Итак, сибирские таймени от всех представителей «прекрасного семейства» отличаются завидным долголетием. Ведь тихоокеанские лососи живут не больше 8 лет, сиги — но больше 12, нельма — до 25 лет.

В горячих водах Африки обитает интересная рыба тиляпия. Она всегда плавает в сопровождении игривой стайки мальков.

Вот показался хищник. Тиляпия становится кверху хвостом (сигнал опасности) — и стайка рыбешек исчезает в ее пасти. Самка ложится на дно, маскируясь, как хамелеон. Опасность миновала. Веселые рыбки наперегонки начинают выскакивать из темной «крепости».

Тиляпия — необыкновенно заботливая мать. Оплодотворенные икринки она не оставляет среди травы и камней, а любовно, боясь помять, подбирает и держит во рту до тех пор, пока не выведутся детишки.

Сибирские же таймени бросают родное потомство на произвол судьбы. Свой первый ярко-оранжевый брачный наряд они надевают лишь на пятом году жизни, когда их длина становится больше 50 см. Мечут икру раз в два года ранней весной, сразу же после ледохода: на юге — в апреле — мае, на севере — в мае — июне. Плодовитость самок от 10 до 34 тысяч яичек, больше у старых. Во время нереста таймени не берутся, зато после становятся жадными и неразборчивыми.

Мальки «вылупляются» примерно через 40 суток. До трехлетнего возраста питаются личинками, червями, насекомыми, рачками, с пятилетнего — рыбой, птицами и грызунами.

Предполагают, что сибирские таймени откладывают икру в гнезда, которые выкапывают на перекатах с глубиной 50–70 см. Но кто из натуралистов видел собственными глазами, где и как они выкапывают эти гнезда? Не проводятся ли тут просто умозрительные аналогии с тихоокеанскими и атлантическими лососями? Для лососей рытье нерестовых ям — изнурительная, кровавая работа. Они покрываются шрамами, царапинами, ссадинами, глубокими ранами, измочаливают и ломают плавники о подводные камни. Ничего подобного не отмечалось у сибирских тайменей. Геологи и рыбаки, с которыми я беседовал, поймали ранней весной больше тысячи «красуль», и я поймал не меньше двухсот. И никто не жаловался на то, что они были избиты и ободраны. Правда, на безыменном водопаде Горбиачина, там, где отпраздновали мое «спортивное крещение», я видел раны у некоторых тайменей. Но только у некоторых. Да и раны те были очень странные, как будто их выгрызли, вырвали острыми зубами. Может, это были следы ожесточенных схваток между самцами? Как жаль, что я не догадался посмотреть, к какому полу относились раненые рыбы.

Я посоветовал бы молодым ихтиологам надеть акваланги и смело опуститься в холодные воды Сибири, чтобы по-хозяйски изучить и улучшить нерестилища этой прекрасной рыбы. Пока еще не поздно. Пока еще есть что изучать. Потомки не простят нам, если мы бросим тайменей на произвол судьбы.

Как-то в нашем институте собралась шумная группа геологов-спиннингистов. Начались рыбацкие воспоминания, шутки. Между прочим, я поинтересовался, какая, по их мнению, наиболее яркая, типичная особенность характерна для сибирских тайменей.

— Прожорливость и жадность, — заявили одни.

— Жадность и прожорливость, — согласились другие.

И в подтверждение этих не очень-то лестных эпитетов посыпались всякие истории.

Геолог Родимкин припомнил тайменя, который стоял на мелком перекате среди белой пены, занимаясь странной процедурой: то всплывал, то погружался с разинутой пастью, как будто пилил клыками воду. Он бросил перед его мордой блесну — и «пилильщик» схватил ее. В его желудке оказалось сто девяносто два маленьких хариусенка. А сам прожора весил всего 5 кг.

Любопытную картину видел на притоке Анабара геолог Ильин — тонкий знаток повадок сибирской рыбы, страстный спиннингист. Это было 2 июня 1961 года. Река, только что сбросившая тяжелый ледяной панцирь, медленно светлела, осаждая на тихих плесах бурую глинистую муть. Неожиданно мимо палаток пробежали лемминги — рыжеватые пестрые зверьки с кудлатой головкой, с еле заметными ушками, утопающими в пушистых волосах. Они бежали на юг, бежали через болота и скалы, через обрывы и озера — ничто не могло их остановить. Не задерживаясь, они плюхались, словно лягушата, в воду и, подняв головку, суетливо плыли поперек Анабара. Навстречу им открывались пасти — и зверьки исчезали. В желудке одного тайменя Ильин насчитал семнадцать леммингов и трех порядочных сигов. А коллектор Кротов извлек из другого лобана сорок два лемминга.

