Но в других реках, например на Амуре и в Енисее, они кочуют по горным и таежным ручьям, скатываясь зимой в глубокие бочаги.

Из-за своей бродячей страсти они часто гибнут — пожалуй, чаще, чем какая-либо другая рыба. То не успевают вовремя покинуть мелкие водоемы и морозы намертво схватывают их льдом; то попадают в плен засухи. Зимой 1946–1947 года множество хариусов замерзло в притоках реки Ингоды. А жарким летом 1965 года геологи находили в обмелевших ручьях бассейна Котуя и Анабара бесчисленные иссохшие на солнце трупы горбачей.

Некоторые ученые считают, что хариусы впервые зародились в горах Южной Сибири и Монголии, а уж оттуда переселились в Европу и Америку.

Так что «живые молнии» — родные дети снежных гор. До сих пор они остаются верны образу жизни своих предков.

Ленки! Речные цветы, подводные радуги Сибири! Немного мне довелось полюбоваться их яркой пестрой красотой. Все таймени да хариусы, а ленки попадались лишь случайно. И потому я очень обрадовался, когда летчики взяли меня с собой за ленками. Не на лодке, не на оленях, а на гидросамолете!

…Двукрылая зеленая «Аннушка», покачиваясь и вздрагивая, тихо плывет над пологими холмистыми грядами. Тускло поблескивают внизу озера, серыми струями извиваются перекаты, густыми брызгами сверкают водопады. Лиственницы желтеют среди белого оленьего моха, как золотые крупинки среди белого кварца.

Летим над пустынными безлюдными горами уже третий час. Летим… ловить удочками рыбу. Мы не гости дипломатического корпуса и не члены правительства. Мы просто находчивые ребята, у которых вдруг возникла блестящая идея воспользоваться «гидрой». Ведь идет она в тайгу порожняком за изыскателями. Чем болтаться ей в воздухе с пустым «брюхом», пусть сделает доброе дело — выбросит нас где-нибудь у тайменей на куличках, а потом при последнем, обратном рейсе снимет.

«Аннушка» высадила нас в самом верховье горной реки Кочечум, что впадает в Нижнюю Тунгуску. Высадила и улетела. Мы остались вчетвером — пилот Виноградов, бортмеханик Козлов, геолог Беляков и я.

Поставив палатку, взяли спиннинги, удочки и разбрелись по берегу. Я направился к мелкому ручейку, который тек в Кочечуму. Под его быстрыми струями крутили бурыми плавниками лепешки пены какие-то большие рыбы, как будто забавлялись игрой. Я подошел поближе, под сапогами загремела галька, и рыбы испуганно бросились в глубину. Я кинул им вслед блесну, но поклевок не последовало.

«Что это за вертуньи? — гадал я. — На тайменей не похожи: слишком осторожны и пугливы. На хариусов тоже — слишком пестрые, да и веера нет на спине. Значит, они самые — голубчики — ленки!»

Пришлось долго ждать, пока стая неведомых рыб снова подплыла к берегу крутить плавниками пену. Сделал два заброса и вытащил двух ленков. Я оставил их на галечниковой косе, а сам пошел дальше.

Вдруг в малиновые кусты карликовой березы сели куропатки. Они были рябые — с белыми и рыжими перышками. Я вскинул мелкокалиберную винтовку и, тщательно прицелившись, убил двух птиц.

Над рекой серым туманом повисли сумерки. Рыба больше не бралась. Далеко-далеко над палаткой извивалась голубая струйка дыма. Значит, товарищи уже вернулись. Я торопливо зашагал к лагерю. Навстречу с земли тяжело поднялась громадная коричневая птица. Это был белохвостый орлан. Он держал в лапах…

Не веря своим глазам, я бегом бросился к галечниковой косе. Так и есть! Проклятый хищник сожрал моего ленка, а второго сграбастал когтями. С бессильной яростью начал я палить в него из мелкокалиберной винтовки. Но где там! Разве попадешь, когда злишься? Надо мной кружились полярные вороны и хрипло каркали, как будто дразнили.

— У, черные гады, — обрушился я на них. — Только запахло рыбьей кровью, и уж слетелись.

Под сапогами похрустывали тонкие льдинки, на желтую хвою лиственниц садились пушистые белые ежики инея.

Из палатки аппетитно тянуло наваристой ухой и печеной картошкой.

— Наконец-то! А мы ждем тебя не дождемся! — обрадованно воскликнул Виноградов.

