На самом деле, все более и более масштабная мобилизация мира и коллективов увеличивает количество акторов, составляющих нашу природу и наши общества. Но ничто в этой мобилизации не предполагает упорядоченного и систематического протекания времени. Однако благодаря своей очень специфичной форме темпоральности нововременные смогут упорядочить умножение количества новых акторов, существующих либо в форме накопления капитала, расширения завоеванных территорий, либо в виде вторжения варваров, как череда катастроф. Прогресс и упадок составляют два их главных ресурса, и оба они имеют одинаковое происхождение. На каждом из этих трех векторов (календарное время, прогресс, упадок) мы можем поместить антинововременных, которые поддерживают темпоральность Нового Времени, но меняют ее направление. Чтобы устранить прогресс или вырождение, они хотят возвратиться к прошлому — как если бы прошлое действительно существовало!

Откуда же приходит столь нововременное и модернизаторское впечатление, что мы живем в некое Новое Время, порывающее со своим прошлым? Из связи, из повторения, которое само по себе не содержит в себе ничего темпорального (Deleuze, 1968). Ощущение необратимо проходящего времени возникает только тогда, когда мы соединяем вместе целую когорту элементов, составляющих наш повседневный мир. Именно их систематическая связь и замещение этих элементов другими, которым в последующий период придается такая же связность, создают впечатление проходящего времени, непрерывного потока, идущего от будущего к прошлому и напоминающего раздвижную лестницу. Для того чтобы время стало потоком, надо, чтобы вещи шли в ногу и замещались другими вещами, столь же четко выстроенными в ряды. Нововременная темпоральность есть следствие этой жесткой дисциплины.

Сам по себе вакуумный насос не является частью Нового Времени и не несет в себе никакой революции. Он связывает, соединяет и реорганизует бесчисленное количество акторов, часть из которых появились совсем недавно — король Англии, пустота, масса воздуха, однако не все из них могут рассматриваться в качестве совершенно новых. Их связность не настолько велика, чтобы можно было со всей определенностью отмежеваться от прошлого. Для этого необходима большая дополнительная работа по их классификации, очищению и распределению. Если мы поместим открытия Бойля в вечность — и оттуда они разом упадут в Англию, если мы соединим их с открытиями Галилея и Декарта, связав их в один «научный метод», и если, наконец, мы отбросим веру Бойля в чудеса как архаичную, тогда у нас создастся ощущение радикально Нового Времени. Понятие необратимо летящей стрелы времени — прогресса или упадка — проистекает из упорядочивания квазиобъектов, объяснить размножение которых нововременные не в состоянии. Необратимость хода времени сама вызвана трансцендентностью науки и техники, которые, на самом деле, ускользают от какого бы то ни было понимания. Это — способ классификации, позволяющий скрывать недопустимое происхождение естественных и социальных сущностей. Подобно тому как люди Нового Времени устраняют все обстоятельства, связанные с появлением гибридов, точно так же они интерпретируют разнородные перераспределения как систематические целостности, все элементы которых собраны вместе. Модернизирующий прогресс мыслим только при условии, что все элементы, которые, согласно календарю, существуют одновременно, принадлежат одному и тому же времени. Для этого такие элементы должны составлять полную и всеми признаваемую систему. Только в этом случае время образует непрерывный и прогрессирующий поток, авангардом которого провозглашают себя нововременные, а арьергардом — антинововременные.

