«Бог есть любовь»,— прочитали ребята плакатик, висевший на стене. Галка поморщилась.

— Аленушка, господь гостей послал. Что ты, дурочка, убежала? Святого дела стыдиться грешно,— наставительно сказала тетка, приглашая ребят проходить в передний угол.

Аленка смущенно прижалась к косяку.

— Что-нибудь случилось, Вена? — спросила она Витамина.

Тот развел руками: пусть, мол, объясняют старшие.

Тетка с любопытством следила за гостями.

Павлова расправила на столе бумажку с «Живыми помощами» и спросила девочку:

— Твоя?

Тетка впилась глазами в этот тетрадный листок, потом вопросительно посмотрела на Аленку:

— Что это?

— Молитва, — чуть слышно прошептала девочка.— Я ее потеряла...

Галка обратилась к тетке:

— Прямо смешно. Она носит молитвы...— и усмехнулась.

— Что смешного-то? Объясни нам, грешным...— и тетка кивнула в сторону Ромки и Витамина.

Галка встала со скамейки и сказала:

— То, тетенька, смешно, что нет ни бога, ни черта, а Аленка упрашивает, чтобы они плохого чего не сделали... Кого упрашивать?

— Больно ты вострая, дочка,— замахала руками хозяйка,— не гневи всевышнего. Он все видит, все слышит... Молитва-то учиться помогает. Слава богу, учительница не обижается па Аленушку. Или, может, не так я говорю? — обратилась она к племяннице.

Девочка пролепетала:

— С молитвой легко. Когда плохо выучу, то про себя читаю молитву, и меня не спрашивают.

Витамин не мог усидеть на месте.

— Если хочешь знать, то Ирина Владимировна по глазам видит, когда ты можешь «двойку» схватить. И жалеет тебя — не спрашивает,— сказал он.

Тетка приблизилась к Павловой и укоризненно покачала головой. Строго спросила:

— Зачем пожаловали? Или для того, чтобы в моем доме антихристовы речи говорить?

Она взяла из рук Галки бумажку и протянула племяннице.

— Не надо, тетя Феклинья,— попятилась девочка, пряча руки назад.

Феклинья обожгла племянницу взглядом, усмехнулась и обратилась к гостям:

— Дите-то разумнее вас... Не хочет брать бумагу — осквернили вы ее. Ну да ладно, перепишет.

Ромка присмотрелся к Аленке. На ней была школьная форма, но где же звездочка октябренка?

— Она носит звездочку? — шепотом спросил Ромка Витамина.

— Аленка, ты не потеряла звездочку? — поинтересовался Венка.

По щекам девочки покатились слезинки.

— Дома звездочка,— пролепетала она.

Тетка Феклинья насмешливо сказала:

— Я ей не велела приходить ко мне со всякими разными значками. Мирского хватит и в школе — пусть там носит ваши значки, если положено... А здесь о душе лучше побеспокоится, богу помолится...

— «Всякие разные значки»,— срывающимся от гнева и обиды голосом повторила Галка слова тетки Феклиньи.— Да знаете ли вы, что на значке октябренка Володя Ульянов? — И с расстановкой: — Владимир Ильич Ленин!

Феклинья положила руку на плечо всхлипывающей Аленки и примирительно сказала, обращаясь к Галке:

— Мы грамоте-то не очень обучены. Может, что и не так делаю...

— Это точно, что не так делаете, тетенька,— согласилась Галка.— Смешно слушать: звездочку запрещается носить... Мы Аленку в пионеры готовим. Вдруг вы и галстук ей запретите надевать?

Феклинья присела на стул, сказала:

— Неужто баптисты враги ближним своим? Пусть и в пионеры вступает, и галстук носит... Только что — галстук? Красная тряпица, да и только... Аленка—девочка неглупая, сама поймет: галстук — украшение, как и крестик... А крестик мы не носим.

— Галстук —красная тряпица?.. Как крестик?..— возмущенно выдохнула Галка.— Пойдемте отсюда, ребята!

Она открыла дверь и крикнула:

— Аленку калечить все равно не дадим. До милиции дойдем! Галка и на улице долго не могла успокоиться. «Красная тряпица! — повторяла она.— Это галстук — украшение?»

Все началось месяца полтора назад. Аленка почувствовала недомогание, и мать не пустила ее в школу. Самой Анне Ивановне позарез надо было быть на работе — на шахту отгружали стойку, а без нее никто не имел права выдать крепь.

