Елена Кирилловна села рядом с механиком на вездеход.Я еще не успела надеть лыжи, а наша решетчатая башня уже двинулась. Издали она казалась каким-то фантастическим марсианином на ажурном треножнике,выкинувшим вверх скрюченные руки.

Когда я натирала лыжи, Сергей Андреевич зашел за мной.

— Живо! На дистанцию! — скомандовал он.

Так я стала участницей марафонского бега.

Буров прокладывал лыжню, я бежала за ним. С моря доносились раскаты грома. Льды шли друг на друга,отогреваемые сразу с двух сторон- вулканом и ядерным «солнцем». Неужели мы его погасим? И что тогда будет? Как только я могла это посоветовать Бурову?

Однако не скрою,я хотела,очень даже хотела,чтобы оно погасло по воле этого огромного, сильного человека, расчеты которого смелее, выше, важнее расчетов всех окружающих его людей.

Сергей Андреевич был озабочен,хмур.Я будто снова и снова слышала его слова об атомной бомбе, сброшенной в Африке. Все мы читали об атомных бомбах, привыкли их ненавидеть, но кто из нас мог представить их себе во всем их ужасе!…

Буров догонял нашу движущуюся вышку.Я старалась не отстать от него. Казалось, что силы мои сейчас кончатся… Я ждала, когда ко мне придет второе дыхание. Я сказала себе, что должна… должна бежать… и от этого зависит что-то самое важное…

…Когда мы наконец достигли центрального поста управления установкой «Подводного солнца», я знала, что сейчас упаду и умру. Так ведь и полагалось марафонскому гонцу.

И я упала, вернее- села в снег.

Ни мамы, ни академика здесь не было. Они ушли на берег смотреть, как тают льды. Я не могла идти дальше. Буров пошел вперед.

Я сидела в сугробе и безучастно смотрела на горизонт, где уже появилась наша вышка излучателя. Мы с Буровым здорово обогнали вездеход!…

Когда я немного отдышалась, Буров с мамой и Овесяном уже возвращались на пост управления. Не замечая меня, они продолжали спор, видимо, начатый на берегу.

— Вы безумец, Сергей Андреевич, простите, что так говорю о вас,- слышала я голос мамы.-Как у вас поворачивается язык предложить академику ликвидировать весь его труд последнего времени!…

— Но ведь вы не верите, Мария Сергеевна, что я могу потушить «Подводное солнце»?

— Не верю.

— Так проверьте!

— Кажется, это единственное, чего я не желаю проверять.

— Слушай, Буров,- сказал Овесян.- Ты понимаешь, на что замахиваешься? Я рапортовал правительству, партии… В Арктике всенародный праздник…

— А в Африке всенародный траур.

Я не знаю,почему он сказал об Африке.Ни мама,ни Овесян ничего не ответили.

— Поймите, — продолжал Буров, — нет времени проводить мелкие опыты. Нужен сразу грандиозный размах. Только такой масштаб может сделать нашу работу практической. Разве не этого вы всегда хотели, Амас Иосифович?

— Зачем моими словами играешь? — рассердился Овесян.

— Неужели я должен был тайно подкрасться к берегу и погасить ваше «Подводное солнце»?

— Кому только могло это прийти в голову! — в ужасе воскликнула мама.

Я невольно съежилась в своем снежном убежище.

— Амас Иосифович,дорогой наш академик!.Вы только представьте, во имя чего мы это сделаем, ради чьего спасения!.Вот вы ужаснулись, что я мог пойти на научный разбой…

— Недостойно это коммунистического времени!.

— Я переборол себя, Я не своевольничал, я пришел к вам. Неужели же вы… неужели вы не поймете, что должны мы вместе сделать?

— Это ты зря,Буров.Зачем митинговые слова?Кроме того,риск мой не так велик. У тебя может ничего не выйти.

— Должно выйти. И не только здесь. Везде должно выйти. И с вашей помощью.

Вездеход, буксировавший наш ажурный излучатель, подошел совсем близко.

— Я настаиваю на решающем опыте, чтобы остальные сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять опытов были не нужны,-закончил Буров.

— Подумать только, сколько затрачено на «Подводное солнце»! И все это теперь!- почти в отчаянии воскликнул Овесян.

