать туфли, пиджак и мчаться за взбеленившейся супругой. Догнал он ее уже в трех кварталах от дома. Она стояла на мостовой, прижав к груди сумочку и пытаясь поймать такси. Сопротивлялась недолго — и они медленно, в полном молчании направились к дому. Юки тем временем ушла к себе. Ханаэ прошла в гостиную, села на кушетку и просидела так часа два, не реагируя на извинения Хидеки и его мольбы о том, чтобы она его не оставляла. В тот вечер он заметил, что из сумочки она вытащила пару нижнего белья и положила его обратно в ящик комода. «С таким скудным багажом из дома всерьез не сбегают» — заключил он и успокоился.

Хидеки встал и подбросил в костер еще несколько вещей. В колышущемся свете пламени он не мог определить, что из вещей ему знакомо, какие вкусы, какой стиль одежды были у Шидзуко. Должен же он вспомнить хотя бы одно ее платье, одно ожерелье. Кажется, она предпочитала голубое и зеленое — цвета воды. Но ничего определенного не вспоминалось. Если не считать первых недолгих лет их брака, он в домашних стенах проводил мало времени. Если бы они развелись, может, она бы и не покончила с собой? Пожалуй... Но, с другой стороны, развод — позорное клеймо, да и в практическом отношении не лучший выход. Юки как единственный ребенок в семье осталась бы с ним — и у нее возникли бы те же проблемы с отцом и с мачехой. Сейчас Хидеки силился понять: бывали в его отношениях с Юки хотя бы краткие периоды, когда их связывали близость, понимание, любовь. Еще задолго до смерти Шидзуко дочка казалась Хидеки тихим, несколько странным ребенком, хотя окружающие считали ее веселой и очень приятной девочкой. Отец невольно сторонился ее, предпочитал общаться с ней поменьше. Мысли о Юки в последние годы вызывали у него чувство запоздалой вины. Ведь дочка считала его виновным в несчастной жизни матери, а позже — и в ее трагической смерти. Потом он стал виновным в том, что вторично женился, а Юки держал подальше от родни Шидзуко, по настоянию Ханаэ. Как считала его новая жена, если девочка будет часто видеться с его бывшей тещей, бывшим тестем и другими родственниками матери, возникнут кривотолки: все вокруг подумают, что он таким образом заглаживает свою вину в смерти первой жены. Довел, дескать, ее до самоубийства, а сейчас прикидывается добреньким.

Чувство вины — из разряда эмоций, совершенно бесполезных, подбадривал себя Хидеки. И все же число сделок с совестью, на которые он шел, показалось ему бесконечным. А вот сейчас он сжигает то, что перешло к Юки по наследству от матери — одежду Шидзуко и вещи, которые она хранила, — чтобы изжить в себе это бесполезное и удручающее чувство вины. У него нет другого выхода, оправдывал себя Хидеки, он вынужден жить с Ханаэ в мире и согласии. Он не из тех, кому наплевать на мнение окружающих. Всем известно: его первая жена покончила с собой. В этом есть что- то подозрительное. После смерти Шидзуко ему пришлось набраться мужества, чтобы как ни в чем не бывало продолжать трудиться в своей фирме, хотя некоторые из его коллег были уверены, что он подаст в отставку. А сейчас, если Ханаэ оставит его, ему крышка, он станет изгоем в обществе. Когда случилась трагедия, некоторые ему даже сочувствовали: не повезло человеку — женился на женщине с неуравновешенной психикой. Кто же мог подумать, что довел ее до самоубийства именно он. Однако теперь, если Ханаэ подаст на развод, Хидеки в общественном мнении из жертвы превратится в домашнего тирана. Разумеется, ему придется оставить свой довольно высокий пост: человек, который дважды не смог наладить нормальную семейную жизнь, не имеет права руководить коллективом. И еще один важный момент: Ханаэ любит его. Как сказала она однажды, она влюбилась в него с первого взгляда, когда впервые появилась в его офисе в качестве нового секретаря. Это произошло более пятнадцати лет назад, Ханаэ было тогда всего двадцать два. И она не переставала любить его все эти годы, пока он не овдовел, и они смогли пожениться. За такую любовь и преданность надо платить.

