Ныне накопился огромный материал — свыше 4000 списков славянских рукописей разных типов для ветхозаветных книг и еще многочисленнее для новозаветных; есть справочные пособия (например, конкордации П. А. Гильтебрандта для Псалтири и Нового Завета), научные подготовления и ученые силы; сознана потребность и признана важность этого великого дела. Настала пора объединить и воплотить совокупными усилиями все главнейшие результаты в наилучшем славянском тексте. Для успешного выполнения этого грандиозного плана была образована и функционировала (с 1915 г.) при Петроградской Духовной Академии Комиссия из авторитетных ученых по научному изданию славянской Библии, которое рассчитано примерно на девять томов (6 для Ветхого Завета и 3 — для Нового). Осуществление этой колоссальной задачи было бы чрезвычайно плодотворным приобретением для всей ученой библиологии, не говоря об исключительной ценности для русского богословия, славяно-русской литературы и филологии, но… злой большевизм всё уничтожил…

Библия для русского богословия остается Божественной «Книгой Жизни» (как и называется 1-ый выпуск популярного комментария на Ветхий Завет проф. о. Н. П. Смирнова). Последняя открывается свыше, но созидается в мире, где она водворяется и функционирует в наличных космических условиях лишь с известного момента и в определенных формах. Поэтому христианство, при своей эссенциальной божественности, является историческим фактором, который с самого начала воплощает себя среди людей по своему типическому влиянию в учении и быте, праве и культе, постепенно преобразуя и обновляя лицо всей земли. Без фактического базиса в историческом обосновании и свойственном осуществлении христианство было бы лишь религиозно-философской доктриной, а не благодатно-жизненной Божественной стихией, которая соответственно своей природе раскрывается в обществе спасаемых, или Церкви христианской. Если говорится, что «английская (англиканская) церковь есть церковь историческая» (см. «The Expository Times», September. 1917. P. 543), то тем более несомненно это для Православной, всецело созидающейся на фундаменте традиционного преемства (ср. 1 Кор. 15:3) от Христа и апостолов в догматике, иерархии и каноническом устройстве. В силу этого неотъемлемой ингредиентной частью русского богословия всегда была церковная история с подразделением на общую, обнимающую судьбы христианства со времен апостольских в разных странах, и специально-русскую.

Первая из них издавна входила в школьно-педагогический обиход, но долго была здесь вспомогательным историческим комментарием и реальным пособием для теоретических знаний и не получала независимого научного развития. Конечно, еще многосведующий митрополит Московский Платон (Левшин) напоминал начальству Троицкой Лаврской Семинарии, «чтобы прилежное тщание иметь, дабы ученики учены были и успевали в истории церковной и гражданской, ибо сие наипаче человека просвещенным делает»; однако, исторические дисциплины продолжали оставаться в преподавании «экстраординарными», или второстепенными, и по своему курсу восполняли все другие, лишаясь надлежащей самостоятельности. Естественно, что первый опыт церковно-исторического обозрения в изданной в Москве в 1805 г. книге архимандрита Мефодия (Смирнова) захватывал и канонику, и литургику, и патристику, не раскрывая подробно и систематически какую-либо из своих тем. Проект академического устава 1814 г. называет церковную историю «общим святилищем» и предусматривает для нее такие «умозрения», чтобы получилась «философия истории», между тем не было для этого даже необходимых элементов. Поэтому и выпущенное в 1817 году в С.Петербурге двухтомное «Начертание церковной истории» архимандрита Иннокентия (Смирнова) было лишь научно-компилятивным компендием и свидетельствовало, что сам предмет являлся только служебно-школьным орудием для других целей и не считался еще обязательным культурным фактором общественного значения.

