ОДНОГЛАЗКА, ДВУГЛАЗКА И ТРИГЛАЗКА

Жили-были муж с женой.

Была у них дочь — Крошечка-Хаврошечка. Пожили-пожили муж с женой и померли. Осталась Крошечка-Хаврошечка круглой сиротой. Взяла её соседка, и стала Крошечка-Хаврошечка у неё работницей. Работает с утра до ночи, всё подаёт, прибирает и за всех и за всё отвечает.

А были у её хозяйки три дочери: старшую звали Одноглазка, среднюю — Двуглазка, а меньшую — Триглазка. Они только и знали, что у ворот сидели, на улицу глядели, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шею и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:

— Коровушка, матушка, меня бьют, ругают, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов полотна напрясть, наткать, набелить, в трубы покатать!

А коровушка ей в ответ:

— Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.

Влезет Крошечка-Хаврошечка в одно ушко, вылезет из другого, а уж всё готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесёт полотно хозяйке, та поглядит, спрячет в сундук, а ей ещё больше работы задаст.

Крошечка-Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, из другого вылезет и готовенькое возьмет — домой принесёт. Дивится хозяйка, зовёт Одноглазку: — Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Вызнай, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?

Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла материно приказанье, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке, а Крошечка-Хаврошечка приговаривает:

— Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка и наткала полотна и побелила. Ничего хозяйка не дозналась, послала Двуглазку.

Двуглазка на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, материно приказанье забыла и глазки закрыла, а Крошечка-Хаврошечка баюкает:

— Спи, глазок, спи другой!

Глазки и заснули.

А коровушка наткала, набелила, в трубы покатала, а Двуглазка всё ещё спала. Вернулась домой — ничего рассказать не могла. Рассердилась старуха и на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как её старшие сёстры, попрыгала-попрыгала и на травушку легла. А Крошечка-Хаврошечка поёт:

— Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и видит всё: как красна девица в одно ушко коровушке влезла, из другого вылезла и готовые холсты подобрала.

Вернулась Триглазка домой и всё, что видела, матери рассказала. Обрадовалась старуха, на другой же день пришла к мужу.

— Режь рябую корову!

Старик и так и сяк:

— Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

— Режь, да и только!

Наточил старик ножик… Побежала Крошечка-Хаврошечка к коровушке:

— Коровушка-матушка! Тебя хотят резать!

— А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их посади и никогда меня не забывай — каждое утро водой их поливай!

Крошечка-Хаврошечка всё сделала, как ей коровушка велела: голодом голодала, а мяса ее в рот не брала; косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, кудрявая да красивая. Яблочки на ней висят наливные, листики шумят золотые, веточки гнутся серебряные; кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — тот заглядывается.

Случилось раз — девушки гуляли по саду; на ту пору ехал мимо царевич — кудреватый, красивый, молоденький. Увидел яблочки и говорит девушкам:

— Девицы-красавицы, — говорит он, — которая из вас мне яблочко поднесёт, ту за себя замуж возьму!

Бросились Одноглазка, Двуглазка и Триглазка к яблоньке. А яблочки — то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают; хотели сорвать — сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Крошечка-Хаврошечка — веточки приклонились, и яблочки опустились. Сорвала золотое яблочко и поднесла его молодому царевичу. Царевич увёз её в свой дворец, женился на ней, и стали они жить-поживать, добра наживать.

ПУЗЫРЬ, СОЛОМИНКА И ЛАПОТЬ

Жили-были пузырь, соломинка и лапоть.

Пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю::

— Пузырь, давай на тебе переплывём!

— Нет, лапоть! Пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдём по ней.

Соломинка перетянулась с берега на берег. Лапоть пошёл по ней, она и переломилась.

Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!

ИВАН НАЙДА

Однажды шла женщина с ребёнком на базар, скажем, так вот, как в Житомир из Левкова ходят, и несла в корзинке дитя. Идёт с базара, видит — прыгает перед ней красивая птичка. Поставила она корзинку с ребёнком, а сама за птичкою побежала, хотела её поймать, чтобы дитя позабавить. Отбежала от корзины гона три.

А птичка взлетела на дерево и говорит:

— Оглянись, женщина, где твоё дитятко?

Та оглянулась, видит — нет дитяти, вернулась его искать. Искала-искала — не нашла. Потом заплакала… да и пошла домой.

А жил в лесу дед — волшебник, который всё знал, что на свете делается, поглядел он в свои волшебные книги и узнал, что сидит на такой-то дороге дитя в корзинке. Он пошёл, взял его, принёс к себе домой, нанял ему мамку, вырастил его и назвал его Иван Найда.

Как исполнилось мальчику пятнадцать лет, стал он на охоту проситься; вышел, видит — большое болото, начал осматриваться — нет ли где какой дичи, а тут — летят три уточки. Он собрался их бить, глядь — спустились они вниз, сбросили с себя крылышки и обернулись девушками. Старшие красивые, а младшею нельзя и налюбоваться! Только он заметил, что они в воду полезли, схватил платье — и айда домой!

Вылезли они из воды, начали одеваться, а одна видит — нету её платья и говорит:

— Это Найда взял, я уже знаю!

И кинулась за ним в погоню! Догнала, подошла; просила-просила — никак не отдаёт.

Рассердилась она на него, рванула своё бельё и как ударит его по лицу. А он явором стал, да таким высоким, кучерявым, широким. А дед ждал-ждал — нету его. Посмотрел в свои книги:

— Э-э, вот оно где Найда! — Топор на плечи и пошёл к нему. (Он уже знал, что тот явором сделался, и узнал, в каком он месте стоит.).

— Э-эх, — говорит, — и явор-то ты красивый; а ежели срубить, выйдет хорошая основа на хату. — Потом говорит: — А не ты ли это, сынок?

И стал перед ним Найда, как и был прежде.

— Я, — говорит, — тату!

— Вишь, — говорит, — я ж тебе, сынок, говорил: не трогай никого. — И привёл его домой.

На другой день снова просится Найда на охоту, а дед не пускает:

— Да куда ты пойдёшь, ещё кого-нибудь затронешь?

— Нет, тату, пойду, без неё не могу жить, сильно мне она понравилась.

— Ну, сынок, раз ты так хочешь, то ступай, — и отпустил его. — Как подойдёшь ты к озеру, сядь там под самый маленький ракитовый кустик; они прилетят, будут тебя искать. А когда они разденутся и будут в воду входить, ты хватай платье и беги во весь дух! Ежели она тебя по дороге нагонит, то пропал ты тогда; а если добежишь хотя бы до порога, то я поймаю вас обоих, когда она на тебя накинется, я буду за хатой дрова рубить.