— Лука Лукич, неужели ты не веришь мне?

— Верить-то верю, давно знаю тебя, да время такое, что...

— Нужны доказательства? — торопливо перебил Бублик. — По-дружески скажу: припрятал я кое-что.

Начальник полиции заинтересованно глянул на собеседника.

— В одном укромном местечке лежат раненые красноармейцы.

Самоедский выскочил из-за стола.

— Где? Сколько?

— В лесу. Девять раненых и десятый санитарный инструктор. Могу показать, если пожелаешь. Только транспорт нужен.

Начальник полиции постучал карандашом о графин, и в кабинет сразу же ввалился здоровенный рыжий полицай.

— Слушаю, господин начальник.

— Машину! — приказал Самоедский.

Пока ожидали машину, в кабинет начальника полиции заходили какие-то люди с докладами, с просьбами, приходил даже немецкий солдат с пакетом. Кузьма Бублик слышал, как властно приказывал Самоедский, как резко одному отказывал, другому милостиво разрешал что-то, и внутри у Бублика зашевелилась колючая зависть. Ведь кем был раньше его давний знакомый? Да считай, что никем. И вот гляди-ка — взлет: завклубом стал чуть ли не первым человеком в районе!

— Трудноватая работенка, — жаловался он Бублику. — Только вхожу в курс дела, а стоющих людей нет, одна шваль, опереться пока не на кого. Кадры подбираю...

Тот же рыжий полицай доложил, что машина готова. Они ехали в лес на старой полуторке. Самоедский сидел с шофером в кабине, а Кузьма Бублик наверху, в кузове. На поляне, где еще виднелись останки сгоревшей машины, он затарабанил кулаком по кабине и указал:

— Вон там, в лесу.

— Ты говоришь, у них нет оружия? — опять переспросил Самоедский.

— Нет. Но если бы даже и было, они стрелять не стали бы. Мы ведь помочь им приехали... Усадим в кузов, скажем, что думаем отвезти в больницу. Откуда им знать, что ты — начальник полиции, — полушепотом говорил Кузьма Бублик.

— Хитер ты, Кузьма, ой, хитер, — одобрительно покачал головой Самоедский.

Не вынимая рук из карманов, они осторожно приближались к тому месту, где должны были лежать раненые.

— Здесь никого нет, — разочарованно протянул Самоедский.

Да, раненых не было. Бублик увидел оставленный им бинт, раздавленной змеей лежавший на сухой листве. Чуть в стороне он заметил могильный холмик с воткнутой щепкой. Он подошел к нему, прочел надпись и сшиб ногой щепку.

— Видишь, были здесь раненые, были, — торопливо доказывал Бублик, боясь, что Самоедский не поверит, обвинит его в том, что зря сюда приехали.

— Были да сплыли, — проворчал начальник полиции. — Куда они могли деваться? Вот вопрос.

— Далеко уйти не могли. Давай поищем.

— Ищи-свищи, лес-то большой... Должно, где-нибудь в селах... Ничего, прочешем, найдем. А тебе, Кузьма, спасибо, что сказал. Вижу — можно с тобой кашу варить, — говорил Самоедский и вдруг предложил: — А поступай-ка ты ко мне на службу!

...Их было теперь семеро — шесть раненых и седьмой — лекарь, санитарный инструктор. И были у них друзья в Подлиповке, в Грядах. И была еще надежда на то, что скоро мало-помалу затянутся раны. Эта надежда окрепла после того, как навестил их настоящий доктор, Борис Николаевич Красносельский.

Через день, как по расписанию, в «лесной лазарет» приходила Полина с неизменным своим саквояжиком. Она облачалась в чистый, старательно отутюженный халат, просила у Дмитрия тетрадь для назначений с записями Бориса Николаевича и начинала делать перевязки, раздавать лекарства.

— Прямо, как в настоящей больнице, — весело говорил сержант Борисенко и опять упрашивал: — Полина Антоновна, освободите, пожалуйста, мою руку из плена шины.

— Вы же знаете, без Бориса Николаевича я не могу!

Кухарев подталкивал сержанта и с довольной улыбкой говорил:

— Как в настоящей больнице: врач назначает, сестра выполняет...

Дмитрий готов был повторить вслед, что все идет как надо, и вдруг прибежал встревоженный дед Минай.

— Сматываться надо, братцы мои, немец шныряет вокруг, полицаи рыщут!

