Вышла няня в белом халате, забрала цветы и коробки, которые принесли мы с Буровым. Калерия Константиновна передала изящную корзиночку, плотно запакованную.

Няня провела нас в гостиную. Здесь лежали дорогие ковры, стояла мягкая мебель, цветы и почему-то несколько телевизоров. На один из них и указывала няня.

— Сейчас вы можете повидаться с вашей мамой.

Я не поняла ее. Почему мама? Разве она пришла?

Но речь шла о Елене Кирилловне.

— Можно пройти к ней? — глухо спросил Буров,

— Вы отец?- простодушно спросила няня.У нее было удивительно знакомое лицо.Только потом и поняла,что это известная киноактриса, которую я обожала.

Буров не ответил. И это было невежливо. Няня-кинозвезда подвела нас к телевизору:

— Сейчас увидите ее. И она вас увидит. Поговорите, но только недолго.

На телеэкране появилась Елена Кирилловна. Изображение было цветным и объемным.Из-за чуть неестественной контрастности лицо ее выглядело усталым, но поразительно красивым, неправдоподобным, нарисованным. На подушке отчетливо виднелись разбегающиеся от головы складки.

— Лю, милый! Как я рада…- услышала я ее голос. Сердце у меня сжалось, слезы заволокли глаза. Она заметила только меня,хотя мы стояли перед экраном все трое.

— Как бы я хотела тебя обнять…

— Вы рады? Он мальчик,- сказала я, чувствуя, как была неправа к этой изумительной женщине. Она ничего не знала о моем несчастье. И хорошо! Не надо ее волновать, хотя… хотя, кажется, они с папой не очень друг другу нравились. Но все равно она была чудесной, она должна была кормить малютку, ее нужно было беречь.

— Я так боялась,- говорила она.- Я не верила, что у него все в порядке, что есть и ручки, и ножки, и пальчики… А у него даже волосики вьются.

— Ах, теперь все боятся,- вздохнула Калерия Константиновна.- Эта ужасная радиоактивность подносит омерзительные уродства.

— Вы же не верили в радиоактивность,- буркнула я.- И в гаснущее Солнце не верите…

— А мы уже все решили,-не обращая на меня внимания,веседо сказала Холерия.- Мальчик будет жить у меня. Я буду… я буду его…

— Кормилицей,-подсказала я, бросив взгляд на доскоподобную фигуру чопорной дамы. Холерия ответила мне сверкнувшим взглядом.

— Работа ждет,- выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран телевизора.

Елена Кирилловна скользнула по Сергею Андреевичу равнодушным взглядом.

— Нет, Буров,- сказала она,- я не вернусь к вам.

Калерия резко повернулась.

— Я не понимаю вас, Лена,- сухо сказала она.- Я никак не ожидала услышать ваш отказ от работы… в особенности в марте,- добавила она многозначительно.

Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.

Почему она говорит о марте? Мое отношение к Холерин стало болезненным. Наверное, у меня появилась разновидность истерии. Надо было обо всем рассказать папе. Рассказать… Теперь уже никогда не расскажешь…

— Почему ты плачешь, Лю?- послышался участливый голос Елены Кирилловны.- Ты плачешь, что не будешь видеть меня на работе? Но ты будешь приходить ко мне, глупенькая.

— Почему вы не хотите работать…со мной?- снова выдавил из себя Буров.

— Не с вами, Буров… Я просто больше не могу. Помните, мы говорили с вами о науке…Вы открыли средство против ядерных войн.Воображали, что одарили человечество. И что же? Вашей «Б-субстанцией», которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше в этом участвовать… даже в марте,- добавила она, твердо глядя на Калерию Константиновну.- Лучше патрулировать в космосе…

Калерия Константиновна делала мне многозначительные знаки. Она не хотела, наверное, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.

Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему в самое сердце. Она всегда била без промаха.

А я вдруг сказала:

— Еленочка Кирилловна, милая… У меня к вам огромная просьба.

— Да, мой Лю.

— Назовите мальчика… Митей…

Она пристально посмотрела на меня с экпана:

— Я слышала по радио сообщение, Лю. Я все знаю.Я горюю вместе с тобой. Но я не могу назвать сына именем твоего отца. Я уже назвала его.

— Вот как? — оживилась Калерия.- Как же?

