Когда однажды днем немецкий разведчик пролетел над нами на высоте 600 метров, а молодые летчики-истребители безнаказанно упустили фрица, Куцевалов приказал нам, тяжелым кораблям, немедленно перелететь на другую площадку. Экипажи Родионова, Сушина, Локтионова улетели в Кесову Гору, а я, по разрешению командующего, — в Кувшиновку, чтобы забрать оттуда наземный технический состав наших четырех экипажей.

Когда я прилетел в Кувшиновку, на свой старый, знакомый до каждого кустика аэродром, чуть ли не все высыпали меня встречать. Пришел на стоянку и командир эскадрильи Борис Федорович Чирсков. После дружеского обмена рукопожатиями он спросил об остальных экипажах. Я ответил, что они улетели в Кесову Гору, что наши экипажи переведены в распоряжение командующего ВВС Северо-Западного фронта, а меня, мол, специально послали сюда за тем-то и тем-то, вручил ему соответствующие документы. Майор Чирсков внимательно перечитал их, покрутил редкие рыжие усы и решительно сказал:

— Никуда вы не поедете, останетесь здесь и будете работать в составе своей эскадрильи, как и до сих пор.

Мне оставалось сказать только «слушаюсь!» Майор Чирсков уехал на КП полка, оставив меня в окружении летчиков-однополчан. Конечно, взахлеб расспрашиваем друг друга о новостях, о работе. Мда-а, фрицы, оказывается, активизировались, частенько теперь навещают наш аэродром. Еще рассказали мне ребята о том, как по-глупому поломал самолет летчик Саша Макагонов. Недавно немцы бомбили соседний город Юхнов, кругом, конечно, огни пожарищ, дым. Макагонов то ли струсил, то ли слишком поспешил, но в конце пробега на стартовой дорожке положил самолет на левое крыло, ну и, конечно, поломал. И это в самое горячее время! До чего ж было обидно всем на аэродроме. Особенно проклинал Махагонова борттехник Швидченко. Правда, машина теперь исправлена, но сколько времени экипаж потерял впустую. В тот злополучный вечер немцы подвергли бомбардировке не только Юхнов, но и аэродром, где базировались эскадрильи майора Зумбулидзе и капитана Шамраева. Причем так получилось, что на аэродроме остался один технический и наземный состав, а экипажи вылетели по тревоге на другую точку. Зумбулидзе был оставлен за старшего. Рано утром немцы выбросили автоматчиков и мотоциклистов, пытались захватить аэродром. Кое-кто из наших вначале растерялся, смалодушничал, бросился бежать. Но майор Зумбулидзе сумел восстановить порядок, организовать оборону аэродрома. Десантники с колясками еще в воздухе были уничтожены ураганным огнем из пулеметов, а уцелевших фрицев всех до единого взяли в плен. Мне приятно было узнать, что за находчивость и мужество, героизм командующий представил майора Зумбулидзе к званию Героя Советского Союза.

Опять я в своем полку, летаю на своей «Голубой двойке». Правда, состав экипажа у нас временно обновился. Как-то поздно вечером, когда мы из деревни Кувшиновки направлялись на КП и, торопясь поскорей добраться, пошли напрямую через лес, Бухтияров случайно оступился и упал в яму. Он вскрикнул от резкой боли в ноге на месте старых ранений. Ребята повели его в санчасть. А рядом уж крутился Василий Быков. Давно он обхаживал меня, просил взять его в экипаж стрелком. Быков или, как все его звали, Вася Рыжий — моторист нашей эскадрильи. Он был маленького роста и действительно огненно-рыжим и рябым вдобавок. Когда уж очень донимали его этим, он отшучивался: «Почему я рябой и рыжий? Я в поле родился. Мать с отцом рожь убирали, и сами не заметили, как на меня сноп поставили…» Вообще же Вася был хороший малый: веселый, подвижный, никогда не унывал и за словом в карман не лез. Без него не обходился ни одни концерт художественной самодеятельности, особенно здорово отбивал он чечетку под вальс: всегда на «бис» вызывали. Чем-то он очень напоминал мне Василия Теркина. Вася Быков хорошо знал свое дело, считался одним из лучших мотористов, но мечтал летать стрелком: сам освоил пулемет, научился исправлять задержки, которые бывают в практике стрельбы в полете. Когда Бухтияров подвернул ногу, я велел Васе на всякий случай готовиться, а сам пошел к командиру эскадрильи Чирскову за заданием на сегодня. Предстояло бомбить вражеские войска в городе Ярцево. И тут только я вспомнил, что Быков как раз оттуда родом, там живут его родители. На всякий случай я спросил у Васи:

— Может, не полетишь сегодня, останешься?