Все запутывается, если рассматривать квазиобъекты как смешение различных эпох, онтологий и жанров. Тогда исторический период будет производить впечатление величайшей путаницы. Вместо красивого ламинарного потока мы скорее всего получим турбулентный поток со всеми его водоворотами и порогами. Из необратимого время становится обратимым. Поначалу это нисколько не смущает нововременных. Все то, что не идет в ногу с прогрессом, они считают архаичным, иррациональным или консервативным. И поскольку, на самом деле, существуют антинововременные, готовые для большего удовольствия зрителей исполнять роли реакционеров, предусмотренные для них в сценарии Нового Времени, постольку могут все дальше и дальше разыгрываться великие драмы блистательного прогресса, борющегося с обскурантизмом (или антидрама безумных революций, направленных против разумного консерватизма). Но для того, чтобы модернизирующая темпоральность продолжала функционировать, необходимо, чтобы сохранялось ощущение упорядоченного фронта вещей. Следовательно, не должно существовать слишком большого количества контрпримеров. Если количество последних станет слишком большим, то уже будет невозможно говорить об архаичном прошлом или о возвращении вытесненного.

Увеличение количества квазиобъектов взорвало нововременную темпоральность вместе с ее Конституцией. Может быть, двадцать лет тому назад, может быть, десять, может, год тому назад движение нововременных в будущее остановилось из-за роста числа исключений, которым никто не мог найти места в упорядоченном потоке времени. Вначале это были небоскребы постмодернистской архитектуры, затем исламская революция Хомейни, о которых уже никому не удавалось сказать, являются ли они прогрессом или регрессом. Начиная с этого момента, исключения беспрерывно размножаются. Никто больше не может расположить акторов, принадлежащих к «одному и тому же времени», в одну связанную группу. Никто больше не знает, являются ли сегодня пиренейские медведи, колхозы, аэрозоли, революция зеленых, вакцинация против оспы, звездные войны, мусульманская религия, охота на куропатку, французская Революция, сфера обслуживания, профсоюзы «Электрисите де Франсе», холодная плавка, большевизм, относительность, словенский национализм и т. д. устаревшими, отвечающими сегодняшнему дню, футуристическими, атемпоральными, несуществующими или постоянными. Постмодернисты очень хорошо ощутили этот водоворот, образовавшийся во временном потоке, воплотив его в двух авангардистских направлениях — в искусстве и политике (Hutcheon, 1989).

Как всегда, однако, постмодернизм — это симптом, а не решение: он «открывает сущность Нового Времени как эпохи редукции бытия к novum… Постмодерн только начинается, и отождествление бытия с novum… продолжает, как мертвый Бог, о котором говорит Веселая Наука, отбрасывать на нас свою тень» (Vatimo, 1987, р. 173). Постмодернисты сохраняют рамки Нового Времени, но рассеивают элементы, которые модернизаторы объединили в один хорошо организованный отряд. Постмодернисты правы в том, что касается рассеивания, — все нововременные совокупности являются политемпоральными, но они ошибаются в том, что сохраняют саму рамку и все еще продолжают верить в постоянную новизну, на которой настаивал модернизм. Смешивая элементы прошлого в виде коллажей и цитат, постнововременные признают, насколько эти цитаты, на самом деле, устарели. И более того, именно потому, что они устарели, постмодернисты берут их на вооружение, чтобы шокировать прежние модернистские авангарды, которые уже не знают, какому богу молиться. Но от провокативного цитирования воистину прошедшего прошлого далеко до возобновления, повторения, возвращения прошлого, которое никогда не исчезало.

К счастью, ничто не обязывает нас придерживаться нововременной темпоральности с ее чередой ради кальных революций; ее антинововременными, которые возвращаются к тому, что, с их точки зрения, есть прошлое; с ее трагическим хором, который возносит хвалу или сетует, выступая за или против постоянного прогресса, за или против постоянного вырождения. Мы не привязаны навеки к этой темпоральности, которая не позволяет понять ни наше прошлое, ни наше будущее и которая в недрах истории скрывает от нас целостность человеческого и нечеловеческого третьего мира. Лучше было бы сказать, что Новые Времена перестали наступать. Тем не менее давайте не будем стенать по этому поводу, ибо наша реальная история всегда имела весьма неопределенное сходство с тем прокрустовым ложем, в которое ее загнали как модернизаторы, так и их враги.