Только что гости успели спрятаться, прилетает с охоты Кощей Бессмертный: «Фу-фу, — говорит, — прежде русского духу слыхом не слыхать, видом не видать, а нониче русский дух воочию является, в уста бросается». Отвечает ему Василиса Кирбитьевна: «Сам ты по Руси налетался, русского духу нахватался, так он тебе и здесь чудится!» Кощей пообедал и лёг отдыхать; пришла к нему Василиса Кирбитьевна, кинулась на шею, миловала-целовала, сама приговаривала: «Друг ты мой милый! Насилу дождалась тебя; уж не чаяла в живых увидеть — думала, что тебя лютые звери съели!» Кощей засмеялся: «Дура баба! Волос долог, да ум короток; разве могут меня лютые звери съесть?» — «Да где же твоя смерть?» — «Смерть моя в голике, под порогом валяется».

Как скоро Кощей улетел, Василиса Кирбитьевна побежала к Ивану-царевичу. Спрашивает её Булат-молодец: «Ну, где смерть Кощеева?» — «В голике под порогом валяется». — «Нет, это он нарочно врёт! Надо расспросить его похитрее». Василиса Кирбитьевна тотчас придумала: взяла голик — вызолотила, разными лентами украсила и положила на стол. Вот прилетел Кощей Бессмертный, увидал на столе вызолоченный голик и спрашивает, зачем это сделано? «Как же можно, — отвечала Василиса Кирбитьевна, — чтоб твоя смерть под порогом валялась; пусть лучше на столе лежит!» — «Ха-ха-ха, баба-дура! Волос длинен, да ум короток: разве здесь моя смерть?» — «А где же?» — «Моя смерть в козле запрятана». Василиса Кирбитьевна, как только Кощей на охоту уехал, взяла — убрала козла лентами да бубенчиками, а рога ему вызолотила. Кощей увидал, опять рассмеялся: «Э, баба-дура! Волос длинен, да ум короток, моя смерть далече: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, — в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — моя смерть!» Сказал и улетел. Василиса Кирбитьевна пересказала всё это Булату-молодцу да Ивану-царевичу; они взяли с собой запасу и пошли отыскивать Кощееву смерть.

Долго ли, коротко ли шли, запас весь проели и начали голодать. Попадается им собака со щенятами. «Я её убью, — говорит Булат-молодец, — нам есть больше нечего». — «Не бей меня, — просит собака, — не делай моих деток сиротками; я тебе сама пригожусь!» — «Ну, бог с тобой!» Идут дальше — сидит на дубу орёл с орлятами. Говорит Булат-молодец: «Я убью орла». Отвечает орёл: «Не бей меня, не делай моих деток сиротами; я тебе пригожусь!» — «Так и быть, живи на здоровье!» Подходит к океан-морю широкому; на берегу рак ползёт. Говорит Булат-молодец: «Я его пришибу!» Отвечает рак: «Не бей меня, добрый молодец! Во мне корысти немного, хоть съешь — сыт не будешь. Придёт время — я сам тебе пригожусь». — «Ну, ползи с богом!» — сказал Булат-молодец, посмотрел на море, увидал рыбака в лодке и крикнул: «Причаливай к берегу!» Рыбак подал лодку; Иван-царевич да Булат-молодец сели и поехали к острову; добрались до острова и пошли к дубу.

Булат-молодец ухватил дуб могучими руками и с корнем вырвал; достал из-под дуба сундук, открыл его — из сундука заяц выскочил и побежал что есть духу. «Ах, — вымолвил Иван-царевич, — если б на эту пору да собака была, она б зайца поймала!» Глядь — а собака уж тащит зайца. Булат-молодец взял его разорвал — из зайца вылетела утка и высоко поднялась в поднебесье. «Ах, — вымолвил Иван-царевич, — если б на эту пору да орёл был, он бы утку поймал!» А орёл уж несёт утку. Булат-молодец разорвал утку — из утки выкатилось яйцо и упало в море. «Ах, — сказал царевич, — если б рак его вытащил!» А рак уж ползёт, яйцо тащит. Взяли они яйцо, приехали к Кощею Бессмертному, ударили его тем яйцом в лоб — он тотчас растянулся и умер. Брал Иван-царевич Василису Кирбитьевну, и поехали в дорогу.

