…24 сентября 1941 года мы получили задание: произвести бомбометание по переправам в районе озера Селигер. С наступлением темноты вылетели на цель. Ведущим шел Павел Родионов вместе со штурманом Евгением Сырица. Я летел вторым со штурманом родионовского экипажа Вениамином Вашуркиным. За нами шли другие экипажи-ночники. Погода была плохая — десятибалльная облачность, кругом темнота. Ведущий экипаж с первого захода оставил за собой множество очагов пожара. Мы тоже подбавили немцам жару. Задание было успешно выполнено всеми экипажами, без всяких потерь с нашей стороны.

Это раззадорило нас, и мы с экипажем решили выполнить по второму боевому вылету за эту ночь. Быстро слетали на аэродром в Торжок, подвесили там бомбы — и снова на цель. Думаем: отбомбимся, снова в Торжке заправимся горючим и до рассвета возвратимся в Кесову Гору. Теперь мы легко нашли цель — ведь по второму разу. Там еще продолжали гореть жалкие останки немецких танков, автомашин, цистерны с горючим. Кругом была паника, и стреляли по нас еще меньше, чем прежде, хотя мы бомбили с более низкой высоты, в несколько заходов. Мы знали, что с рассветом сюда прилетят наши истребители, и разведчики попутно сфотографируют нашу работу.

До утра мы сделали еще один вылет и задание снова выполнили успешно. Усталые, но довольные возвращаемся в сторону Торжка. Радист Бутенко докладывает: аэродром не принимает, там объявлена воздушная тревога, ожидается вражеский налет. И добавляет: за нами увязались немцы, следят, куда мы будем садиться! Долетели до Торжка — посадку не разрешают. Потом и вообще все перепуталось, по кораблю нашему начали стрелять свои же зенитки: наверно, приняли за фрица. Невольно вспоминаю кинокартину «Чапаев» — как крестьянин разговаривает с Василием Ивановичем: «Белые придут — крадут, красные пришли — тоже начали красть». Так и у нас сегодня. Немцы стреляют по нас с воздуха, свои — с земли, а горючее на исходе, погода — хуже некуда. Но раздумывать особенно некогда, надо принимать какое-то решение. Я повернул машину на восток. Вызываю штурмана и говорю:

— Давай, выводи на Кесову Гору. Может, как-нибудь дотянем.

Погода же, вижу, испортилась вконец: начал моросить дождь, облака опустились еще ниже, темнотища кругом — хоть глаз выколи, ни единого просвета вокруг. По времени мы уже должны быть над Кесовой Горой, а ее все нет: ориентировка потеряна. До рассвета горючего не хватит, так или иначе придется где-нибудь садиться. Конечно, сесть можно всегда, но как — вот главный вопрос. Истинную высоту над местностью определить трудно, хотя приборы показывают двести метров. Что делать? Какое решение принять, чтоб было оно единственно верным? Члены экипажа надеются на тебя, верят, что ты найдешь выход из этого почти безвыходного положения. Думай, командир, думай!

Правда, у нас есть парашюты. Мы можем набрать немного больше высоты и оставить корабль. Примерно этого же требует в подобных случаях наставление летной службы. Но жалко машину. Это самое тяжелое для летчика — бросить исправную машину в воздухе. Кроме того, на ней летал мой командир Николай Францевич Гастелло. Он мне передал этот корабль, на хвосте которого была нарисована голубая двойка, перед началом войны из рук в руки. «Голубая двойка» стала для меня как бы живым существом, она ни разу не подводила мой экипаж даже в самых сложных условиях, хотя каждую ночь испытывала на себе огонь трассирующих пуль, взрывы зенитных снарядов, попадала в ослепительные лучи вражеских прожекторов. «Голубая двойка» всегда точно выполняла боевые задания. Нет, такого верного друга нельзя бросить в беде. И я принял решение: любой ценой сохранить машину — память о своем друге и командире Николае Гастелло.