Ход образования постепенно подготовил для него иное научно-просветительное положение. В этом смысле выдвинул церковную историю на самостоятельный ученый пьедестал и развернул широкие и светлые горизонты в особенности профессор и ректор Московской Духовной Академии протоиерей А. В. Горский, который сам не любил печататься и выставлять своего имени (ибо, по свидетельству проф. С. П. Шевырева, был «примером соединения трудолюбия со смирением, не признающим своей личности; здесь за добросовестным трудом скрыто лицо», а «это самоотвержение — великий подвиг, объясняемый из лучшей стороны нашего народа»), но воспитал целую историческую школу, распространившуюся по всему простору русского богословского поля. По его воззрению, этой науке, разъясняющей движения человеческого духа под водительством Божественным, «нужно иметь око серафимово, чтобы так свободно читать в глубине сердец человеческих, так бестрепетно взирать на славу Божию; если вообще наблюдение явлений, совершающихся в глубине духа человеческого, сопряжено с великим трудом, подвергается опасности многих ошибок и заблуждений, то чего стоит столь глубокое раскрытие всех сил духа человеческого по обоим его направлениям — к небу и аду, какое принадлежит перу церковной истории?» Очевидно, здесь необходим и твердый устой, и независимый маштаб соответственно самому свойству знания. По суждению о. А. В. Горского, «изложение истории определяется взглядом на предмет ее, который (взгляд) должен быть выведен из существа ее. И по теории, и по опыту должно согласиться, что изложение истории Церкви наиболее определяется взглядом догматическим. Характер православного богословия — утверждать свои истины на слове Божием и подкреплять свое разумение слова Божия свидетельством Церкви, или Предания в обширнейшем значении. Это уважение к голосу Церкви, или Преданию, есть вместе уважение к истории Церкви, которая бывает тогда не просто бесстрастной повествовательницей о фактах минувшего, но живой апологией христианской истины с ее доктринальными верованиями и конкретными обнаружениями. Впрочем, данное понимание вовсе не санкционирует ни отвлеченной схематичности, ни конфессиональной тенденциозности. По словам о. А. В. Горского, «учение (христианское) имеет свою жизнь, свои направления, движения, борьбу, успехи. Догмат, как мысль Божественная, навсегда изреченная человечеству в откровении, всегда полон сам в себе, тождественен, единичен. Но как мысль, усваиваемая человеком, он принимает различные виды: его сфера то расширяется, то сокращается, то она делается светлее, то затмевается; прилагаясь к различным отношениям человека, необходимо становится многосложнее; соприкасаясь с той или другой областью познаний, он и их объясняет и сам ими объясняется». Однако тут «говорится о развитии догматики, а не догматов». С этой стороны, научно уместен и вопрос о «влиянии индивидуальных качеств учителей Церкви на учение Церкви», поскольку «биографические сведения о учителях Церкви и перечень их сочинений… должны служить к раскрытию направления и успехов развития догматики». Что до православности, то для о. А. В. Горского она служила предуказанием и критерием объективно-истинного разумения, «везде обращая к первоначальным источникам», чтобы внутренне постигнуть и правильно осветить в историческом процессе ту великую аксиому, что «Церковь в одной тоже время и училище истины для руководствуемых, и храм для их освящения, и духовное Царство, в котором каждому члену назначено свое место и все, подчиненные одной верховной невидимой власти, управляются на основании ее законов видимым священноначалием».

По влиянию и воздействию о. А. В. Горского ближайшие преемники его академического служения развернули церковно-историческое знание столь широко, что, не имея для себя обусловливающих фактических предварений, оно могло корениться лишь в глубоких тайниках творческого духа этой редкой личности, как и вообще всё великое в мире рождается с неприметной таинственностью (ср. Лк. 17:20) — не из конкретных внешних фактов, а из внутренних индивидуальных факторов: humanum paucis vivit genus. Уже первый сменивший о. А. В. Горского на академической кафедре архимандрит Иоанн (Митропольский) не убоялся взять обработку истории Вселенских Соборов и в повествовательном отношении изобразил три первые из них с достаточной научностью, почему продолжатель этого дела, проф. Ал. П. Лебедев, не нашел нужным снова описывать настоящую сторону.