Она вышла по Неплюевской на главную, Николаевскую улицу, свернула в сторону Беловки — набережной Урала. До кадетского корпуса оставался один квартал, — а там и ее уютный флигелек, — когда она увидела идущего навстречу высокого военного в шинели нараспашку. Тот, видно, спешил куда-то. Поравнявшись с ним, Вера коротко глянула на него и тут же набавила шаг. Она узнала его раньше, чем он узнал ее. Отойдя несколько шагов, беспокойно обернулась. И он тоже обернулся одновременно. Что же делать? Что?.. Она поискала глазами хоть кого-нибудь — нет, кругом ни души. Она уже было потянулась к кобуре, чтобы все-таки остановить его. И раздумала. Пока на выстрелы явятся патрульные, — его и след простынет!.. Как же так сплоховала, когда они встретились лицом к лицу? Тем более, что он определенно не сразу узнал ее. Но считанных секунд могло оказаться мало: он правую руку держал в кармане, и ему было удобнее выхватить револьвер, чем ей достать наган из кобуры. Это единственное и оправдывает тебя, товарищ Карташева, хотя другие сочтут, пожалуй, что ты просто-напросто по-бабьи растерялась...

Да, скверно чувствовала себя Вера. Дома она долго лежала с открытыми глазами, думая, каких усилий потребует от Губчека розыск дутовского лазутчика. После этой встречи с ней он, конечно, затаится, уйдет в форштадтское подполье. А его надо арестовать немедленно: такого не случайно послали в осажденный город.

Утром, не заходя в штаб, она отправилась в. Чека. Там ее выслушали внимательно, поблагодарили. Но Вера никак не могла себе простить, что буквально из рук упустила на главной улице Оренбурга поручика Казанцева.

Ветреные дни отшумели вместе с ледоходом, и сегодня, двадцать шестое апреля, выдалось необыкновенно тихим.

Вера позволила себе маленькую роскошь — побыть утром с полчаса на набережной. Вода в Урале заметно прибыла: теперь вовсе не различишь, где новое русло, а где старица. Голые осокори на левом берегу стоят по колено в воде, не зная, куда ступить, чтобы не ухнуть по самую макушку в какой-нибудь глубокий омут. На востоке окраинные домики форштадта загляделись в свой трельяж — крутую излучину реки. На западе железнодорожный мост будто еще ниже провис над стрежнем — едва проходят лодки.

За Уралом, за пойменной рощей лоснится под утренним солнцем тюльпанная степь. Дорога на Туркестан исчезает за Меновым двором, около которого попыхивает бронепоезд, а левее, над балкой, курчавится другой дымок, наверное, полевой кухни 217-го полка. Но людей нигде не видно, — ни наших, ни казаков. Люди зарылись в землю, и как раз в такое время, когда сурки любят понежиться на солнцепеке.

Конечно, основатели уральских крепостей Кириллов, Татищев, Неплюев могли бы выбрать место для Оренбурга и получше, но и то уже неплохо, что город с трех сторон защищен реками — Уралом и Сакмарой. Так просто к нему не подступишься, тем более из-за Урала. Может, потому и нацелил Дутов именно оттуда, с юга, корпус Жукова, который не считается с потерями..

Подумав об этом, Вера вспомнила о Казанцеве. Пообещала в Чека найти фотографию поручика среди уцелевших дома прошлогодних снимков. Но, к сожалению, не нашла: значит, ей только казалось, что такая фотография была. Возможно, есть что-нибудь в старых газетах. Надо полистать их на досуге.

В штабе она застала одного Ломтева. Он нервно вышагивал, из угла в угол, с надеждой поглядывая на телефоны..

— А где Михаил Дмитриевич, где все? — удивилась Вера.

— Все там, — Николай махнул рукой на север.

— Не понимаю.

— Да на Салмыше.

— Ты объясни толком.

— Сам ничего не знаю, кроме того, что корпус Бакича сегодня ночью переправился через Салмыш. Великанов чуть свет ускакал за Сакмару. Вот жду с минуты на минуту новостей.

— Отобьют.