Ехали-ехали, настигла их тёмная ночь; раскинули шатёр, Василиса Кирбитьевна спать легла, Говорит Булат-молодец: «Ложись и ты, царевич: а я буду на часах стоять». В глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло и сделались — двенадцать девиц: «Ну, Булат-молодец да Иван-царевич! Убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну; не будет и вам добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести свою собачку любимую, она вырвется у псаря и разорвёт царевича на мелкие части; а кто это слышит да ему скажет, тот по колена будет каменный!» Поутру Булат-молодец разбудил царевича и Василису Кирбитьевну, собрались и поехали в путь-дорогу.

Настигла их вторая ночь; раскинули шатёр в чистом поле. Опять говорит Булат-молодец: «Ложись спать, Иван-царевич, а я буду караулить». В глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло и стали двенадцать девиц: «Ну, Булат-молодец да Иван-царевич! Убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну; не будет и вам добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести своего любимого коня, на котором сызмала привык кататься; конь вырвется у конюха и убьёт царевича до смерти. А кто это слышит да ему скажет, тот будет по пояс каменный!» Настало утро, опять поехали.

Настигла их третья ночь; разбили шатёр и остановились ночевать в чистом поле. Говорит Булат-молодец: «Ложись спать, Иван-царевич, а я караулить буду». Опять в глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло и стали двенадцать девиц: «Ну Булат-молодец да Иван-царевич! Убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну, да и вам добра не нажить: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести свою любимую корову, от которой сызмала молочком питался; она вырвется у скотника и поднимет царевича на рога. А кто нас видит и слышит да ему скажет, тот весь будет каменный». Сказали, обернулись голубицами и улетели.

Поутру проснулся Иван-царевич с Василисой Кирбитьевной и отправились в дорогу. Приехал царевич домой, женился на Василисе Кирбитьевне и спустя день или два говорит ей: «Хочешь, я покажу тебе мою любимую собачку? Когда я был маленький — всё с ней забавлялся». Булат-молодец взял свою саблю, наточил остро-остро и стал у крыльца. Вот ведут собачку; она вырвалась у псаря, прямо на крыльцо бежит, а Булат-молодец махнул саблею и разрубил её пополам. Иван-царевич на него разгневался, а за старую службу промолчал — ничего не сказал. На другой день приказал он вывесть своего любимого коня; конь перервал аркан, вырвался у конюха и скачет прямо на царевича, Булат-молодец отрубил коню голову. Иван-царевич ещё пуще разгневался, приказал было схватить его и повесить, да Василиса Кирбитьевна упросила: «Если б не он, — говорит, — ты б меня никогда не достал!» На третий день велел Иван-царевич вывесть свою любимую корову; она вырвалась у скотника и бежит прямо на царевича. Булат-молодец отрубил и ей голову.

Тут Иван-царевич так озлобился, что никого и слушать не стал; приказал позвать палача и немедленно казнить Булата-молодца.

«Ах, Иван-царевич! Коли ты хочешь меня палачом казнить, так лучше я сам помру. Позволь только три речи сказать…» Рассказал Булат-молодец про первую ночь, как в чистом поле прилетали двенадцать голубиц и что ему говорили — и тотчас окаменел по колена; рассказал про другую ночь — и окаменел по пояс. Тут Иван-царевич начал его упрашивать, чтоб до конца не договаривал. Отвечает Булат-молодец: «Теперь всё равно — наполовину окаменел, так не стоит жить!» Рассказал про третью ночь и оборотился весь в камень. Иван-царевич поставил его в особой палате и каждый день стал ходить туда с Василисой Кирбитьевной да горько плакаться.

Много прошло годов; раз как-то плачется Иван-царевич над каменным Булатом-молодцом и слышит — из камня голос раздаётся: «Что ты плачешь? Мне и так тяжело!» — «Как мне не плакать? Ведь я тебя загубил». — «Если хочешь, можешь меня спасти: у тебя есть двое детей — сын да дочь, возьми их — зарежь, нацеди крови и той кровью помажь камень». Иван-царевич рассказал про то Василисе Кирбитьевне, потужили они, погоревали и решились зарезать своих детей. Взяли их — зарезали, нацедили крови и только помазали камень — как Булат-молодец ожил. Спрашивает он у царевича и его жены: «Что, вам жалко своих деток?» — «Жалко, Булат-молодец!» — «Ну, пойдёмте в их комнатку». Пришли, смотрят, — а дети живы» Отец с матерью обрадовались и на радостях задали пир на весь мир. На том пиру и я был, мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, на душе пьяно и сытно стало.