Если бы тебя не выгнали из Стигийских болот.

– Надо мной смеются! Смеются!! Жена, которая не может удержать мужа на ложе… Получающая фальшивый почет! Что он дает мне?! Уважение богов? Песни харит?! Своим сучкам он дает большее! Ласки! Бессмертие! Вечную славу их выплодкам! Берет этих шлюх на Олимп, чтобы можно было опять делить с ними ложе! А надо мной!! Смеются даже смертные! Ты слышал их песни? Ах нет, ты не слышал, куда тебе. Они поют о маленьком Алкиде, который удавил моих змей. Они обожают давно сгнившего Персея! Поют… об этой свадьбе…

Это-то я слышал. Гермес рассказывал: Зевс решил проучить ревнивую супругу и устроил себе пышную свадьбу с дубом. Свиту собрал. Аполлона позвал с кифарой. Дуб этот ленточками украсили, в ткани завернули. «А потом, понимаешь, Владыка, сваливается с неба Гера в колеснице и начинает эту церемонию громить! С воплями, ломанием рук, красная такая… Посейдон потом признался, что нигде таких слов не слышал, отцу в запале каким-то блюдом в лоб прилетело, а он все хохочет! Гера там, наверное, час всех гоняла. Пока разобралась, что – дуб, вообще-то…»

– И ты решила, что если посадишь на место мужа Посейдона или Аполлона – тебя станут уважать больше?

Или, может, собиралась сама на трон воссесть. Царица Олимпа? Молнии в руку – прощайте, все неверные супруги?

– Я не хочу власти. Не хочу уважения. Я не хочу больше ничего, – мертвенный шепот, белые, искусанные губы, – ничего! Даже мести ему… Я только хочу, чтобы все это прекратилось.

Опустила голову, и волосы, уложенные в сложную прическу, сверкнули выцветшим, осенним золотом. Круглые плечи вздрогнули, но только один раз: царица не может себе позволить большего.

– Это не мой муж. Я любила не его. Они все как будто не видят. Но он же не был…

Вот тебе и раз. Сестрица Гера со своим бабским чутьем докопалась до разницы между Зевсом и Владыкой Зевсом. Выходит, и сама еще не до конца переменилась. А может, ей и меняться не нужно: она с кроновой утробы себя царицей считала.

Жаль, кинжал с пальцев уже сорвался. Может, я подарил бы его Гере. Сестре, которая так любит усложнять все там, где есть только один ответ.

– Ты так и не научилась молчанию, сестрица. Зря, я давал тебе полезный совет. Последуй второму моему совету: не хватайся за то, в чем не смыслишь. Закатывай скандалы муженьку, будь царицей, блистай на пирах. Строй интриги против ублюдков брата – у тебя это получается неплохо…

Я притушил остроту истины веками, но продолжение фразы сверкнуло из глаз: «И не надейся. Это никогда не прекратится». Ярко, наверное, сверкнуло: Гера распрямилась на кровати так, будто Громовержец коварно кольнул супругу молнией.

– А что до этого тебе? Тебе?! Разве ты не должен хотеть того же, после того, как он трахнул твою…

Я усмехнулся. Тень бешенства не коснулась висков, не затуманила рассудок.

Столетие назад я бы снес здесь стены, прежде чем опомнился: тогда Персефона еще всхлипывала во сне: «А-а… папа… не надо…» – тогда я сам еще не определился – во что верить…

– Кто может сказать, чего хотят подземные? Спроси Деметру: она объяснит тебе, насколько мне наплевать на жену. Потом еще добавит, что тебе повезло. И будет права. Отомкни его путы, сестра. И наслаждайся своим везением.

– Освободи его сам. Что тебе какие-то цепи! Один удар двузубца… Он не проснется. Его сон крепок, как после ночи с десятью ореадами.

А золотая сетка ждет не дождется: увенчать собою голову Владыки Аида. А Владычица Гера нехорошо улыбается и сжимает гребень дрожащими пальцами, ладони о зубцы изранила.

Потому что знает, что я не воспользуюсь двузубцем. Потому что освобожденный Зевс может задаться вопросом: если не молнии и не трезубец Посейдона раскололи его цепи – что тогда?

А мне бы не хотелось заполучить Зевса во внезапные должники. У брата ведь свои способы расплачиваться с теми, кто оказал ему услугу. Кого чем одарит: то Прометея адамантовыми клиньями, то Эпиметея – женой-Пандорой, то Ату – долгим полетом с Олимпа…

– Тебе лучше сделать это самой, сестра. Отомкни его цепи. Разбуди его. Ты не знала об этом заговоре. Едва только заподозрила – побежала спасать возлюбленного супруга, – на «возлюбленном» она хихикнула, показав зубы. – Он будет благодарен тебе за спасение.

