— Верно, черт возьми! Именно там! Эх, если бы дотянуться дотуда руками,- крякнул Буров.

— Выше,выше берите,экспериментатор Буров! Куда не хватают руки, дотянется мысль. Нужно воспроизвести кухню рождения миров, воспроизвести здесь, на Земле.

— Черт вас возьми! Мне нравится такая моя противоположность!- восхищенно воскликнул Буров.

— Я, теоретик, могу только вообразить, в лучшем случае представить в формулах, а вы… если бы вам не мешали ваши гипотезы, могли бы воссоздать эту кухню на Земле, чтобы потрогать руками… любую субстанцию.

— Пожалуй, мало этих рук,- сказал Буров, рассматривая свои огромные руки.

— Маловато,- процедил Ладнов.- Тут нужны руки всех физиков мира, не загипнотизированных никакими гипотезами. Нужны мозги всех математиков, искусство всех химиков…

— Но проверять-то они все же будут гипотезу об «А-субстанции»?

— Проверять нужно все, сомневаться во всем.

— Черт возьми! В вас, Владислав Львович, я бы не сомневался. Свою ругань вы в формулы не перенесете.

— Нет обозначений,- усмехнулся Ладнов.

— А что если поставить такую задачу на Лондонском конгрессе?

— Там многие будут против вас, но… искать будут.

— Так ведь только это и надо!…

Солнце висело над морем. В багровом небе не было ни облачка, но на потускневшем красном диске, почти коснувшемся горизонта, появилась тучка и стала увеличиваться, словно разъедая светило изнутри.

Корабль шел вперед, а впереди… умирало Солнце.

За этой небесной трагедией, опершись о перила палубы, наблюдал седой джентльмен с устало опущенными плечами, старчески полнеющий, но еще бодрый, с чистым лицом без морщин, в очках с легкой золотой оправой.

О чем думал этот старый человек с поникшей головой, глядя на закатное солнце? О закате цивилизации? О своей роли в жизни?

Леонард Терми,знаменитый физик,друг Эйнштейна,соратник Лео Сцилларда, Бора и Оппенгеймера, один из создателей атомной бомбы, который помогал Ферми и Сцилларду запускать в Чикаго первый в мире атомный реактор, а Сцилларду и Эйнштейну писать письмо президенту Рузвельту, чтобы высказать тревогу о возможности появления атомного оружия в гитлеровской Германии и необходимости создания атомной бомбы прежде всего в Америке. Может быть, Леонард Терми,стоявший теперь на палубе и наблюдавший закат,тот самый Терми, имя которого упоминалось во всех секретных документах Манхеттенского проекта,вспоминал о том, как много было им сделано для того, чтобы в пустыне Невада произошел первый в мире испытательный атомный взрыв.

После открытия второго фронта в Европе Леонард Терми был направлен в оккупированные зоны, чтобы установить, как далеко продвинулись ученые гитлеровской Германии по пути создания атомной бомбы.

Вернувшись в Америку, Леонард Терми стал торопить Лео Сцилларда дать на подпись Эйнштейну второе письмо Рузвельту о том, что у Гитлера нет ядерной бомбы, ее не разработали для него немецкие ученые и потому созданная в Америке бомба не должна существовать, не может быть применена.

Как известно,письмо это не было прочитано Франклином Делано Рузвельтом. Во время его похорон оно лежало на столе президента в Белом доме.

За этот стол уселся мистер Трумэн. Прочитав письмо ученых, он не замедлил вскоре отдать приказ об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, погубив сотни тысяч жизней, не солдат, а мирных жителей, женщин, стариков и детей, родившихся и еще не родившихся, но уже обреченных… И в течение следующих десятилетий взорванные бомбы неотвратимым проклятием продолжали губить в госпиталях несчастных людей.