Он даже обиделся на меня за эти слова и, крепко выругавшись, сказал:

— Бомбы разберутся, где свои и где чужие. Отец и мать меня поймут. Лучше умереть от своих бомб, чем жить под немецким сапогом. — И тут он не удержался от шутки, что его родители такие же шустрые, как он сам, что они обязательно куда-нибудь спрячутся.

Так полетел Вася Быков впервые с моим экипажем бомбить свой родной город. Впоследствии он стал хорошим стрелком. Сделал много боевых вылетов, но потом его перевели от нас в другую часть. И там он отличался храбростью и отвагой. Однажды после войны мне довелось быть в Порт-Артуре. Смотрю мои старый друг Вася Быков, с орденами Красной Звезды и медалями на груди, такой же голубоглазый, рыжий и рябой. Он возился у самолета ТУ-2. Нам почти не удалось поговорить: у обоих не было времени. Так и не успел я тогда спросить у него, остались ли живы после бомбежки Ярцева его родители.

Отбомбились мы в тот раз удачно. Но все же неприятный осадок на душе, возникший после разговора с Васей Быковым, остался, и мы рады были возвращению на аэродром. Перед самой посадкой наш корабль неожиданно обстреляли с земли со стороны Юхнова.

— Что они, с ума сошли что ли, стреляют по своим? — возмущался Сырица.

Но мы не придали этому особого значения и после посадки, зарулив на свою стоянку, замаскировали самолет ветками и пошли на завтрак. Мы чертовски устали и почти не разговаривали, каждому не терпелось скорее улечься в постель. Только я разлил по стаканам наши боевые сто граммов, как прибежал в столовую дежурный офицер.

— Боевая тревога! Срочно вылетайте на аэродром Медынь-Малоярославец. Немцы из Юхнова подходят к Кувшиновке.

Нам уже было не до завтрака. Оставили все на столе и побежали к самолетам. Там экипажи запускали моторы, выруливали и один за другим взлетали. Когда я выводил свои корабль из дальней стоянки, увидел, как с другой стороны уже въезжали на аэродром немецкие бронемашины и мотоциклы. Немцы, вероятно, не сразу поняли, откуда это вдруг стали взлетать самолеты, и лишь потом открыли стрельбу. Впереди меня рулил самолет первой эскадрильи, начал разбег с полуопущенным хвостом в сторону немцев, взлетел как-то странно, резко разворачивал, не выдерживал направления. Правда, мне некогда было за ним особенно наблюдать, но легко было догадаться, что за штурвалом сидит кто-то неопытный. Судя по хвостовому номеру, это должен был быть летчик Саша Макагонов. В конце аэродрома уже стояли немецкие танки, бронемашины, открыли по нас стрельбу. Придется, однако, взлететь прямо на них, другого выхода нет. И я начал взлет немного правее, чем Макагонов. По самолету вовсю стреляли. Но мой штурман Сырица тоже не дремал, давал по немцам длинные очереди. Фрицы бросились врассыпную, полегли на землю. Стрелки также косили их из пулеметов.

На бреющем полете мы пошли на восток, к Медынскому аэродрому. Вдоль всего шоссе у Медыни лежали трупы, валялись убитые овцы, лошади, коровы. Это фашисты на рассвете обстреляли из пулеметов безоружных беженцев — стариков, женщин, детей и, походя, уничтожили целое колхозное стадо. Когда прилетели на аэродром, командир эскадрильи Чирсков уже поджидал нас. Все прилетающие экипажи он направлял дальше, на восток, а мне приказал вылететь в Кесову Гору. Костя Иванов ходил около своего самолета и ругался.

— Как же так получается? — спрашивал он у Чирскова. — Кто виноват? Сами летим бомбить черт знает куда, а прилетаем — дома немцы. Что за разведка? А что было бы, прилети мы на час позже? И нас бы сбили, как экипаж Ковалева, у себя дома. Люди сгорели, так и не узнав, кто же их подбил…