Он осклабился и подмигнул, затем мотнул головой в сторону церкви Святой Фридесвиды.

— Те, что были в церкви, горожане, жили среди нас, если отсюда родом. Чертовы датчане. — Отвернувшись, он сплюнул. — Они надеялись, что священник спасет их, но он был с нами. Их собралась уже большая толпа, и отец Осберн собственноручно поджег соломенную кровлю. Господь милостивый благословил нас ясной погодой, и это был великолепный пожар! — Он удовлетворенно кивнул. — Думаю, мы хорошо поработали в день святого Брайса.

Этельстан, чертыхаясь, отвернулся. Нечего сказать, хорошо поработали. Жители Оксфорда педантично исполнили указ короля. Что касается всей остальной страны, то даже король, скорее всего, никогда не узнает, сколько сотен людей было убито, а скольким удалось избежать смерти от меча, но, несомненно, датчане были умерщвлены не все до одного. И так же не приходится сомневаться в том, что кто-нибудь донесет весть о резне до ушей Свена Вилобородого и скажет ему, что его сестра и ее малолетний сын были среди убитых датчан.

Еще придет расплата за резню в день святого Брайса. Одно кровопролитие повлечет за собой другое, и Свен Вилобородый не оставит это вопиющее деяние без ответа.

К тому времени, когда Этельстан вернулся в Винчестер, он выслушал еще множество докладов об убийствах, совершенных в Лондоне, Уорике и Шрусбери. Его гнев возрастал с каждым новым рассказом.

Пренебрегая придворным протоколом, он прямиком прошел в личные покои своего отца и хлопнул ладонями по столу перед королем.

— Зачем вы это сделали? — потребовал он ответа. — Что на вас нашло, зачем вы стольких ни в чем не повинных людей предали смерти?

Король поднял на него глаза и, поджав губы, взмахом руки выслал из комнаты дворецкого и писаря, строчившего что-то за столом. Откинувшись на спинку своего массивного кресла, король скрестил руки на груди и уставился на сына мрачным взглядом.

Глядя на отца, Этельстан подумал, что он выглядит в точности как Бог на картинке в молитвеннике, подаренном ему бабкой. Вот он сидит перед ним, всевышний судия, наказуя и милуя по своему усмотрению.

— Покусившийся на меня датчанин объявил себя частью армии, — медленно заговорил Этельред. — Ты слышал его. Ты сам с ним разговаривал.

— Да, я говорил с ним! Он был безумен! Он бредил! Не было никакой армии!

— Это сейчас нет армии, — возразил Этельред спокойным голосом. — Мои наместники об этом позаботились. Они предали мечу только вооруженных людей.

— Вас ввели в заблуждение, — сказал Этельстан ледяным тоном. — Они убивали женщин и детей. В Оксфорде их сожгли заживо в церкви, где несчастные искали убежища.

Этельред махнул рукой.

— Это было сделано по ошибке.

Этельстан ошеломленно на него уставился. Он это назвал ошибкой. И на его лице не читалось и тени сожаления, только слабое раздражение.

— Это было сделано вашим именем! — воскликнул Этельстан. — Это деяние на вашей совести.

— Не только моей. Я все согласовал со своими советниками.

— Значит, они дали вам плохой совет! Чье мнение вы выслушали? Позвольте, я угадаю. Эдрика из Шрусбери, который не скрывает своей ненависти к датчанам, проживающим рядом с его владениями? Этельмера из Оксфорда, который, надо полагать, удвоил свое имущество в результате этой расправы? Аббат Кенульф…

— Я держал совет с людьми, которые погибли бы первыми, если бы на нас напал внутренний враг! — оборвал его Этельред. — Теперь, когда неприятель уничтожен, королевство в большей безопасности. Я в большей безопасности!

Этельстан неотрывно смотрел на отца. Как он может быть так слеп, не видя последствий содеянного?

— Вы не уничтожили неприятеля, милорд, — возразил он. — Вы себе его нажили. Этот поступок вам еще аукнется. Сотни людей убиты по вашему велению. Паллиг убит, хотя вы сами одарили его золотом, чтобы он построил себе дом, и наделили землей, на которой тот стоит. Его жена Гунхильда и ее малый ребенок убиты. Думаете, ее брат, Свен Вилобородый, самый безжалостный из датских военачальников со времен Альфреда, не возжелает мести?