— Мне бы такой оптимизм... — Николай подошел к телефону. Но звонили из Чека. — Тебя. — Он подал ей трубку и отвернулся к настежь распахнутому окну.

— Хорошо, вечером зайду непременно, — ответила Вера и, повесив трубку на рычаг, сказала Ломтеву: — Я, Николай, буду у себя.

— Мы с тобой все равно никому не нужны сейчас.

Она поняла, что он обижен на Великанова, который оставил его в городе на правах телефониста.

В соседней, «ремингтоновской», комнате тоже никого не было: Вера еще вчера отпустила дежурную машинистку, у которой сильно захворала мать. Перепечатав оставшиеся с вечера документы, она достала из сейфа старые газетные подшивки, с трудом собранные у знакомых, и начала просматривать их номер за номером. Тут были разные газеты: большевистские, церковные, дутовские, земские. Она бегло прочитывала заглавия статей, подписи, хронику, происшествия — целый мир крикливых объявлений, таких же пестрых, неожиданных, как и само военное время.

В белом «Казачьем вестнике» она карандашом отчеркнула два любопытных объявления. Первое было напечатано осенью семнадцатого года:

А второе появилось в январе восемнадцатого года, накануне бегства дутовцев из Оренбурга:

Ее заинтересовал адрес — Введенская улица. Кажется, один из приятелей Казанцева проживал именно на Введенской... Потом шли ничего не значившие заметки, но среди них она обнаружила и такую:

Подписала Евгения Слесарева. Недавно, на окопных работах, эта светская дама бросила ей вдогонку грязное словечко. Да не в том дело. У Слесаревой же был роман с поручиком Казанцевым! Вот что может пригодиться для Чека...

«Известия Оренбургского губисполкома» за восемнадцатый год тоже охотно печатали рекламу о кинобоевиках, вроде «Тайна Мадридского двора», «Венчал их сатана» или «Шакалы власти», вперемешку с коммерческими объявлениями о «невостребованных грузах со всех концов страны — от Маньчжурии до Ревеля» — или о вновь открытой мастерской «по окраске шинелей и чистке блузок». Перед самым отступлением красных, в конце июня, мелькнуло набранное мелким шрифтом:

Веру тронуло это.

На всякий случай она полистала и «Церковный вестник».Обычные сводки военных действий, подробное описание «странствий Дутова», назойливые предложения магазина Михайло-Архангельского братства, имеющего в достатке колокола и облачения, длинные списки вакантных мест для священников, дьяконов и псаломщиков, статья о каком-то «упрощении богослужения»... Все мусор, мусор минувших дней.

И «Казачья правда» не сулила никаких находок. Извещения о продаже с торгов земельного участка атаманской дачи, об отпуске керосина по хлебным купонам... Вера хотела было отложить истрепанную подшивку, как вдруг обратила внимание на хронику:

Ах, он уже, значит, побывал у красных! Она стала более тщательно прочитывать отдел хроники и нашла другое сообщение:

Спиридонов, Спиридонов... Да это же тот самый друг поручика Казанцева, который имел свой дом на Введенской!

Она вырвала нужные номера газет, чтобы отнести в Чека. Сами по,себе ее находки мало что значили, но Вера могла связать их в единую цепочку, которая, возможно, приведет чекистов или на Введенскую, или к Слесаревой.

Уже не впервые подумала она о том, до чего же мягко обходились в ревкоме и Чека с этими людьми, которым ничего не стоило дать честное слово не продолжать борьбу с Советской властью. Нет-нет, нельзя так им верить. На совести Казанцева десятки загубленных жизней. Поручик сам цинично хвастался на приеме американского консула в Биржевке, как он является по ночам в тюрьму, уводит большевичек за пороховые погреба или в собачьи ямы за винным складом и расстреливает без суда и следствия. Что ж, теперь наконец трибунал воздаст ему по заслугам. Но как напасть на след белого разведчика в осажденном городе, где все перемешалось в горячке боев не на жизнь, а на смерть? Если Казанцев уйдет и на сей раз, то виноватой будет она, только она, Карташева.