Андрей сказал ей что-то, и она затряслась, замахала руками, причитая: «Ой господи, царица матушка космоногая, уморил, совсем уморил! Пойдем, родименький, у меня полное лукошко всяких перьев».

— Нет, бабка, живую рыбу ловят только на живое перо. Вот тебе деньги, позволь мне выдрать несколько перышек из вашего производителя.

— Да что ты, милый! Зачем старую обижаешь? Дергай сколько хочешь. Только не очень жадничай. А то ему перед курами стыдно будет! — и она снова затряслась от хохота.

— Спасибо, бабка. Я вам за это хариусов привезу. Из вашего петуха получатся великолепные мушки.

…Наутро шофер уселся возле палатки и начал колдовать над петушиными перьями. Каких только мушек он не наделал! И сизых жуков, и черных шмелей, и полосатых оводов. Но больше всего наделал бабочек — желтеньких, рыжих, белых, синих, пестрых. Он прикреплял перышки к крючкам-заглотышам то красными шелковинками, то конским волосом, то медной тонюсенькой проволокой.

— Возьмите меня, пожалуйста, с собой. Я еще ни разу не видел, как ловят на мушку, — робко попросил я.

— Нет! Нет! Отстаньте! Кагалом ходить не имею привычки. Особенно за хариусами. Ведь к ним надо подкрадываться!

— Я буду вести себя очень тихо. — Напрасно уговариваете. Рыбалка, молодой человек, не танцы и не цирк. Это святая страсть, единение с природой!

«Какой неприятный, чопорный тип», — подумал я.

— Ладно, собирайся, — неожиданно согласился он и, перекинув через плечо сумку из холщового мешка, торопливо зашагал к речке.

— Хариуса надо ловить умеючи, — говорил он. — Если двигаться вверх по течению, то вернешься с пустыми руками, потому что рыба эта очень пугливая. Увидит человека, услышит треск валежника, стук камней — хоть кидай мушку из перьев золотого петуха, ни за что не возьмет. У меня тактика особая. Я всегда перехожу от омутка к омутку вниз по течению. Пусть мушка опережает рыболова — тогда уха наверняка будет! Уяснил? Ну, поехали, — и он нырнул в прибрежные заросли.

Река торопливо журчала по камням — жаловалась на свою беспокойную судьбу. Андрей сгорбился и медленно, точно выслеживая зверя, пошел к воде.

— Тише! — шептал он. — Слышишь, плещется!

Он спрятался за куст, привязал к леске сизую мушку, плавным взмахом удилища пустил мушку по течению.

Над водой пролетела рыжая лохматая бабочка. «Ульк» — и бабочка исчезла, только видно было, как солнечными зайчиками блеснула чешуя рыбы. Но сизую мушку никто не тронул. Андрей привязал рыженькую мушку — такого же цвета, как бабочка. За ней сразу выпрыгнули два хариуса.

— Беляшок-серебрунчик, — улыбнулся он, снимая с крючка хариуса. — Ну, плыви, голубчик! Твое счастье, что попался первым! — и шофер осторожно пустил рыбу в речку.

«А ведь он с чудинкой», — подумал я.

Затем Андрей поймал еще трех серебристых хариусов с углистыми пятнышками по бокам. Он назвал их пеструшками-шахматушками.

— Хватит, — сказал он. — Пойдем дальше! Тут держатся одни беляши да пеструшки, пускай подрастут! — И добавил: — Понял, почему я наделал разных мушек? Хариус страшно привередливая рыба: то желтый цвет любит, то синий. Вот и приходится носить с собой коллекции всяких насекомых.

Я хотел задать вопрос, но он грозно цыкнул, и я решил, что лучше буду слушать да помалкивать.

Мы подошли к тихому омутку с темным дном. Вода текла в омуток бурунистой струйкой, словно веревочкой вилась по темной серой глади.

— Тут черныши-поцеловщики должны стоять, — сказал Андрей.

Мушка пересекла бурунистую веревочку. «Чмок-чмок» — раздалось над речкой. Вокруг мушки кольцами расплылись волны. «Чмок! Чмок!» — целовала мушку невидимая рыба. И вдруг тихий омуток заплескался.

— Ну и вертится, — воскликнул Андрей. — Того гляди, удилище вырвет!

Хариус был темно-сизый, как будто прокоптился на смолистом костре. Андрей вытащил трех «поцеловщиков» и вдруг сердито набросился на меня.

— Ты что же не просишь удочку?

— Давайте, коли не жалко.

Я видел круглые бурунчики, слышал причмокивание, но никакого толчка, никакой поклевки не ощущал. Казалось, мушка без движений колыхалась на поверхности речки, на самом же деле ее с быстротой молнии хватали черныши и еще быстрее выплевывали, как только убеждались, что мушка не настоящая.

