Когда мама наконец поправилась, наступила весна. Холодная, голодная, а все-таки настоящая весна. Кажется, я в первый раз узнала, что зима, хоть и очень долгая, все равно кончается. Я уже забыла, что на деревьях обязательно должны появиться листья. И вдруг в нашем дворе зазеленели клены. Это походило на чудо, и, когда весь детский сад «Ромашка» носился по двору и кричал, я все время сидела на скамейке и, задрав голову, смотрела на листья светло-зеленые, блестящие, живые от легкого ветра; я была полна новых, весенних впечатлений и каждый вечер твердила о них маме. В один прекрасный день я сочинила свое первое стихотворение и все время шептала его про себя, боясь забыть его до маминого прихода.

Не вытерпев, я пришла домой и сказала свое стихотворение Васе:

И каково же было мое удивление, когда Вася недовольно сказал:

— Память у тебя стала плохая. Совсем переврала стишок:

Я была разочарована.

Вечером пришла мама с новостью: Дутов занял Оренбург. Ехать опять нельзя.

И тут скоро мы получили два письма в один день, и оба из далекого Ташкента. Верно, эти письма успели проскочить, пока путь был свободен. Много, много лет прошло, а эти два письма целы-целехоньки. Вот они лежат, немного пожелтевшие от времени, сложенные мамиными руками в один конверт.

Одно письмо от бабушки:

«Дорогие Леночка и детки. Где вы, живы ли? Я уже и не надеюсь дожить до встречи. С тех пор как получила письмо о том, что вы переехали в Москву, я ничего о вас не знаю. Уже два года, как умер твой папа, дорогая Леночка, ваш дедушка, дорогие внучата, и жить стало очень трудно. Как ты просила, дорогая Леночка, я посадила на его могилке сирень, и она уже цвела. Таня не кончила гимназию. Она работает на железной дороге в канцелярии. А Верочка учится у переплетчика, пока еще ничего не зарабатывает. Зима тяжелая, и много мы переживаем страха. Но весной станет полегче. Мои дорогие Леночка и детки, если дойдет до вас эта весточка, отзовитесь».

Когда мама читала нам это письмо, голос ее звучал как-то странно, и я заглядывала ей в глаза, но они были сухими.

— Значит, наших писем не получали, — сказала мама грустно.

Второе письмо было — от кого бы вы думали? — от дяди Саши. Оно было очень длинное.

«Здравствуйте, Елена Ивановна. (С вами, ребята, разговор будет позднее.) Как вы поживаете? Слышал я, что собираетесь в наши края. Очень рад. Посылаю вам список и низко кланяюсь: привезите мне книги по истории нашего края.

Здесь идет большая работа, едва успеваем поворачиваться. Много здесь нечистой силы, с которой надо неустанно бороться. (Тут я открыла рот и испуганно приложила руки к щекам, а Вася щелкнул меня по носу.) Приходится еще бок о бок работать с теми, которые недавно генерала Коровиченко считали чуть ли не первым демократом и до сих пор чтут его память. Но зато и новые люди у нас появляются. Замечательные люди, готовые целиком отдать себя революции. Да они и отдают себя ей; среди них уже есть и узбеки. Зашевелился народ, стал многое понимать. Для Вас работы много, но заранее советую: не соглашайтесь на канцелярию, хотя и это нужно. Идите к людям, к местному населению.

Хорошо бы подобрать крепкий агитколлектив для работы в кишлаках. Для верности, не полагаясь на Ваше знание узбекского языка, отпустил бы я с Вами своего молодого друга переводчика Нияза.

Теперь послушай-ка меня, Вася. Заранее хочу тебе сказать, что очень крепко на тебя надеюсь: когда приедешь, ты будешь хорошим другом Ниязу.

Ниязу уже 16 лет. Он очень много узнал в жизни горького. Хочу тебе об этом рассказать. Когда ему было три года, он приглянулся богатому русскому помещику. Узбекские дети очень красивы, а у барина был свой внук. И вот помещик увез к себе этого мальчугана. Вообще-то муллы не очень охотно допускают общение мусульман с русскими. Но тут мулла, наверное, получил хорошую взятку и сам настойчиво уговорил бедняка Юсуфа отдать маленького Нияза в город.