Когда Хидеки открыл последнюю коробку, его пальцы наткнулись на что-то твердое — большой блокнот. Синяя картонная обложка показалась ему знакомой. При неровном свете костра он стал рассматривать находку. И узнал: блокнот оказался альбомом для рисования, принадлежавшим Шидзуко когда-то давно. Еще до их женитьбы, когда он лежал в больнице с туберкулезом, она частенько сидела около его постели и, беседуя с ним, делала в этом альбоме наброски для акварели.

От жара, исходившего от костра, лицо Хидеки горело. Его бросило в пот. Он выпрямился, высыпал в огонь остальное содержимое коробки и отступил на несколько шагов. Не успев еще открыть альбом, он вдруг четко представил лицо Шидзуко после смерти. Оно было почти умиротворенным — словно забыто недостойное поведение мужа, и все ему прощено. Действительно ли она его простила? Предсмертную записку Шидзуко не оставила — нашли только записку, адресованную дочери. Ее Юки отцу не показала. Вот так — ни слова, полное молчание. Обливаясь потом, Хидеки поднял голову вверх, к весеннему небу, дышащему вечным покоем.

Три года назад, таким же теплым весенним вечером ему позвонила бабушка Юки и попросила разрешить внучке приехать к ним на третью годовщину смерти Шидзуко. Хидеки уступил: голос у старушки был такой взволнованный, да и не захотелось ему вступать в долгие дебаты. «Хорошо, я отпущу ее», — сказал он и торопливо положил трубку.

Это был единственный случай, когда он поступил против воли новой жены — по собственной воле. Когда Ханаэ, узнав об этом, разбушевалась, что-то менять было уже поздно. Еще он пытался спасти чайный сервиз Шидзуко, который Ханаэ намеревалась выбросить. И спас — на время. Но в конечном счете Ханаэ уничтожила и этот злосчастный сервиз. Он молча проглотил ее выходку.

Сжимая в руках альбом, Хидеки снова присел на корточки и в раздумье созерцал прихотливую пляску пламени. Вот что, решил он, этот альбом надо сохранить и переслать его Юки. Ханаэ ничего не узнает — он отправит бандероль из своего офиса в Осаке. Адрес свой дочь, уходя, оставила на клочке бумаги у телефона.

Костер почти догорел. Хидеки оттащил в сторону пустые коробки и пошел в дом. Альбом Шидзуко он спрятал за спину. Ханаэ уже, наверное, в спальне. В своем кабинете он подложил альбом под другие бумаги на дне ящика письменного стола и запер ящик. Листать альбом ему сейчас не хотелось.

В спальне он застал Ханаэ сидящей в короткой ночной рубашке перед трехстворчатым трюмо. Ее волосы были зачесаны назад и стянуты белым полотенцем. Еще одно полотенце покрывало плечи. Аккуратными кругообразными движениями пальцев она накладывала на лицо крем. Лицо ее выглядело спокойным.

— Костер почти догорел. Потухнет сам, — сказал Хидеки, усаживаясь на их обширный, обтянутый розовой материей футон.

Ханаэ по-прежнему смотрелась в зеркало.

— Очень мило с твоей стороны. Извини, что нагрузила тебя работой после долгого дня в офисе. И коробки сжег?

— Нет, они пока остались во дворе. Земля еще слишком сырая, не сгорят.

— Ну, и правильно сделал. Они мне пригодятся. Полно еще других вещей, которые нужно выбросить.

Хидеки лег на спину, вытянув ноги и скрестив руки под головой.

— Я через минуту закончу. Принесу тебе виски и сделаю массаж.