– И закатит в мою честь пир, где обзаведется новыми любовницами! А ночью после пира понаделает им детей, которых провозгласит великими героями и царями Эллады!

Она встала с кровати – слишком просторное одеяние сползло, обнажая одну из грудей. Раскинула руки, улыбаясь мне в лицо и всем своим видом заявляя: нет! Он останется скованным! Он останется скованным даже если ты освободишь его – потому что он спит и молний при нем нет! Слышишь, да?! Это шаги его брата и его сына-ублюдка – далеко, за несколько коридоров, но ведь мы же с тобой боги и можем их слышать?! Скоро они будут здесь, чтобы отправить моего неверного мужа в Тартар… и что ты сделаешь тогда, подземный брат?!

– Что сделаешь? – повторили искусанные, улыбающиеся губы. – Будешь сражаться с ними? За него? Ты проиграл. Возвращайся в свои подземелья и жди, когда придет твой черед полететь в Тартар.

Она дрогнула, когда я поднялся, шагнул вперед – и оказался рядом. Чуть повернула голову, будто подставляя щеку под удар, в глазах мелькнул разгневанный Зевс, раскаленная ладонь, с размаху ударяющая по лицу…

– В глаза, – тихо приказал я, и она подняла голову, чтобы наши взгляды встретились, – ты еще не поняла, сестрица? Я не стану сидеть и дожидаться своей очереди. Хотите спровадить Громовержца в Тартар? Окажи мне эту услугу, сестра. Освободи мне трон.

Она приоткрыла губы, побелела, попятилась, наткнулась на ложе и опять оказалась сидящей рядом с мужем. Я присел на корточки, чтобы наши лица оказались на одном уровне.

Моему ласковому шепоту могли позавидовать волны Амелета.

– Потому что если вы не оставите мне выбора… Ты думаешь, я буду бороться с Посейдоном? Ждать стрел Аполлона, сестра? Ожидать, пока меня закуют во сне? Ты забыла, кто я. Я не стану сражаться. Я вгоню двузубец в спину одному и меч в глотку второму, пользуясь невидимостью, – слегка приподнял шлем, чтобы Гера могла на него полюбоваться. – Им – и кому потребуется. Потом займу место, которое мое по праву. Такого будущего ты хочешь для Олимпа?

Высшая ложь – когда в нее веришь ты сам, говорила Ата, и я верил. Я мог бы с упоением расписать Гере, какие порядки наведу на Олимпе после своего воцарения, кого запишу в новую свиту, а кого сошлю в подземный мир, какие законы установлю, а какие истреблю… Описать шествие чудовищ по земле, новый век – черный с алым, под стать новому Владыке Небес, новую Дюжину…

Мог бы даже вслух поразмышлять об участи самой Геры – но этого не потребовалось.

Наверное, то, что она додумала, посмотрев мне в глаза, было страшнее всего, что смог бы вообразить себе я. При всей моей фантазии.

Шаги двух других заговорщиков звучали уже в соседнем коридоре. Я распрямился, косо взглянул на золотую сеть. Потом на бледную, дрожащую Геру – царица богов, сидела б ты за прялкой, а не заговоры продумывала!

– Ключ. Отомкни его оковы.

Вот теперь она и впрямь испугалась: из горла полетело приглушенное рыдание.

– Что?!

– У Посейдона… ключ… у Посейдона…

– Ключ – и молнии?! Ну!

Она кивнула, захлебываясь, глядя дико, загнанно… смотрела – старухой, раздетой на потеху толпе солдат.

Шаги перестукивались по коридору осторожно – заговорщики идут, не кто-нибудь. Впрочем, Жеребца все равно слышно.

– Молись, сестра, – пробормотал я, натягивая шлем на голову за миг до того, как дверь открылась.

Первый втиснулся Посейдон: на голове – венец, белый царственный хитон – в пол, гиматий бирюзовой приливной волной лежит на плечах. Братец, ты, никак, сразу на трон собрался в таком-то наряде?

– Лежит, надо же, – пробормотал под нос. – Там уже все готово. Пора, сестра.

Аполлон за плечами Владыки Морей сперва казался почти неразличимым, но почти сразу гибко скользнул вперед, окинул отца брезгливым взглядом. Посмотрел на трясущуюся Геру.