Нияз вырос у здешнего помещика вместе с его внучонком; он был на положении полуслуги-полутоварища для игр. Хорошо научился читать, писать и говорить по-русски. Теперь он ушел от богатых людей и перешел к нам. Белые убили родителей Нияза. Его старший брат в Красной гвардии, сражается за Советскую власть. Нияз пришел к нам, ничего не понимая в политике, он просто хотел отомстить за смерть родителей. Но теперь он думает и живет как коммунист, и скоро мы примем его в партию. Торопи свою мать, брат Василий, мы с Ниязом ждем тебя.

Теперь слушай, Иринка.

Я угощу тебя хорошей чарджуйской дыней, ты будешь ходить как маленькая узбечка, у тебя будет тридцать косичек. Ты узнаешь, что такое хорошая узбекская лепешка, и в каждую горсть я тебе насыплю кишмиша. На туркестанском солнце ты быстро перестанешь шмыгать носом. Весной здесь цветут плодовые деревья: миндаль, абрикосы, айва, персики. Расскажи об этом маме и скажи, что тебе надо торопиться в Ташкент».

Едва мама успела дочитать письмо, как я уже лезла с вопросами. Конечно, самое главное: откуда у меня будут косички, да еще тридцать штук?

— Вырастут, — ответила мама.

Я сразу представила, что как на кленах листья, так на моей голове от теплого солнца вырастут остриженные после тифа волосы. Конечно, я очень обрадовалась. Но другие вопросы были более сложными.

— А что такое кишлаки? Кто такие дехкане? Кто такой Нияз? Кто этот генерал, ну как его… и кто чтит его память?

Объяснял, как всегда, Вася. Ему все было понятно.

— Генерал Коровиченко был против революции. Его буржуйское Временное правительство прислало в Ташкент с рабочими бороться. Поняла? А меньшевики и эсеры чтут теперь его память. Ясно?

— Ясно, — кивнула я.

— Кишлак — это деревня. Ясно?

— Ах ты молодчина мой! — обняла мама Васю. — Все, все правильно. Дехкане — это значит крестьяне. А про Нияза я ничего раньше не слыхала. И товарищ Першин приготовил для меня трудную работу. Только как мы теперь туда попадем?..

Прошло лето.

— Мама, а дядя Саша нас забыл?

— Не знаю.

— Вася, а по-твоему?

— Отстань.

— А когда мы поедем?..

Наступила осень, а за ней такая холодная зима, которой, казалось, и конца не будет. Настал 1919 год.

Однажды вечером пришла домой мама с большим свертком в руках. В нем оказались валенки. Громадные, с меня ростом. Дело в том, что вот уже месяц я даже в детский сад не ходила: у меня не было никакой обуви. Но при чем тут эти валенки?

— Путь открыт, — сказала мама. — Через три дня едем.

Я уже знала, что значит: «Путь открыт».

— Прогнали! Дутова прогнали! — закричала я, прыгая по кровати.

— Правда, Дутова прогнали, путь открыт, через три дня едем. Эти валенки мне дали для тебя.

— Для меня?

— Для тебя. Только… — тут мама взглянула на Васю, — в Ташкенте что-то неблагополучно. Оказался предателем военком Осипов. Он поднял мятеж против Советской власти. Говорят, многих коммунистов убили.

Мы с Васей замерли. Мы испуганно смотрели на маму.

— Ну? Ну, мама же! — закричал Вася. — Что же ты молчишь?

— Мятеж был подавлен. Видишь, даже в Оренбурге опять Советская власть. И в Ташкенте, конечно, тоже.

— А он?

— Про Александра Яковлевича Першина я ничего не знаю, — грустно сказала мама. — Теперь, наверное, узнаем, когда приедем.

Когда стали примерять мне валенки, оказалось, что я никак не могу достать ногами «до дна». Разве если сунуть обе ноги в один? Но тогда он был бы мне по пояс и как бы я ходила?