— Пи-и-ть, — попросил обожженный танкист, младший лейтенант Круцких. лежавший на носилках.

Кухарев потряс пустой флягой, вздохнул тяжко — воды нет...

Дмитрий огляделся. Кругом лес и лес, должно быть, ни ручейка здесь, ни озерка, ни лужицы какой-нибудь.

— Возьми, доктор, лопаточку, найди низинку, покопай, там вода будет, — посоветовал Кухарев, протягивая свою маленькую саперную лопату.

Копать лопатой не пришлось. К счастью, метрах в двадцати Дмитрий увидел тоненький, как ниточка, ручеек, что струился из-под ствола поваленного грозой дерева. Он тут же нацедил флягу, попробовал — вода холодная, чуть пропахшая прелой листвой и древесиной.

Вернувшись к раненым, Дмитрий услышал разговор. Говорил Рубахин.

— О нас и думать забыли... Жди у моря погоды...

— Замолчи ты, брюзга, замолчи, Рубахин, — отмахивался незлобиво Кухарев. — Как это «думать забыли»? Живой человек с нами был, а живой живого не бросит. Это я тебе точно говорю, не бросит.

— Сколько уж бросали, — не сдавался Рубахин. — Я от самой границы иду, видел... Ты вот скажи, если такой умный, почему тузит нас немец? Что он — сильнее?

— Стало быть, пока сильнее, — невозмутимо ответил Кухарев. — Ты, Рубахин, о другом подумай. Сбили, к примеру, нас немцы с позиции, да ведь и сами они битыми оказались, дивизию-то их мы расчихвостили. А ты что же думаешь, дивизиям у них счета нет? Есть счет дивизиям! Тут одной не досчитается Гитлер, там другой... И танки их тоже счет имеют... Я вот расскажу тебе случай. В июле еще было. Прихватили мы в плен ихнего субчика, инспектора какого-то чуть ли не генеральского звания. Пер на легковой, а мы эту легковую шпок, так она в кювет и загремела. Выволокли мы этого самого субчика, глянул он своими ошалелыми глазищами и, должно быть, с испугу браниться стал: почему, мол, здесь русские, ежели, по его плану, тут уже давно должны быть немецкие части... Слыхал? План у него: такого-то числа занять то-то, такого-то то-то. А план-то прохудился, план-то его мы нарушили! Ты погоди, погоди, Рубахин, дай нам отдышаться, и мы начнем тузить, и они побегут. Будет, Рубахин, и на нашей улице праздник.

— Только не нам праздновать.

— Это уж другая статья, это у кого судьба какая...

Дмитрий напоил обожженного младшего лейтенанта. Танкист чуть приоткрыл мутноватые, полные боли глаза, прошептал что-то похожее на «спасибо», и опять зажмурился, крепко сжал зубы, и на закопченных щеках вздулись бугорки желваков. Дмитрий догадывался, что младшего лейтенанта терзает жгучая боль, но танкист молчал, и только иногда в полузабытьи хрипло командовал: «Вперед. Бронебойным... огонь».

Дмитрий подошел к другому раненому. Это был совсем еще молоденький боец, наверное, ровесник ему и, быть может, такой же доброволец, Ломинашвили. Горбоносый, бледный, с черной курчавой шевелюрой, он безмолвно лежал на носилках, всем, кажется, довольный. У Ломинашвили было пять ранений — в ноги, в живот, в голову. Он замотан весь бинтами.

— Покурить охота, — сказал Рубахин.

— Покурить это можно, покурить это я, дружок, организую, — заботливо проговорил Кухарев и достал расшитый цветочками кисет.

— И мне сверни, старина, — попросил сержант Борисенко.

— И тебе сверну. Табачок есть. А коль есть табачок, весело живет мужичок!

С тех пор, как ушел шофер, минул час, другой, третий. Вечерело. Будто укладываясь на ночлег, в кусты заползали синеватые сумерки.

— Эх, знать бы такую петрушку, прихватил бы у старшины сухариков, похрустел бы сейчас да зубы поточил, — мечтательно проговорил сержант Борисенко.

Дмитрий вспомнил о свертке, что дал ему на дорожку повар Михеич. Сверток он сунул в санитарную сумку и теперь, достав его, протянул сержанту.

— Возьмите, там колбаса, хлеб.

Борисенко даже отодвинулся.

— Да ты что, доктор, я ведь... я пошутил, — смущенно отказался он.

Опять вмешался рассудительный Кухарев.