— Если и так, то он придет из-за пределов королевства, а не изнутри! Я не могу позволить своим врагам обитать прямо в моем королевстве, жирея на наших землях и только ожидая сигнала, чтобы обернуться против нас и напасть. Люди поумнее тебя дали свое согласие на это дело. Они не стали подвергать сомнению мудрость решений своего короля.

— У живших среди нас датчан не было причин на нас нападать, милорд. Теперь, благодаря вашим действиям, она у них появилась. Попомните мои слова, отец, вы еще пожалеете об этом неправедном поступке. Все мы о нем пожалеем!

— Мне нет дела до твоих сожалений, — бросил ему король. — Разговор окончен. Хьюберт!

Дворецкий Этельреда вошел в комнату, поклонился королю и встал рядом с Этельстаном, язвительно глядя на него.

Расстроенный и злой из-за упрямого нежелания отца принять разумные доводы, Этельстан, вновь ударив ладонью по столу, развернулся и удалился из комнаты.

Его отец — дурак. Богатый, наделенный властью, благословенный Богом, но, тем не менее, дурак. Он принимает решения, которые неизбежно приведут к беде. Это все равно, что греческим огнем пытаться потушить пламя. И Этельстан сильно сомневался, что кто-то из них сможет спастись, когда пожар разгорится по-настоящему.

Этельред хмуро смотрел вослед уходящему Этельстану. Его глупец-сын не понимает. Да и куда ему? Он не видел духа Эдварда, не был обременен предвидением своей собственной судьбы, не был вынужден принимать меры, чтобы ее избежать.

Но, свершив этот поступок, который его сын считает таким отвратительным, он восторжествовал над своими врагами и отвратил от себя отмщение, которое его умерший брат стремился свершить из-за порога смерти. Он уберег свое королевство и свою корону.

И, наконец, он навсегда избавился от ужасного призрака, который так долго преследовал и мучил его.

— Мой сын порицает меня, Хьюберт, — сказал он, — за то, что я защитил королевство, которое он в будущем унаследует. Он противопоставляет свой юношеский ум моему опыту и знанию.

— Ему семнадцать, милорд. Вспомните, когда вам было семнадцать, вы носили корону уже несколько лет. Возможно, ваш сын считает, что он уже такой же сведущий, каким вы были в его возрасте.

Этельред помрачнел. Этельстан пока еще щенок. У него нет опыта, чтобы понимать замыслы взрослого мужчины.

— В семнадцать я был значительно более зрелым, — сказал он. — А мой сын пока еще не овладел умениями правителя. Он руководит своей небольшой гвардией, но еще не прошел боевое крещение.

— И все же, милорд, он недавно оказал вам неоценимую услугу, не так ли? Вмешался, когда датчанин покусился на вашу жизнь, чем проявил свою преданность и ловкость. Возможно, подобную услугу следует вознаградить каким-нибудь символом признания, чем-то, в чем выразилось бы ваше расположение к нему.

— Хочешь сказать, я должен пожаловать ему меч Оффы? Объявить его моим наследником и наделить поместьями для управления?

— Если лорд Этельстан займется собственными обязанностями, у него будет намного меньше времени на то, чтобы рассуждать о ваших, мой король.

Этельред положил подбородок на сцепленные пальцы и поразмыслил над этим советом. В нем был смысл. Безусловно, его сын заслужил признания за свои молниеносные действия в тот день на соборной площади. Пожаловав ему меч Оффы, он лишь подтвердит то, что и так общеизвестно, — что однажды старший этелинг унаследует его трон. Что касается земельных наделов, то, пожалуй, пришло время всем троим его старшим сыновьям дать больше свободы в управлении поместьями, которыми они уже владеют. Это займет их свободное время и даст возможность нажить необходимый собственный опыт.

— Когда витенагемот соберется в следующий раз, мы даруем меч моему сыну и пожалуем ему иные должности. Пусть проявит свои способности принимать правильные решения на собственных подчиненных, а мы посмотрим, как он с этим справится.