— Не кипятись! Высунет хариус губы из воды — тогда и подсекай, — советовал Андрей.

Я все прекрасно понимал. Однако руки не успевали отвечать на «поцелуи» «живых молний». Одного черныша я все-таки случайно подсек, но действовал неумело, и он уплыл вместе с поводком.

— Ладно, не огорчайся! Походишь годика два и на мушку ловить приспособишься. Это тебе не плотва! Тут, молодой человек, тонкое чутье, опыт нужен! Пойдем вон к тому обрыву. Посмотрим, какие красули ждут нас.

Обрыв был лиловый, словно вечерний закат. Андрей поймал здесь двух лиловых горбачей.

Так мы бесшумно крались от омута к омуту. Моего спутника интересовали не просто хариусы, а хариусы с разнообразным оперением. По цвету берега и воды он безошибочно угадывал их окраску. И только у грота, который был вымыт среди желтых, и белесых песчаников, ошибся.

Мы заглянули сквозь трещину под грот и долго не могли оторвать взгляда от чудесной картины. На дне глубокой ямы, озаренной желтыми тусклыми лучами солнца, неподвижно лежали большие золотистые рыбины. Они как будто спали, только широкие прозрачные плавники на спине волнисто колыхались, переливаясь красными узорчатыми пятнами. Издали казалось, будто хариусы накинули на себя расписные нейлоновые шлейфы.

— Золотяки-самородники, — промолвил Андрей.

Он поймал кузнечика и бросил под грот. Рыбы молниеносно взметнулись к поверхности за кузнечиком и снова легли на прежние места, накрывшись цветистыми шлейфами.

Андрей пустил мушку. Хариус на крючке поднял такую возню, что все его соседи куда-то исчезли.

Хариус оказался не золотяком-самородником, а настоящим изумрудником, весь малахитово-зеленый, только брюхо золотистое да хвост малиновый.

— Ну, пора в лагерь, — сказал Андрей и горделиво разложил в ряд на травянистой лужайке свои трофеи.

Я любовался добычей и думал: пожалуй, в наших реках нет более красивой рыбы, чем хариус. Один спинной плавник что стоит! Посмотришь на него сверху — он весь в зеленых фосфорических пятнах, посмотришь через него на солнце — пятна эти вовсе не зеленые, а коричневые. А сколько оттенков, сколько тонких узоров! Каждый хариус — в своем собственном наряде! И только у всех вокруг черных зрачков одинаковые золотисто-оранжевые ободки.

Да, ради таких красавцев любой городской рыболов с удовольствием побегал бы за петухами!

После знакомства с охотником за петухами я решил вести рыболовный дневник. И вот маленькая пожелтевшая книжица лежит передо мной. На ее листах то пятна крови от раздавленных комаров, то расплывшиеся подтеки от пота и дождевых капель, то обугленные дыры и подпалины от искр костра. Сколько сибирских речек я прошел с этой истрепанной закоптелой книжицей! Сколько бессонных комариных ночей провел у геологического костра!

Читаю и вспоминаю горы, тайгу, рыбалку. Но не все понятно в моем дневнике. Вот небрежно нацарапанная углем строка — «розовый кудесник». Почему кудесник? Почему розовый? Ах да, — припоминаю.

А вот завязанная узелком полоска газетной бумаги, на которой написано «няньки» и… нарисованы зубы. Вероятно, «няньки с зубами». Но что за няньки? При чем тут зубы?

И снова ломаю голову над торопливыми фразами, записанными в походной спешке, над узелками и пометками. Особенно я помучился над одним листом, на котором смолой были приклеены тоненькие иголочки от лиственницы и маленькие, как бисер, перламутровые чешуечки какой-то рыбешки. И больше ничего. Как будто я хотел скрыть от посторонних глаз какую-то тайну. А когда наконец вспомнил, что это значит, — передо мной весело замелькал хоровод белых «танцующих иголочек».

Под Игаркой на тихом старичном озерке в розовых лучах заката танцевали серебристые иголочки-попрыгунчики. Их было такое множество, что, казалось, они волшебным чудом сбежались сюда от всех швей мира. Беззвучно, еле заметными колечками протыкали они розовую гладь воды, взлетали вверх, падали отвесно и снова взлетали, стремительные, порывистые. Со снайперской меткостью хватали они мельчайшую, как точку, серенькую мошку и очень редко случалось, чтоб «промазывали». За комарами рыбки не прыгали: комары для них были слишком велики, а овод легко мог унести на своих крыльях целую стаю таких иголочек.