Выдающийся русский юрист А. Ф. Кони писал в свое время о безликом давлении на суд.
«Это давление окружающей среды, выражающееся весьма многообразно, чувствительно и вместе неуловимо, создающее около судьи, в его общественной жизни ту атмосферу, которая стремится властно повлиять на исход его работы по тому или другому отдельному делу или ряду дел. Под видом «общественного мнения» судье указывается иногда лишь на голос «общественной страсти», следовать которому в судебном деле всегда опасно и нередко недостойно. Судья должен стоять выше этого в выполнении своей высокой задачи, основанной не на временных и преходящих впечатлениях, а на вечных и неизменных началах правосудия».
Закон подлежит безусловному и неуклонному соблюдению. Но применение его к любому конкретному жизненному случаю не является механической операцией. Иными словами, правильное применение закона требует внимательного, чуткого, человечного отношения к тем людям, интересы которых зависят от решения суда. Закон всегда дает суду возможность справедливо решить дело и не принуждает к несправедливому решению. Он для этого достаточно гибок и мудр. Достаточно содержателен, чтобы достигать цели не вопреки нормам права, а целиком и полностью, без всяких отступлений следуя этим нормам, расписанным по статьям кодексов.
Мне вспоминается одно гражданское дело. Вокруг него тоже бушевали общественные страсти. Некая молодая особа пленила своими чарами седовласого ученого. Всем было видно, что красивая хищница увивается вокруг профессора, повинуясь отнюдь не чувству любви. И все же профессор сочетался с ней законным браком и, умирая, завещал ей имущество. Родственники оспорили волю покойного. На наследницу обрушился град, возможно, вполне заслуженных обвинений в аморальном поведении.
— Мне была глубоко антипатична эта особа. Типичная хищница, — говорил мне председательствующий на том процессе.
Но у суда хватило мудрости решить дело об имуществе в пользу неприятной особы. Судей ругали даже в печати. А за что? За то, что они не поддались давлению «общественной страсти», вынесли свое решение вопреки собственным симпатиям, но на основании закона.
И в этой связи рискну предложить читателям такую задачу. Хороший, открытый парень — он работал шофером — превысил однажды скорость и сбил человека. Насмерть… Другой парень подал заявление в суд с просьбой решить его имущественное дело. А судился он с родной матерью.
Скажите, кто вам более симпатичен? Наверное, многие искренне посочувствуют шоферу. И вряд ли порядочный человек подаст руку «истцу» в тяжбе с родительницей.
Но заметьте: первого суд приговорил к лишению свободы, тот же суд удовлетворил имущественные претензии второго.
Мне, откровенно, не нравится второе решение. Я сожалею по поводу первого. Увы, это мое частное мнение. В обоих случаях суд поступил правильно, потому что выносил свой приговор и свое решение в соответствии с законом, писанным законом, разделенным на статьи, параграфы и буквы. А правильным судебное решение может быть в одном лишь случае, если оно соответствует каждой статье, каждому параграфу, каждой букве. Но как же трудно бывает принимать такое решение!
Перед судьями проходят разные люди, симпатичные и антипатичные, открытые и подозрительные. Закон требует, чтобы судьи выносили свои приговоры или определения, учитывая и личность того, кто стоит перед ними. И все-таки «первее» всех эмоций, всех симпатий и антипатий, любых анкетных данных закон ставит истину.
Закон вобрал в себя разум, совесть общества и отразил его добрую волю. В нем нашли отражение идеи партии, нормы нашей морали. На строжайшем соблюдении государственных установлений зиждется общественный порядок. Поэтому педантичное, я бы не побоялся повторить, святое отношение к закону должно быть, нет, не доблестью, а непреложной нормой, внутренним категорическим императивом для служителей правосудия. И поэтому, действуя в строгом соответствии с законом, суд оберегает моральные устои нашего общества. Не стоит упрекать суд в формализме и бесстрастности, когда он действует строго по закону. Напротив, если судьи поддадутся симпатиям и антипатиям — личным или общественным, — в этом случае они заслужат упреки. Да, в суде люди, наши советские люди. Тем не менее суд — это не собрание и не митинг. В суде действуют свои бескомпромиссные, в какой-то степени даже их можно назвать формальными, правила. Но это не формализм. Закон требует, чтобы судьи, вынося приговор, учитывали наряду с обстоятельствами дела и личность подсудимого. И все же они не вправе осудить человека за то, в чем он неповинен, на том лишь основании, что он в прошлом судим или развелся с женой, имеет дурной характер и вообще судьям не нравится.
С беззаконием нельзя бороться вопреки закону, преступность искоренять произволом. Если закон не соответствует воле общества, оно вправе его изменить через свои законодательные органы; пока закон действует, он должен действовать бескомпромиссно.
Но тогда получается, возразят, что нормы нравственные и правовые противоречат друг другу? Почему-то обычно на этот прямой вопрос стараются не отвечать, а надо прямо сказать: не противоречат, но и не всегда совпадают. Нельзя противопоставлять советский закон морали советского общества. Закон воплощает в себе и мою, и вашу, и многих других людей совесть. Он в конечном итоге отстаивает наши с вами интересы, хотя в каких-то случаях отдельным людям может и не нравиться. Но интересы общества — высшие интересы прежде всего. Они и предъявляют к закону такие требования.
Но, вправе возразить читатель, вы сами только что говорили насчет того, что в законе концентрируется мораль нашего общества. Какая же тут мораль? Карать хорошего человека (шофера), который, скорее, в беду попал, нежели преступление совершил, и защищать аморального типа (сына, что судится с матерью)? Вы говорите, что право есть возведенная в закон воля господствующего класса, в наших условиях воля всего народа, что моральные принципы лежат в основе нашего права. И все эти параграфы и буквочки, выходит, сводят на нет высокие слова? Но тогда это сплошной формализм…
Что ж, возможно, это тот редкий случай, когда надо защищать формализм, кажущийся формализм, если уж быть до конца точным.
Да, в известной степени закон формален, ибо всякое право, как писал В. И. Ленин, является применением «одинакового масштаба к различным людям». Допустим, человек очень испорченный, предельно развращенный, имеющий в биографии много самых темных пятен, совершает на сей раз незначительное преступление. Судьи могут со всей антипатией относиться к стоящему перед ними, считать его опасным для общества — это их личное дело. Закон позволяет им подвергнуть наказанию человека лишь за те деяния, которые он совершил, и лишь за те, которые названы в уголовном кодексе. Еще более бесстрастно действует суд, решая гражданские дела. Гражданский кодекс еще более бесстрастен, Поэтому неприятные нам люди получают наследства. Но если на минуту допустить иное — значит допустить произвол. Ни под каким видом и ни по каким соображениям общественного блага судьи не имеют права перейти предел, очерченный законом, усилить наказание, ибо «полезная несправедливость» преступна сама по себе.
Иными словами, суд должен быть предельно точным в применении закона, что бы он по поводу самого закона ни думал. Правосознание помогает судьям правильно понять тот закон, который они применяют, уяснить его смысл, но оно не дает права вкладывать в закон другой смысл, по-своему толковать и «улучшать» правовую норму.
Истина эта не нова, особенно для юристов. Я ее высказал не с той целью, чтобы повторять и поучать, а лишь потому, что ее, пусть без злого умысла (подсудимому или ответчику причины неважны), даже из самых добрых побуждений, все же иногда игнорируют. В суде драмы и трагедии ставит не режиссер, а сама жизнь. И конфликты решают не безгрешные авторы, а люди, сотканные не из металлических деталей, а из нервных тканей, имеющие разные сердца, неодинаковые характеры, темпераменты и т. д.