— Вот какое дело, доктор. Есть всем охота. Проверь по вещмешкам да по карманам, что у кого завалялось, да в общий котел. У меня вот НЗ цел, бери...

— А я не дам проверять мешок, не дам, — зло процедил Бублик и сгреб свой мешок, навалился на него грудью.

Дмитрия удивило, что Кузьма орудовал раненой рукой так же хорошо, как и здоровой.

— Ты вот что, парень, подчиняйся, — сурово сказал Бублику сержант Борисенко. — Доктор теперь у нас командир. Понял? Как распорядится доктор, так и будет. Про дисциплину не забывай. Мы хоть и раненые, а бойцы, подразделение. Отдай! — Борисенко здоровой рукой вырвал мешок.

Кузьма Бублик зверовато сверкнул узкими глазками. Казалось, он вот-вот бросится на сержанта.

В бубликовском мешке оказалось немалое богатство — сухари, две банки тушенки, сахар, масло и даже бутылка водки.

— На складе, подлец, работал, от красноармейского рта отрывал, — угрожающе процедил Борисенко.

— Ладно, Володя, — остановил его Кухарев. — Поблагодарить человека надо за такие запасы.

— Поблагодарил бы я его, век помнил бы...

Ночь.

Тишина.

Над головой лопотала о чем-то невидимая листва. Дмитрий лежал на пахучих, еще не успевших пожухнуть ветвях и прислушивался к непонятному лесному шуму. Этот шум навевал приятную дрему. Хотелось думать о чем-то хорошем, светлом, вспоминать беззаботное студенческое времячко... Но в голове у Дмитрия шмелиным роем гудели и гудели тревожные мысли — что делать, как быть? Шофер обещал прийти и не пришел. Почему?

До слуха донесся еле различимый рокот автомобильного мотора. Дмитрий напрягся, прислушался. Да, так и есть — идут машины, его спасение... Он вскочил и сквозь кусты стал пробираться к дороге. Странное дело: днем этих кустов как будто и не было, а сейчас они хлестали по лицу, цеплялись за гимнастерку, путались под ногами.

Что это? Машины идут с зажженными фарами? Есть же приказ... И вдруг Дмитрий понял: немцы... и рухнул наземь. Сердце так заколотилось в груди, что казалось — его стук будет расслышан там, на машинах...

Машины проползли. Растаял в темноте моторный рокот, и снова отчетливо слышался болтливый шепот леса...

Дмитрий вернулся к раненым.

— Что там, доктор? — шепотом спросил Кухарев.

Дмитрию не хотелось говорить о том, что по дороге прошли немецкие машины, и он буркнул:

— Не знаю.

— А я знаю, знаю, немцы проехали, по звуку слышно было. Попразднуем теперь, — выцедил Рубахин. — Что будем делать?

— Ладно спи, утро вечера мудренее, — посоветовал ему Кухарев.

— Придут, сцапают.

— Тихо ты, — попросил сержант Борисенко.

Дмитрий опять улегся на пахучие ветки, подложив под голову санитарную сумку. Раненые молчали. Но он чувствовал — никто из них не спит, каждый, видимо, обеспокоен одной и той же тяжкой думой: теперь уж помощи ждать неоткуда и не от кого, теперь они остались одни...

Дмитрию хотелось заснуть, забыться, но сон пропал, и еще неукротимей разгуделся шмелиный рой в голове. Дмитрий понимал безвыходность положения, и все те страхи, которые были раньше, показались ему наивными и несущественными. В самом деле, что такое обстрел рощицы, где стоял полковой медицинский пункт? Пустяк. Снаряды рвались вдали от палатки... Даже день, когда он перевязывал раненых у бомбовой воронки, когда гремело вокруг и прорвавшийся танк грозил раздавить и его, и раненого, сейчас казался ему обычным будничным днем войны. Там было кому защитить его, санитарного инструктора, там был и боец со связкой гранат, и лейтенант Шагаров и многие, многие другие. А здесь только лес да раненые...

— Стой! Стой, подлюка! — послышался крик.

Дмитрий открыл глаза. Было раннее утро. Кричал Кухарев, кому-то грозя костылем. Дмитрий подбежал к нему.

— Что случилось?

— Удрал, сволочь, не разглядели мы подлюку.

— Кто удрал?

— Да этот, Бублик.

— Где он? Я его...

— Постой, доктор, охолонь, застрелит еще, он и револьвер твой унес.

Дмитрий схватился за кобуру. Она была пуста.