Уважительное отношение Н. Н. Глубоковского к Славянской Библии выражено в одноименной статье, написанной в 1932 в эмиграции в Софии. Он особо останавливается на достоинстве древнегреческого текста Септуагинты, с которого был сделан перевод на церковнославянский язык. Ученый высказывает смелую по тем временам мысль о том, что разночтения греческого перевода Семидесяти и традиционного масоретского текста обусловлены не переводческими проблемами первого и не текстологическими погрешностями второго, а могут быть объяснены тем, что они восходят к двум различным редакциям древнееврейского текста. Поэтому-то в Септуагинте находит явное выражение «персоналистический универсальный мессианизм», столь хорошо соответствовавший проповеди об Иисусе Христе в ранней Церкви, тогда как в масоретском тексте ученый видит уже «националистически-мессианскую» окраску. Отсюда Н. Н. Глубоковский делает вывод об «особой религиозно-научной важности» Славянской Библии как «почтенного свидетеля византийско-греческого оригинала» текста Ветхого Завета. Предположение Н. Н. Глубоковского о разных «текстуальных типах» подтвердилось текстологическим анализом кумранских библейских рукописей (найденных в 1947–1952 годах и датируемых III–I веками до Р. Х.). Указанный анализ позволил Ф. М. Кроссу и еще ряду исследователей выделить по крайней мере три редакции древнееврейского текста (палестинскую, александрийскую, вавилонскую), существовавших до Рождества Христова.

Кроме трудов исследовательского характера Н. Н. Глубоковскому принадлежит целый ряд обзоров русской и иностранной богословской литературы. Ему же принадлежит интереснейший труд «Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии», в котором он описывает основные тенденции развития, а также вопросы и проблемы русской богословской науки XIX — начала XX века.

Особой сферой деятельности ученого была забота об улучшениях в сфере духовного образования. В 1895 году он разработал новую программу по Священному Писанию Нового Завета для семинарий и направил в Учебный комитет при Св. Синоде записку, которая стала основой для пересмотра Учебным комитетом семинарской программы по Священному Писанию. В ней он отмечал необходимость для преподавателя «говорить не столько о фактах во всех их подробностях, ‹…› сколько извлекать мысли из фактов». В следующем году он пишет в записке в Комиссию по внесению изменений в Устав академий при СПбДА, что богословские дисциплины сильно взаимосвязаны между собой, поэтому введение специализации, понимаемой в привычном для светских наук смысле, невозможно. Первые несколько лет занятий в богословских школах необходимо изучать систему богословских дисциплин в целом. Однако позже, при занятиях в академии, необходима, по выражению Н. Н. Глубоковского, «сосредоточенность» студента на одной конкретной сфере богословских дисциплин. Такая сосредоточенность «ничуть не мешает основательному знанию, а только объединяет его и потому созидается на нем. Она заботится только о том, чтобы свои научные занятия каждый студент мог свести к одному знаменателю и располагал их с осмысленной и понятной для него систематичностью». В противном случае творческие силы студента гибнут, задавленные потоком разнопрофильной информации. Достичь сосредоточенности можно путем самостоятельного написания студентами специальных работ, прежде всего — кандидатских диссертаций. Полезна будет, с точки зрения, ученого, и возможность выбора студентом интересующих его предметов из ряда альтернативных.

Труды профессора Н. Н. Глубоковского до сих пор практически не утратили свой научной значимости; поднятые и рассмотренные в них библейские вопросы остаются в большинстве своем актуальными. Некоторые работы ученого переизданы или переиздаются в бумажном варианте, но большая часть его научного наследия по-прежнему недоступна для широких кругов библейских исследователей. Учитывая это, Кафедра библеистики Московской духовной академии (http://www.bible-mda.ru) совместно с Региональным фондом поддержки православного образования и просвещения «Серафим» (http://www.seraphim.ru) подготовили более 30 работ Н. Н. Глубоковского в электронном варианте в рамках проекта по созданию электронных книг по библеистике, включая основной труд профессора — «Благовестие св. апостола Павла по его происхождению и существу» (объемом 2350 страниц).

