— Именно так, товарищи, — кивнул "Железный Феликс", — мы уже точно знаем о связи некоторых наших бывших товарищей с разведками стран Антанты и американскими банкирами. Нами задержан брат Якова Свердлова Залман, служивший посредником между ним и французским посольством, а также участвовавшие в заговоре их племянник Енох Иегуда, более известный, как Генрих Ягода. Преотвратнейший тип, надо вам сказать.

— Хорошо, товарищ Дзержинский, — встрепенулся Ленин, — а скажите нам, как вы оцениваете роль этих, гм, товарищей в наших последних событиях. — Дзержинский замешкался, подбирая слова, и Ленин рассмеялся, — Э-э-э, Феликс Эдмундович, можете не отвечать. Я и так по вам вижу, что они были руководителями антибольшевистского мятежа!

Итак, я ставлю на голосование: кто за то, чтобы принять вышеназванных товарищей в члены ЦК ВКП(б)? — Раз, два, три… семь! Замечательно! И двое — против? Ах, товарищ Сокольников воздерживается? Ваше право, Григорий Яковлевич, ваше право. Итак, решение принято. На следующее заседание, посвященное вопросу о начале мирных переговоров с Германией, ЦК должно собраться в новом составе. А сейчас, товарищи, все свободны.

Уже в коридоре Ильич поймал меня под локоток, — Товарищ Тамбовцев, можно вас на пару слов? Меня чертовски заинтересовали ваши слова про справедливость? Как определить, что справедливо, а что нет?

— Все очень просто, товарищ Ленин, — улыбнулся я, — взвесьте баланс прав и обязанностей данной личности, и тогда вы увидите, насколько справедливо поступают с ним общество и государство. Справедливость, это когда и то и другое уравновешено. Если права превышают обязанности, то это несправедливость положительная, иначе говоря, данная личность принадлежит к классу эксплуататоров. Если же наоборот, то несправедливость отрицательная, а человек относится к эксплуатируемым.

И вообще, смысл человеческих отношений со временем меняется, и это тоже надо учитывать. Какой-нибудь поручик в мирное время гордо именующийся "благородием", и раздающий солдатам зуботычины, в военное время должен идти в бой в одном ряду с ними, и по причине своей заметности, может погибнуть в числе первых.

— Интересно, интересно, — пробормотал Ильич, — товарищ Тамбовцев, вы навели меня на одну мысль. С такой стороны я к этому вопросу как-то не подходил. Мы с вами еще поговорим, а сейчас, извините — дела.

До Петрограда осталось всего ничего — ночь пути. В Тихвине нам последний раз поменяли паровоз. Царское семейство из вагонов не выходило. Романовы прекрасно понимали, что сейчас их ненавидят все — и правые и левые. Из всего случившегося с ними можно сделать вывод, — политик, исчерпывавший кредит доверия народа, всеми презираем и не любим. Как говорится, от любви до ненависти — один шаг.

В связи с этим можно вспомнить не только несчастного Николая с семейством, но и Горбачева и Ельцина, а так же многих других, масштабом поменьше. Хотя, если сказать честно, больше всего народ ненавидит не царя, а царицу. Но, вопреки широко распространенному мнению так называемых либеральных историков, над дискредитацией монархии и разложением государства работали не революционеры во главе со "зловредным Лениным", а как раз их собратья по духу — интеллигенты-либералы, которые так же слепо верили в некие "общечеловеческие ценности", и так же презирали свою страну и свой народ. Нынешние российские "хомячки" с Болотной быстро нашли бы себе единомышленников среди местной либеральной клоаки, которая, собственно, и породила Февраль семнадцатого.

Что же касается семейства бывшего царя, то в основном с ними проводил время Владимир Константинович Пилкин. Мои же люди в контакт с ними старались вступать как можно меньше. Ведь наше дело какое — встретить в Екатеринбурге и доставить в Гатчину. Ну а о дальнейшем голова будет болеть уже не у нас.