— Друзья мои,- сказала подошедшая нянечка.- Мы уже утомили мамочку.

— Как же будет он называться? — строго спросила Калерия.

— Рой,- ответила счастливая мать.- Просто- Рой. Во имя роя чувств, надежд…

— Рой? — удивился Буров.

— Ну да, Рой. Разве это плохое имя?

Лицо Калерии покрылось пятнами.

Няня выключила телевизор, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом, но прекрасном лице, растаявшем на светлом, матовом стекле.

— Поразительные капризы! — пожала плечами Калерия Константиновна и заторопилась к выходу.

Мы вышли вместе с Буровым.Я старалась понять, что он чувствует. Ведь ему в лицо было брошено обвинение. Я, потерявшая отца… и может быть, из-за него… я этого не сделала, а она… она отказалась работать с ним.

Я считала, что должна сказать что-то очень важное.

— Сергей Андреевич!Это неверно, что она сказала… Может быть, вам совсем не нужна моя помощь, но я хочу работать с вами. Я верю вам так же, как верил папа… Я постараюсь быть полезной… Я уже поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать… Я все стерплю от вас, буду делать все и за себя и за нее…

Буров посмотрел на меня,словно видел впервые.И улыбнулся. Не насмешливо, как раньше, а по-хорошему. У меня защемило сердце, я покраснела и тут же готова была себя возненавидеть. Ведь папа летел к Солнцу!… А я? Я переживаю от улыбки мужчины.

Он сказал:

— Спасибо, Лю…

Мне было немного неприятно, что он так назвал меня.

— Спасибо, Люд,- словно поправился он.- Иной раз полезно сравнить двух женщин.

— А что вы… что мы теперь будем делать? Что искать?

Он взял меня за руку. Ой, кажется, мне придется неделю не мыть пальцы!…

— Знаешь, Люд, что такое движение вперед?

— Движение вперед- это борьба противоположностей,- услышала я голос Ладнова. Он догнал нас. Я и забыла, что велела ему ждать меня на тротуаре.- Простите,но, кажется, вы переходите на физику, и я могу оказаться не лишним.

Буров посмотрел на него не очень приветливо.

— Борьба противоположностей!- мрачно повторил он.- Чтобы заставить их бороться,нужно найти противоположное.Вы, Ладнов, теоретик. Взяв на себя тяжесть прогнозов и даже облачившись в мантию «судьи от физики», вы зачислили меня в паникеры… И все же я не перестаю уважать вас как теоретика.

— В восторге от этого. Чем могу служить?

— Допускаете ли вы, что у «Б-субстанции» должна быть ее противоположность? Не вытекает ли это из ваших же формул?

— Допустим,что вытекает.Я даже допускаю симметричную парность во всем, что существует в мире. Мы с вами хорошая этому иллюстрация.

— Может быть, в том, что мы противоположны- залог движения вперед?

— Остроумно.

— Так вы не думали об этом?

— Допустим, думал.Но мне не хотелось связываться с вами,Буров. А надо было засесть вместе, ругаться…

— Это я могу.

— Я тоже,- огрызнулся Ладнов.

— А если бы мы засели? — спросил Буров.

— Пришлось бы отказаться от многого.Наши нынешние теоретические представления о физических процессах слишком грубы.Вы счастливец! Вы допускаете умозрительные выводы. У меня не может существовать ничего, математически не доказанного.

— Вот потому-то вы и нужны мне. Ругайте меня, зовите паникером, сомневайтесь во всем… Но если вы в чем-то согласитесь, это будет истиной!

Я с восхищением смотрела на Бурдва.

— До сих пор мы оперировали с узенькой полоской явлений, законов, действующих сил,- продолжал Ладнов.- Взаимодействие электрических зарядов и электромагнитных полей, гравитационные силы. Грубо! Первое приближение. Нет! Ответ,почтенный мой Сергей Андреевич, нужно искать в незнаемом. Надо угадать природу внутриядерных сил с одной стороны и сил взаимодействия галактик — с другой. Разгадать циклопическую кухню в ядре галактики, откуда вырывается струя всего того, из чего строятся миры… Именно там взаимодействует ваша, буровская «Б-субстанция» и еще не открытая, ей противоположная анти-субстанция, если хотите «А-субстанция»!