Геолог же Тимофеев нашел на берегу реки Северной еще более удивительный «трофей».

Стояла холодная запоздалая осень 1962 года. Словно предчувствуя рождение шуги, река бежала грозно и торопливо. В гулкой морозной стыни раскатисто гудел шум ее порогов. Сильный ветер срывал с лиственниц желтые сухие иголки и стелил их по волнам.

Однажды утром люди вылезли из палатки и буквально оторопели. Белогривая пенистая волна вдруг ощетинилась чем-то черным, пушистым.

Геологи побежали к реке и увидели белок. Они плыли поперек течения быстро, умело, высоко задрав хвосты и взъерошив на ушах кисточки. Но слишком широка река, слишком стремительно ее течение. Намокали хвосты, намокали кисточки — зверьки молча и медленно тонули. Набегали шальные валы, захлестывали их с головой — и опять тонули зверьки. Или вдруг раздавался пронзительный визг: то барахтались, сопротивляясь, белки, увлекаемые под воду.

А вечером волны выбросили на косу необыкновенно раздувшегося дохлого тайменя, из его пасти торчал беличий хвост. Когда вскрыли тайменя, не хотели верить собственным глазам… Четырнадцать белок вытащили из брюха! Целую детскую шубу!

…Сибирских великанов часто губит их собственное безотказно-цепкое оружие — кривые, загнутые внутрь клыки. Они способны удерживать любую самую скользкую добычу. Но если добыча слишком велика, она намертво застревает в горле, потому что кривые клыки не дают ее вытолкнуть. Таких подавившихся щуками и ленками прожор находили многие геологи.

Из рыб, умеющих в случае опасности выворачивать «наизнанку свой желудок», лучше всех приспособлена мурена. Почувствовав удушье, она завязывает змеистый хвост и с силой выдавливает пробку тугим движущимся узлом натянутых мускулов.

Таймени — всеядные хищники. Чего только не находили в их брюхах. Налимов, хариусов, щурят, мышей, кротов, ящериц, бурундуков, пищух, куликов, уток, и раз на Сыстыг-Хеме я видел…

Но расскажу лучше по порядку. Я тогда сидел на берегу и записывал в дневник геологические наблюдения. Вдруг скользнула черная, как бархат, таежная гадюка. Я было замахнулся молотком, но раздумал убивать, решил посмотреть, что она будет делать. Гадюка подползла к воде и, не останавливаясь, поплыла, подняв буквой «г» атласную миниатюрную головку. Закипела вода, и гадюки не стало.

Опьяненные пылким охотничьим азартом, таймени порой с разбегу вылетают на песчаные косы, как выброшенные штормом лодки, и становятся легкой добычей песцов, медведей, росомах, птиц. По берегам сибирских рек можно часто встретить растерзанные скелеты красноперых великанов, погибших от собственной жадности.

Но бывают случаи, когда прожоры выпрыгивают на берег сознательно — за куропатками и глухарями, прилетающими поклевать средь песка красивых камешков, за мелкими зверьками, которые подходят полакать водицы.

На высоких белых скалах, которые отвесными каньонами окаймляют русло Майеро, жила колония ласточек. Их круглые гнездышки, слепленные из илистой грязи, висели над водой, словно закопченные кругленькие горшочки. На вершину скалы прямо над поселением береговушек садился какой-то писклявый хищник — то ли сокол, то ли канюк. Садился и пристально смотрел, как хлопотали возле своих птенцов кормилицы. Облюбовав себе жертву, он вскакивал, падал вниз и сбивал грудью. Бедная пташка шлепалась в воду. Хищник поддевал ее когтями и улетал к своему гнезду.

Но раз он сбил ласточку, а поймать не успел: опередили таймени. Все утро кормил он рыбу птичками, визжа и хрипя от злости, как старая испорченная граммофонная пластинка. А поняв, что не накормить эту свору, улетел в тундру охотиться за леммингами.