С тех пор Леонард Терми потерял покой. После тщетных обращений к военным и гражданским властям с требованием контроля над использованием энергии атомного ядра, поняв, что эта запретная сила попала в руки ни с чем не считающихся политиков и генералов, Леонард Терми проклял их… и самого себя, помогшего получить ядерную бомбу.И подобно Лео Сцилларду, он оставил ядерную физику, которой занялся еще в ту пору, когда она считалась «бесперспективной областью». Он перешел теперь на биофизику, едва делающую свои первые шаги и, казалось бы, ничего не сулящую…

Леонард Терми на многие годы порвал со своими былыми коллегами. Они знали его непреложность в суждениях и поведении, и все же на этот раз они сумели настоять на его поездке в Лондон для участия в мировом конгрессе ядерных физиков.

Корабль возвращался в Америку. Путь был долгим, и времени для мучительных раздумий у Леонарда Терми было достаточно.

Неподалеку от него,лежа в шезлонгах, беседовали две дамы. Одна из них была все еще интересной, неустанно следившей за собой, одетая и причесанная по последней моде,увешанная кричащими бриллиантами. Другая была скромна, не боролась с сединой и полнотой,но что-то было в ее облике такое, что заставляло многих оглядываться на нее и спрашивать: кто она? Временами стареющая дама с участием и затаенной тревогой поглядывала в сторону ученого, недвижно стоящего у палубных перил.

Женщины всегда находят общий язык, и особенно в дороге.

— Вы не представляете, миссис Никсон, как мой муж заботит меня…

— Зовите меня просто Амелией, миссис Терми.

— Благодарю вас, милая Амелия. Я преданная жена, не рискующая не только осуждать, но и обсуждать поступки такого человека, как мой муж. Ведь и вы, милая, не рискуете это делать?

— Еще бы!- сказала миссис Амелия Никсон, вспоминая свою направляющую руку в карьере мистера Джорджа Никсона.

— Мой муж, по существу говоря, отказался от Нобелевской премии, неожиданно покинув область физики, для которой так много сделал. Не скрою, мы очень нуждались.Если бы не помощь друзей, мы бы лишились и неоплаченного полностью дома и всей обстановки. Мой муж перешел в другую область науки на пустое место. Я всегда подозревала, что он хочет, отвернувшись от смерти, которой служил, работать на жизнь, тем самым компенсировать хоть в малой дозе вред, принесенный человечеству.

— Это так благородно,- заметила Амелия.

— Мой муж всегда несправедлив к себе. Ужасные открытия все равно были бы сделаны даже без него… Но мой муж был сам себе судьей. И мне трудно было бы его узнавать. Он стал другим. Конечно, не внешне. Он так же задумчив и сосредоточен, по-прежнему предупредителен ко всем, такой же, как и раньше, джентльмен! Но… он стал другим, стал печальным…

— Это так трогательно, дорогая миссис Терми. Но чем можно в наше время помочь людям, кроме выражения скорби и печали? Нашему поколению остались только слезы и молитвы.

— Ах нет, дорогая! Мой муж вскрывает сейчас структуру самой жизни, как вскрывал когда-то структуру атомного ядра. Вы подумайте только! Когда он начинал, в науке не было ни малейшего понимания того, как развивается все живое, почему из зародыша вырастает человек, а не лягушка и не оса… почему у нас два глаза и по пяти пальцев?

— Это ужасно, миссис Терми! Газеты то и дело пишут о рождении детей без пальцев… или с одним глазом.

— Мой муж говорит,что науке теперь стали яснее законы развития живого. Как бы вам сказать… оказывается, все живое развивается «по записанной инструкции», запечатленной в молекулах нуклеиновых кислот;в комбинациях этих молекул на ясном и точном языке Природы,который можно прочитать, запечатлено все, все… и сколько пальцев, сколько волос должно вырасти у живого существа… Мой муж говорит, что организм развивается при считывании одними комбинациями молекул соответственных строк, запечатленных на других комбинациях молекул «нуклеинового кода» Природы. Я, по правде сказать, не все здесь понимаю, миссис Никсон, однако кое-что даже мне ясно: радиоактивность может стереть одну только букву, одну тольку строчку в этой нуклеиновой инструкции, и развитие живого существа будет идти неправильно, появится урод.

— Это ужасно! Хорошо, что у меня нет детей.

— Но они могут быть у других, моя дорогая.

— Ваш муж должен в принципе восставать против деторождения, не правда ли, миссис Терми?