Кое-какое впечатление о них у меня конечно сложилось. Люди как люди, уставшие, задерганные и, можно сказать сильно запуганные. Ничего такого особенного в них не было. Хотя, может, эта обыкновенность и послужила причиной их падения. Правителеми Земли Русской должны быть титаны, вроде Ивана Грозного, Петра Великого или Сталина. Обыкновенных людей, волей случая или чьим-то злым умыслом оказавшихся у руля Государства Российского, Госпожа История не жалует.

Вот так и семья последнего царя из династии Романовых напоминает выброшенную на свалку никому ненужную вещь. Вспоминается состоявшийся недавно откровенный разговор с семейством сразу после стоянки в Вологде, когда нам стало известно о подавлении в Питере мятежа сторонников Троцкого и Свердлова. Об этом нам сообщили по рации.

В этом разговоре, к моему огромному удивлению, первой скрипкой была Александра Федоровна, а отнюдь не бывший император. Быстро баба оклемалась и начала качать права. Пришлось быстренько ставить ее на место, правда, оставаясь при этом в рамках вежливости и дипломатического этикета.

— Мадам, — сказал я ей, после ее неожиданного требования оказывать ей царские почести, — не забывайте, что в данный момент, вы, ваш супруг, и ваши дети — обычные граждане. И теперь вам никто и ничем не обязан. За то, что вы живы, благодарите людей вроде Владимира Константиновича Пилкина, которые, с одной стороны сохранили верность династии, а с другой стороны, поняли, что их таланты еще понадобятся России, и они продолжают ей служить.

Да и сохранение вам жизни — это есть наименьшее зло. По нашему мнению, те, кого в Питере большевики недрогнувшей рукой отправили к праотцам, были заинтересованы в разжигании в России гражданской войны. Так что будет справедливо, если вы поблагодарите их за то, что ваш муж не сделал за двадцать три года вашего правления. А они сделали, не побоялись крови. И избавили нашу страну от ужасов, подобных тем, которые творились во Франции после их Великой Революции. Или вы хотели бы разделить судьбу Марии-Антуанетты?

Александра Федоровна после моих слов тут же потухла, и превратилась в ту, кем она и была в настоящий момент — несчастную пожилую и больную женщину. Николай Александрович во время нашего разговора так и не сказавший ни слова, лишь угрюмо смотрел в окно поезда на проносящиеся мимо сосны и ели, словно понимал свою вину во всем случившимся с ним и его семьей.

Вот так, медленно поспешая, мы и доехали пока до Тихвина. Прислуга царская для нас проблем не составляла, сидела всю дорогу тихо, как мыши под веником. По прибытии на любую станцию, где предполагалась временная стоянка поезда, я непременно выставлял внешний караул, и обязательно с пулеметом. При этом у "печенега" с пристегнутой патронной коробкой снаружи торчал довольно солидный кусок ленты, самим видом которой он мгновенно приводил в чувство даже стадо возбужденных дезертиров, которые пытались, размахивая винтарями, отобрать у нас паровоз и вагоны.

Короткой очереди поверх голов обычно было достаточно, чтобы толпа "вооруженных беженцев" испарялась, словно комок снега на солнцепеке. Кроме того, в башнях стоящих на платформах бронетранспортеров во время стоянок обязательно дежурили наводчики. На всякий пожарный….

По дороге к Екатеринбургу нашими бэтерам пришлось несколько раз показать свои возможности. Слава Богу, что все обошлось без кровопролития, и никого не пришлось убивать. Зато репутацию отморозков, для которых чужая жизнь — копейка, мы заработали прочно и, с нами старались не связываться.

А когда по телеграфу по всем станциям расползлась весть о кровавом подавлении "мятежа гешефтмахеров", все вдруг поняли — что бывает, если нас разозлить по-настоящему. При этом, как обычно бывает в подобных случаях, "очевидцы" увеличивали количество жертв сначала до ста тысяч, а потом, чуть ли не до миллиона. В реальности же в Питере убито было чуть более двух тысяч люмпенов и анархистов, еще несколько десятков руководителей мятежа и сочувствующих им находились в подвалах НКВД, дожидаясь решения своей судьбы.