Священник Димитрий Юревич

Всякая наука для своего развития требует хорошей специальной школы и широкой образованной аудитории. Без первой она лишается питающего источника и объективного фундамента, без второй, не будучи нигде и никем воспринимаемой, не находит для себя жизненных корней, прозябает, чахнет и вянет, как тепличное растение в неблагоприятной обстановке. По отношению к русскому научному богословию оба этих условия долго отсутствовали. Правда. Киевская Академия основана при архимандрите Киево-Печерской Лавры (с 1627 г.) Петре Могиле, потом знаменитом Киевском митрополите (1633–1646 гг.), еще в 1631 году, а Московская славяно-греколатинская — открыта в 1685-м, но та преобразована в научный институт лишь в 1817 и фактически стала функционировать в 1819-м, последняя же реформирована в 1814 году. С.-Петербургская (Петроградская) Духовная Академия, действующая с 1809 года, получила титул «Александро-Невской Академии» уже в 1797 году и ранее существовала в качестве «главной семинарии» (1725–1788 гг.) и «славенской школы» (1721–1725 гг.). Казанская Духовная Академия ведет свое начало только с 1842 года. Отмеченные требования частью и ко времени пагубной русской революции не достигли желательного совершенства по степени и распространению: провинция еще не имела необходимой образовательной культурности и не обнаруживала глубокой научной восприимчивости, почему ученый богослов обычно не встречал там ни материальных, ни морально-интеллектуальных удобств для серьезной систематической работы. По этой причине и богословское издательство являлось собственно не удовлетворением реальных запросов, а, скорее, простой жертвой ревности отдельных лиц и не имело достаточной поддержки в официальной щедрости учреждений и в денежном покровительстве меценатов или в коммерческой предприимчивости. В богословской области все и каждый писали в России больше по своему индивидуальному влечению и печатали на свой «страх», вовсе не исключительно материальный… Естественно, что русское научное богословие принадлежит новейшему времени и сосредоточивается по преимуществу около учено-академических центров, едва сто лет тому назад получивших научную организацию.

По сказанному понятно, что русскому научно-богословскому ведению приходилось больше собирать и усвоять, чем творить и обогащать. Тем не менее оно постепенно разрасталось по всем разветвлениям и научно укреплялось, всегда сохраняя собственный отличительный облик в своей православности. Поэтому характерным для него по самому существу служит прежде всего догматическое богословие, раскрывающее принципиальные основы и теоретические формы православно-христианской веры. Здесь замечательны три крупных систематических труда.

Первым по времени было обширное «Православно-догматическое богословие» преосвящ. Макария (Булгакова), впоследствии митрополита Московского, увенчанное полной Демидовской премией от Академии Наук и послужившее одним из оснований к избранию автора (в конце 1854 года) в ординарные академики по «Отделению русского языка и cловесности» (согласно отзыву академика И. И. Давыдова). Это грандиозная попытка научной классификации накопившегося догматического материала, который она подвергает строжайшему взаимному объединению, принимая всё пригодное и устраняя обветшавшее. Так подводился итог всему предшествующему развитию и создавалась фактическая возможность для дальнейшего движения по новым путям. С этой стороны историческая заслуга «Догматики» митроп. Макария несомненна и громадна, не говоря уже о богатстве и разнообразии ценных данных — особенно по библиологии и церковно-отеческой литературе. Но ясно само собой, что автор тяготеет к прошлому, живет его традициями и руководствуется прежними методами. Для него догмат есть законченная теоретическая формула, безусловно обязательная по своей отвлеченной и непререкаемой законченности. В таком случае по отношению к ней дозволительна лишь единственная научная операция — обоснование ее истинности логически связной взаимностью всех ее частей и подавляющей принудительностью внешних аргументов. Отсюда всё построение неизбежно приобретает характер априорной сухости и книжной безжизненности, а научное раскрытие оказывается прямо схоластическим с утонченными подразделениями и теоретическими схемами. Архитектоническая выдержанность всей искусной конструкции не имела для себя внутренней опоры в соприсущей живительности и внешней жизненности, почему все обильные библейско-патристические подтверждения не получали органической стройности прочного сочетания с целым и между собой и по своей массивности становились обременяющим грузом, как «облак свидетелей», иногда способный затуманивать предмет и оттенять его устрашающую непостижимость. Мысль не столько принимает догмат и свободно соглашается с ним, сколько подчиняется ему насильственно. Здесь научная схоластичность теряет истинную научность, которая всегда зиждется на рациональном признании, приводящем разум к добровольному «послушанию вере».