Беляков хлопотал у железной печки, которая вся была красная, словно накаленный уголь. Он жарил налимью печень.

Козлов был занят приготовлением ленковой икры, то есть накручивал на тонкие дровяные щепки желтые пленки и выбрасывал их прочь. Когда икра стала чистой, отборной, как янтарные горошины, он посыпал ее молотой солью и черным перцем.

— Через пять минут будет готова, — бросил он. — Значит, пора за струганину браться, — отозвался Виноградов, — Петр, поди принеси мороженого ленка, да какого потолще, с круглой спиной.

Я вышел из палатки. Под брезентом валялось штук тридцать рыбин — крупных, упитанных, в ярких малиновых пятнах — и три черных тайменя.

Выходит, лишь один я опозорился, вернувшись с пустыми руками!

Виноградов рассек охотничьим ножом широкую спину рыбины, содрал кожу и начал ее строгать, как дети строгают палки. Он настрогал полную миску кудрявых хрустящих розовых стружек, приправил их мелкими кусочками чеснока. Потом порылся в своем рюкзаке, достал три белых фаянсовых блюдца. В одно блюдце насыпал тонкомолотой соли, во второе — душистого перца, в третье налил столового уксуса.

— Вот как у нас на севере едят струганину, — подмигнул нам и, взяв щепотку розовых завитушек, окунул сначала в уксус, затем в перец и соль. — Ну а это я для любителей припас.

Он снова порылся в рюкзаке и вытащил четыре куриных яйца.

— Специально прихватил! — снова подмигнул нам. Разбил яйца в чашку, добавит туда горчицы, соли, сахара, перца и все разболтал ножом.

— Вот и готов майонез по-эвенкийски! Виктор, ты что там к печке припаялся?! Давай скорей ужинать.

— Подождите немного! Я хочу сварить еще куропаток и нажарить колбасок, — отозвался Беляков.

— Каких колбасок?

— Да из тайменьих желудков. Начиню их жировыми плавниками ленков.

— Да брось возиться, не мори голодом.

Наконец мы расстелили лохматые оленьи шкуры, — уселись поудобнее в кружок. Козлов торжественно поставил на середину две бутылки московской водки.

— Что ж, ребята, по стопарю ударим, а?

— Ударим! — дружно отозвались мы.

Закусывали малосольной оранжевой икрой, которую черпали ложками, как перловую кашу. А струганину брали маленькими щепотками и окунали в густой желтый майонез полярного летчика Виноградова. Жарко потрескивала печка, благодатный огонь разливался по телу. На шкурах было тепло и мягко. Уху хлебали прямо из общей кастрюли, как это принято в больших крестьянских семьях. Казалось, мы знали друг друга вечность, хотя познакомились лишь утром.

— Да-а, плохо рыбка нынче бралась, — вздохнул Виноградов. — Опоздали маленько. Вот если б дня на три раньше прилетели — отвели бы душу как положено. Прошлой осенью только за одну вечернюю зарю я поймал спиннингом восемьдесят четыре ленка и девять тайменей. А нынче весь ленок успел удрать в глубокие ямы. Шуга, пожалуй, ночью пойдет.

— Пожалуй, пойдет, — согласился Козлов. — Давайте с горя по стопарю пропустим.

— Вот это дед, всем дедам дед! Не зря его Стопарем прозвали. Хоть радость, хоть горе — а он одно: пропустим, ударим, опрокинем.

— А что ж, унывать, что ли? Коли успели спрятаться ленки на зимовку, так выпьем за их здоровье.

— Выпьем, — протянул кружку Беляков. Крякнул и, расплываясь широкой улыбкой, молча стал есть жареную куропатку. Потом вытащил из ведра тайменью голову и долго, со смачным наслаждением высасывал из нее мозги. Аккуратно собрал на ладонь чисто обглоданные кости, бросил в печку, закурил и лег, растянувшись поперек шкур.

— А у тебя как дела? — спросил Виноградов. — Всего двух удалось поймать, да и тех орел уволок.

— А ты на какую блесну ловил-то?

— На белый «байкальчик».

— Ах черт! И как это я не предупредил, что ленок осенью лучше всего ловится на маленькую желтую «ложечку». Ну ладно, не унывай! Я тебе своих ленков подарю. Надо ж гостинец в Ленинград привезти. А в следующий раз будешь знать, что ленки не таймени, за каждой железкой не бросаются. Всегда носи набор разноцветных блесен. Вот посмотри мои.