— Вот как! Не забывай, коза, что волки рядом. — Кухарев забеспокоился. — Что же нам теперь?

— Уведу вас, братец ты мой, в другое место, куда сам леший с провожатым ходит. А то как бы не было беды, — ответил дед Минай.

Они опять долго шли по чащобе, и Дмитрий беспокоился: найдет ли их теперь Полина, придет ли?

И на новое место, хотя реже, но приходили друзья. Бойцы радовались приходу и фельдшерицы, и доктора, и деда Миная. Дмитрий тоже радовался, но почему-то больше ждал Полину и всякий раз, даже от нового места, провожал ее через лес до самого села.

Вот и сегодня они вдвоем шли по тихому осеннему лесу. Под ногами ласково шуршала опавшая листва, где-то весело пересвистывались синицы, слышался упрямый стук дятла, словно дятел с кем-то переговаривался азбукой Морзе.

В лесу остро пахло грибами.

— Ой, Митя, вы знаете — жизнь сейчас какая-то странная, и слова из прошлого вернулись — «бургомистр», «полиция», «господин», «сельский староста»... И страшно...

— Может быть, вам не нужно ходить к нам в лес, это опасно, я сам буду перевязки делать, — сказал он, в душе боясь того, что она согласится и перестанет ходить к ним.

— Нет, нет, Митя, не очень опасно. Я уже пропуск у старосты получила, меня ведь и ночью могут вызвать к больному...

Уже почти у самого села Полина сказала:

— Я видела вчера березовскую акушерку. Она шепнула мне по секрету, что в Горелом лесу появился какой-то полковник с отрядом бойцов.

— Мне нужно обязательно увидеть акушерку и расспросить ее обо всем, — ухватился Дмитрий за эту весть. Они с Кухаревым и сержантом Борисенко все чаще и чаще заводили речь о том, что же делать, когда все товарищи встанут на ноги. Ясно было только одно: пойдут к своим за линию фронта. А где фронт, как идти? Ведь у них не было ни оружия, ни карты, ни компаса. В отряде полковника все это, видимо, есть, он поможет! Дмитрий настойчиво повторил:

— Мне нужно увидеть акушерку.

— Она вам ничего не скажет.

— Должна сказать, не имеет права не говорить, если я попрошу.

— А кто вы для нее?

— Как кто? Боец Красной Армии...

Полина засмеялась.

— Да вы посмотрите на себя, похожи ли на бойца? Дед Минай обмундировал вас!..

Лапти, старенький пиджачок, такая же старенькая кепчонка преобразили Дмитрия до неузнаваемости.

— Все-таки мне нужно узнать о полковнике, — требовал он.

— Хорошо, давайте завтра сходим вместе, — согласилась она.

День выдался хмурый, пасмурный. Это был один из тех неприветливо-холодных дней, когда можно ожидать всего: и дождя, и снега. По небу лениво ползли тяжелые, землисто-серые облака, сквозь толщу которых с трудом прорывалось почти негреющее солнце. Оно тут же снова пряталось, как будто ему грустно было смотреть на пожелтевшие рощи, пустые поля, на щетинистый луг и проселочную дорогу, избитую, истерзанную колесами и гусеницами.

Но Дмитрий и Полина ничего этого не замечали, и день им не казался хмурым. Они шли через луг по проселку и вели непринужденный, внешне пустоватый разговор, какой ведут все молодые, когда слова имеют особый смысл, понятный только им двоим. Порой они умолкали, и Дмитрий ловил себя на мысли о том, что ему и молчать хорошо с Полиной...

— Ой, посмотрите, машины! — тревожна вскрикнула она.

Их догоняли огромные немецкие грузовики. Дмитрий замедлил шаг и оглянулся по сторонам, готовый куда-нибудь юркнуть, скрыться. Но скрыться некуда: кругом голый луг, и только вдалеке от дороги видны стога сена, До стогов уже не добежишь незамеченным.

Однако грузовики проскочили, грозно рыча моторами, и никто не обратил внимание на девушку и парня, что шли куда-то.

— Пронесло-проехало, — с облегчением вздохнула Полина. — Вы испугались, Митя?

Дмитрий отрицательно качнул головой.

— Вы смелый, — шепотом сказала она. — А я трусиха, я была ни жива ни мертва... Как вы думаете, Митя, я трусиха или нет?