И хотя Аленка стала успокаивать мать, доказывать, что ничего с ней не случится, что побудет дома одна, Анна Ивановна опасалась оставить девочку без присмотра.

С Феклиньей, своей сестрой, Анна Ивановна не была в ссоре, но давно уже они не ходили друг к другу в гости. Анна Ивановна избегала набожной сестрицы: боялась, что та может худо повлиять на Аленку. В тот раз Анна Ивановна подумала-по-думала и решила, что ничего плохого не случится, если Феклинья присмотрит за племянницей. И побежала к ней. Феклинья обрадовалась приходу сестры.

— Проходи, Нюра. В кои-то веки бог принес,— хлопотала она.— Проходи, сестрица моя несчастная, одинокая вековуха-горюха...

— Не такая и одинокая — дочка есть,— прервала гостья Феклинью.— А вот тебя жалко мне. Сгубила ты себя со своей верой, с сыном рассорилась...

Феклинья вспыхнула, спрятала поседевшие прядки волос под платок, сердито посмотрела на сестру.

— И ты, Нюра, подстрекала Алексея, чтобы от веры отошел. А он, кровинушка моя, слаб духом оказался. И не стало у меня сына...

— Так уж и не стало,— сказала Анна Ивановна.— Через улицу живете...

— То уже не мой сын,— сурово заметила Феклинья.— То человек чужой, заблудшая овца...

Очень не понравился этот разговор Анне Ивановне. Она уже раскаивалась, что пришла в баптистский дом за помощью, хотела повернуться и уйти. Но представила больную Аленку одну, вспомнила, как вместе росли с Феклушей, когда-то веселой краснощекой девчушкой (недаром отец в шутку ее называл Свеклой), и Анна Ивановна подумала: что же это я делаю, сестру родную избегаю. Да куда же мы вот эдак-то дойдем? Нехорошо как-то получается...

И сказала:

— Аленка заболела. Пришла бы подомовничала, врача встретила...

— Конечно, конечно,— закивала Феклинья.

Помнит Аленка, как в тот день за окнами свистел ветер, стучала от его порывов раскрывшаяся калитка, с крыши падали прозрачные сосульки и, разбиваясь о землю, неприятно дзынь-кали.

У Аленки разламывалась от боли голова, хотелось пить. Она посмотрела в окно и увидела серый слежавшийся ноздреватый снег, такие же серые деревья, тяжело и обиженно махавшие ветками, одинокую нахохлившуюся ворону, уцепившуюся за сучок, и от всего этого девочке сделалось так тоскливо, что в груди что-то защемило и она уткнулась в подушку. Феклинья намочила полотенце и положила его на горячий лоб девочки.

— Господи, прости ты нас, грешных, подними ты на ноги сиротинушку,— жалобно обращалась она к невидимому богу. Аленка представила, что он, этот бог, сейчас смотрит на нее и решает: вылечить или не вылечить? Девочке стало жалко самое себя, и она заплакала.

— Поплачь, родненькая. Слеза душу облегчает,— шептала Феклинья.— Господь не обидит нас, не обойдет своим радением. Уж я помолюсь.

Потом пришла врач. Она торопливо осмотрела девочку, сделала укол, также торопливо написала рецепт и исчезла.

— Вот они, врачи нынешние. И слова от них не услышишь. А слово — оно лучше лекарства бывает...

Тетка Феклинья говорила правду. Это Аленка понимала.

В больницу класть девочку соседи не советовали — там не обеспечишь домашнего ухода, и Анна Ивановна, наблюдая, как старательно хлопочет около племянницы Феклинья, совсем успокоилась. Не до божьих разговоров, когда человек с температурой, думала она. И уходила на работу.

Феклинья и не говорила девочке о боге. Но из всех ее реплик и восклицаний было ясно: только он, всевышний, печется о здоровье людей.

— Говорила тебе, что господь не забудет нас своими милостями,— обрадованно сказала она, когда девочка впервые попросила поесть. Аленка еще не могла подниматься с постели, иногда впадала в забытье. Как-то раз увидела сон. Будто с облака на парашюте спустился Иисус Христос и подошел к Аленке — та ловила на лугу бабочек.

— Быстрее выздоравливай,— сказал Иисус.— Дарю тебе свою милость...