Вижу впереди какое-то зарево. Когда подлетел поближе, догадался — пожар. Вокруг копошатся люди, тушат, наверно. Опустился пониже, думаю, может, удастся при свете пожара высмотреть подходящую площадку для посадки. Но ничего толком не видно. А время идет, горючее вот-вот кончится. Лихорадочно думаю. Я не имею права погубить экипаж. Какие только мысли не приходят в голову: а вдруг поломаю себе руки или ноги, навсегда останусь калекой? Лучше уж сразу умереть под чистую. Но жить хочется. Как хочется жить! Я так мало сделал еще. Да и некогда, черт побери, умирать, предоставим это лучше фашистам. Но, как говорится, пришла одна беда, отворяй другой ворота. Такой момент, а у нас отказала радиосвязь, даже о погоде запросить не можем. Надеяться не на кого. И вдруг в голове мелькнула мысль: внизу пожар, там люди. Люди! Они знают местность, помогут. Нужно выбросить на парашютах экипаж — пусть они порасспросят там на месте, узнают, где можно найти хоть мало-мальски подходящую площадку и подадут мне сигнал. Вызываю борттехника Сан Саныча — у него больше всех парашютных прыжков — и говорю ему:

— Сейчас будем пролетать над пожаром, и ты по моему сигналу прыгнешь на парашюте. Возьми с собой Бутенко, он парень расторопный, смекалистый, будет тебе хорошим помощником. Мало — возьми Бухтиярова с Резваном, мы же с Козыревым посадим корабль по вашим сигналам.

На всякий случай уточняю у борттехника, сколько осталось горючего в баках. Минут на двадцать еще хватит. Маловато, конечно, ну да как-нибудь. А мои друзья уже нырнули в ночную бездну… Сделал один круг — не вижу никаких сигналов. Людей около пожара заметно поубавилось. То ли огонь начал стихать, то ли разбежались все, приняв нас за немцев. А где же Сан Саныч, где другие члены экипажа? Может, парашюты не успели раскрыться из-за малой высоты, может поломали себе ноги где-нибудь в лесу, неудачно приземлившись? А может, местные жители поспешили уничтожить «немецкий десант», — мало ли что бывает в таких случаях. А время идет. Нервы напряжены до предела.

Потом вдруг замечаю: появилось два костра. Я сначала не поверил даже своим глазам, думаю, не галлюцинация ли? Костры то потухнут, то снова появятся. Сомнений больше не было. Это они, мои боевые друзья, показывают направление захода на посадку. Трудно передать словами охватившее меня чувство радости и гордости за ребят: они на девяносто пять процентов уже обеспечили мне посадку. Вышел на прямую по направлению к кострам. Смотрю, лес кончился, плавно убираю газ и около первого костра ударяюсь колесом о землю. Направляю корабль на второй костер, жду непредвиденного лобового, удара — площадка-то, наверное, крохотная. Но нет, самолет постепенно замедляет ход и спокойно останавливается, так и не встретив никакой преграды. Вылез из кабины и сразу свалился под крыло, на землю. Ни слова не могу вымолвить, до того устал. А тут уже народу понабежало, разговаривают по-русски: значит, на своей территории! Объявляют мне:

— Вы арестованы!

— Ладно, — говорю, — арестованы так арестованы! Только дайте сначала опомниться и собраться с мыслями.

Под усиленным конвоем нас повели в деревню. Когда убедились, что мы свои, накормили, уложили спать в чистую теплую постель. А утром нас буквально завалили горячими пирожками, молоком и блинами: каждая хозяйка считала своим долгом загладить перед нами вчерашнюю «вину». Милые, славные, люди, улеймовские колхозники из-под Ярославля, как отблагодарить вас за добро, за неоценимую помощь, которую вы оказали нам при ночной посадке. Только одним, наверно, — побольше уничтожить фашистов, приблизить день победы.

Утром мы заправили пустые баки бензином, который привезли нам из Углича, и улетели к себе на Кесову Гору. Но сначала пришлось рулить километра четыре в сторону, выбирая подходящую площадку для разбега. Мы все просто диву давались, как это я вчера умудрился так классически сесть. Приземлился я на картофельном поле, а вокруг какие-то кучки со щебнем, деревья, совсем рядом лес, а метрах в пятнадцати от места стоянки самолета — высокий обрывистый овраг.

Когда вернулись на Кесову Гору, туда специально прилетел комиссар дивизии полковник Головачев, чтобы выяснить, как «потерялся» мой экипаж после выполнения боевого задания. Мы получили благодарность за проявленную инициативу и находчивость. С радостью узнали, что уничтожили вчера большое количество военной техники и живой силы противника, разрушили переправу и сорвали план наступления немцев. Вечером на аэродроме ко мне подошел Николай Иванович Сушин.