— Важно не сколько израсходовано, а сколько будет сбережено…и спасено,- ответил Дуров.

— Он меня подведет! Честное слово, подведет под монастырь!- крикнул Овесян.

Я больше ничего не слышала из их разговора. Они все пошли навстречу вездеходу. Я вздела, что из его кабины высунулась Елена Кирилловна.

И тут я подумала: а вдруг ничего не выйдет и наш излучатель не создаст субстанции, не погасит ядерных реакций, подумала, что ни Овесян, ни мама не рискуют, рискует только один Буров.

Я еле дотащилась до вездехода. Про меня все забыли. Елена Кирилловна пошла навстречу Бурову,который все еще расхаживал из стороны в сторону с Овесяном. Я не знаю, что они еще обсуждали.

Я замерзла и забралась в кабину механика, который ушел на пост управления. Я считала, что они все-таки придут сюда.

И они пришли. Буров говорил:

— Он не мог поступить иначе. Я уважаю еето.

— А я уважаю вас, Буров,- сказала Елена Кирилловна.

— Он оказался выше самого себя,выше старой своей позиции. Он рискует всем, что им сделано. Так мог поступизть только подлинный ученый.

— Я уверена в вашем торжестве, Буров. Остались считанные минуты.

— Но я не хочу торжествовать с горечью в сердце, Лена… Я хочу в эти последние минуты, чтобы вы простили меня…

— Буров! Буров! Не надо…

— Нет, надо, Лена!… Я не хочу никакого торжества, если не буду знать… что ребенка, которого ты родишь, мы будем считать нашим ребенком. Разве я люблю тебя меньше оттого, что ты ждешь дитя?

У меня сердце переварачивалась от этих слов. Я не знала, куда деваться, а он продолжал:

— Это будет наш ребенок, наш… Кто бы ни был его отцом. Я буду любить его, как только способен любить свое дитя.

Елена Кирилловна усмехнулась:

— Лучше займемся излучателем,Буров. Надеюсь, что в своем замысле вы меньше ошибаетесь.

— Что вы хотите оказать?

— Я только ваша помощница, Буров. И я замужем.

Я похолодела. Она замужем?

— Кто он? Где он?- спросил Бурав.

— Если бы я знала! — вздохнула Елена Кирилловна.

И тут послышался голос академика:

— Эй, на излучателе! Где же вы там? Давай к берегу! Направляйте луч на северо-северо-восток!

Овесян как-то удивительно привычно командовал диверсией против «солнца», которое сам недавно зажег ценой таких усилий.

Я включила вездеход и повела его к берегу, буксируя излучатель. Сосредоточенный Буров шел рядом, нисколько не удивившись, что я в кабине.

Сейчас все должно было начаться.В кажущейся технической простоте операции был заложен весь смысл ее дальнейшего использования.

Я боялась дышать.

…Не думал я, что мой репортерский каламбур может всерьез обсуждаться в Совете Безопасности и послужить поводом для вceго, что потом случилось.

Окапов в джунглях никто не рыл. Танки через «проволочные заграждения» лиан и надолбы из поверженных исполинов джунглей пройти не могли. В душной и пышной чаще солдаты сражающийся армий просто охотились друг за другом,как это испокон веков делали жившие здесь воинствующие племена каннибалов.

Но в джунглях щелкали не только одиночные выстрелы затаившихся охотников, не только трещали автоматы преследователей, не только бухали, разворачивая сцепившиеся корни,заградительные мины, поражая осколками вертлявых обезьян, которые так же кричали и стонали,корчась в предсмертных муках, как и раненые люди… Сквозь непроглядную гущу листвы, лиан, орхидей и стволов со свисающим мхом почти беззвучно,с неуловимым нежным пением летели стрелы… Я рассматривал их в колчанах простодушных черных бойцов, которым не хватало винтовок. Мне показалось, что наконечники стрел чем-то вымазаны.Я посмеялся, что не хотел бы оцарапаться о них.

И я пошутил в очередной корреспонденции,что против танков и бомбардировщиков, защищающих права обворованных владельцев рудников и копей, применяется «отравленное оружие».Увлекшись, я даже вспомнил о Женевских соглашениях,запрещающих применение отравляющих средств. А ведь там не сказано,что будто отравляющими могут быть одни только газы, могут быть ведь и… стрелы.