А те, что оперировали слишком абстрактными понятиями, начинают усиленно резонерствовать. Пословицу «Не все то золото, что блестит» объясняют так: «Эта пословица отдельная, вернее сказать, она скоро изживет себя. Здесь происходит обесценивание золота как металла, это с точки зрения философской. Сущность не в золоте. Возможно, что другой металл, не столь полезный, как золото, блестит и приносит больше пользы человеку. Луч света, падая на стекло, блестит, это тоже может принести пользу… Ну, там всякие радиолучи… Ну, а в общем, не надо смотреть на человека и на его дела с чисто внешней стороны…»

Есть много других способов искать ошибки в ходе мышления.

Правильность построения суждений и умозаключений проверяют, например, таким любопытным образом. Называют отдельные слова и просят в ответ на каждое произнести первое пришедшее в голову слово. У здоровых людей это требование не вызывает никаких осложнений: они произносят ответные слова без задержки, через одну-две секунды после контрольных, и, главное, слова эти соответствуют по смыслу тем, что называет исследователь. Ну, скажем, стол — стул, ягода — малина и т. д.

Больные же нередко не могут даже понять, что от них требуется («Стол есть стол, что же еще сказать?»). А когда разберутся, отвечают не сразу, да и ответы их очень примитивные (глубина — глубоко, падение — падать, бежать — быстро, хлеб — едят). Это говорит о бедности возникающих у них ассоциаций, необобщенности их.

Особенно показательно это при втором туре исследований, когда называют те же слова, а отвечать просят не тем словом, что раньше. Большинство больных просто не могут выполнить новое требование, повторяя с трудом придуманное ими в первый раз слово. Или же называют созвучные слова (топор — бор), никак не связанные по смыслу.

Конечно, и те и другие больные не смогут свободно и правильно рассуждать, им не хватает для этого запаса ассоциаций.

Когда же надо проследить, как развивается логика рассуждения, больному дают рассказ в картинках и просят по ним установить последовательность событий.

К примеру, на первой картинке изображена запряженная телега, нагруженная мешками. Рядом лежит соскочившее с оси колесо. Возчик стоит в растерянности. На второй — то же самое, только возчик идет к деревне. На третьей — идут возчик и мастер с инструментами, а телега и упавшее колесо видны вдали. Четвертая изображает починку. На последней починенная телега уезжает, мастер с инструментами смотрит ей вслед.

Казалось бы, все ясно? Но многие больные не могут уловить единого смысла тех событий, что изображены на картинках, хотя прекрасно понимают каждую. Они либо отвлекаются, никак не могут собрать мысли воедино. «Здесь сломалась телега, — говорят они, — а здесь чинят; тут человек гуляет, здесь едет телега». Или же, наоборот, их внимание с трудом удается переключить с одной картинки, они как бы вязнут в своих суждениях.

Если попытаться подвести итог разным ошибкам, то, окажется, что все их можно свести к нескольким типовым. Это обычно нарушение основного мыслительного процесса — обобщения, в результате чего суждения человека либо не выходят за пределы частных, конкретных, либо отражают только случайные, несущественные отношения между предметами.

В первом случае как бы утеряна способность к высшей форме мышления: обобщенные понятия не синтезируются, человек мыслит сугубо конкретно. А во втором — он думает, так сказать, одними абстракциями. Поскольку они не опираются на конкретные свойства предметов, то носят крайне выхолощенный характер. Тут не просто утратилась способность к каким-то умственным действиям, но нарушился сам процесс обобщения, он протекает неправильно, потому и суждения таких больных бессодержательны, нереальны; недаром про них говорят: бредовые.

Это наиболее часто встречающиеся нарушения мышления. Но они не сводятся только к распаду понятий. Нарушается нередко и логический ход мыслей. Мышление становится «разорванным», непоследовательным. («Если я Наполеон, то не должен любить, если Александр Первый, то придворный врач мне не врач», — характерное высказывание такого больного.) «Создается впечатление, что понятия определенной категории собраны в горшок, — писал один известный психолог, — перетрясены — и затем выбрано первое попавшееся».

Больные с неправильной логикой легко «соскальзывают» с предмета разговора либо «вязнут» в собственных мыслях, никак не могут продолжить беседу, топчутся на месте, без конца повторяясь.

Все это очень напоминает недостатки детского ума. Казалось бы, то же неумение мыслить настоящими абстракциями, перенос центра тяжести на случайные, нехарактерные свойства вещей — отсюда бесконечные выдумки, немыслимые фантазии. А некоторая непоследовательность в мыслях, тяготение к нелогичным на первый взгляд суждениям?

Недаром кое-кто из психологов уверял, что при расстройстве мышления человек опускается на более низкий уровень, соответствующий детскому уму.

Создавалось впечатление, что мышление больных как бы движется в обратном направлении. Проходя стадию детства, оно возвращается к архаическому мышлению, характерному для первобытного человека.

Но это впечатление обманчиво. Дело не только в том, что этапы развития мышления у ребенка и формы его распада у взрослых больных не совпадают. Есть ряд нарушений в работе мозга — например, «разорванность» мышления или искажение обобщения, что служит основой бредовых представлений, которые не встречаются ни на каком этапе детства и ни у каких известных первобытных народов. Тут невозможна никакая аналогия.

Что же касается похожих особенностей мышления, то здесь сходство чисто внешнее.

Действительно, образовавшиеся в уме ребенка связи не носят достаточно обобщенного характера, понятия еще толком не сформировались. Но сам по себе процесс образования понятий ребенку доступен, хотя и ограничен возрастом. Вырастая, ребенок учится думать не только конкретно, но и отвлеченно, понимать условность. Несмотря на маленькие знания и умения, в его мозгу непрерывно складываются новые понятия.

А больные с неправильно мыслящим мозгом, хотя и владеют остатками прежних обобщений, не в состоянии накопить новые. Их не удается научить умственным операциям, которыми они пользовались когда-то и которые теперь у них «выпали».

И в этом главное отличие неправильно работающего мозга от не умеющего еще думать по всем правилам: он не способен учиться. А ведь наш ум — это не наследство, доставшееся безо всяких усилий, а капитал, добытый каждым самостоятельно.

Ум человека тем богаче, чем больше он учится думать. Недаром слабоумных больных врачи всерьез называют «разорившимися богачами». И изучать пути, по которым утекало это богатство, очень важно — ведь это значит фактически найти рецепт того, как складывается умение думать.

Психологам явно не повезло. Другие ученые ставят себе опыты, экспериментируют. А психологи чуть ли не до начала нашего века вообще занимались только описаниями да наблюдениями: не так-то просто делать эксперименты над человеческой мыслью, тем более над творческой.

Наблюдать, впрочем, тоже нелегко. Что там: «невидимый» атом — тут невидимка настоящая, не условная. Вот почему среди исследований творческого процесса почти нет чисто наблюдательных работ. Французский психолог А. Бинэ — чуть ли не единственный, кто сумел, пользуясь своей близостью к семье художника Стика, проследить за работой его сына-живописца.

Тада Стик начал рисовать очень рано, с четырех лет. С восьми лет он занимался этим всерьез: рисовал животных, писал портреты, лепил. К пятнадцати годам он уже прославился как талантливый художник.