Гречко отнял руку от лица и ответил раньше, чем успел всмотреться:

— Нет. Понятия не имею.

Леонид с трудом сдерживал негодование.

— Так, — записал Бухалов. — А вы, Уразов, знаете этого человека?

— Еще бы не знать! — вспыхнул юноша. — Сколько ни закрывайся!

— Мне нечего закрываться, — отозвался Гречко.

— Этот человек — муж моей тетки, Екатерины Анисимовны Уразовой. — Леонид перевел дух. — Зовут его, если он забыл, Гречко Максим Михайлович!

— Гречко, теперь вы узнаете своего племянника?

— Нет, не узнаю.

— Память отшибло! — не удержался от колкости Меженцев.

Бухалов метнул в сторону лейтенанта укоризненный взгляд. Гречко объяснил:

— Память у меня не отшибло, а не узнал потому, что давно не видел.

Леонид сделал какое-то резкое, негодующее движение. Капитан дружелюбно посоветовал:

— Спокойнее... Скажите, Гречко, когда вы в последний раз видели Леонида Уразова?

— В сорок пятом году, когда был в Заломовске, — как хорошо памятное или заученное, быстро сказал Гречко. — Тогда ему лет семь-восемь было, мальчик. — Гречко с хорошо наигранным любопытством посмотрел на побледневшего Леонида. — Откуда ж его теперь узнать? Теперь вот вижу, в обличье что-то знакомое, а так не узнаешь — взрослый человек...

— А в пятьдесят первом за Катей приезжал — не видел? — возмутился Уразов. — А в прошлом году — не видел?!

— Нет, не видел.

Глуховатый, сдержанный голос капитана удержал Леонида от гневного выкрика.

— Уразов, расскажите подробно, при каких обстоятельствах вы встречались с Гречко в последний раз.

Юноша заговорил, стараясь не смотреть на своего бывшего родственника.

— В последний раз я встретил Гречко в сентябре прошлого года в Витебске...

Тонкие синеватые губы Гречко тронула улыбка.

— Не был я там.

— В Витебске я проходил практику, — не обратив внимания на реплику, продолжал Леонид. — Вместе со своим товарищем Николаем Серебряковым пошел как-то на почту — перевод из дому получить, смотрю, он стоит. Увидел меня — в сторону. — Леонид зло улыбнулся. — Я-то тогда думал; не заметил, не узнал. За рукав схватил! Дядя Максим, говорю, здравствуйте! Он еще вроде удивился: «А, ты! Ну, как живете?» Я ему сразу говорю: мама, мол, обижается — не пишете. «Как, говорит, не пишем, Катя недавно писала. Все, говорит, живы-здоровы, Катя работает, Оля в школу ходит...» И все, помню, планшетку вертит, по сторонам глядит. Торопится, объясняет: с рейсовым самолетом прилетел и сейчас опять улетает. — Леонид вскинул на Гречко полные презрения глаза. — Забыл?

Гречко покачал головой.

— Не был я в Витебске. Обознались вы.

— Продолжайте, — снова вовремя вмешался Бухалов.

— Чего ж продолжать — все! — с горечью сказал Леонид. — Убежал, торопился больно! Товарищ посмеялся еще: ну, родня, говорит, — хоть бы пива выпили!

— Гречко, вы подтверждаете такую встречу?

— Нет.

— Знакомлю вас со свидетельским показанием техника вагонного депо Николая Серебрякова. — Бухалов достал из папки заранее приготовленный лист, отчетливо прочитал запись, подтверждающую все то, о чем рассказывал сейчас Уразов. — Гречко, вы продолжаете настаивать на своем ответе?

— Да.

— Ну, что же — подписывайте протокол... Так. Теперь вы, Уразов.

Юноша расписался.

— Я могу идти?

— Да, конечно. Зайдите в бухгалтерию, получите деньги за проезд и гостиницу. — Капитан кивнул Меженцеву: — Гора, проводите, пожалуйста.

Леонид Уразов попрощался, уже в дверях остановился, посмотрел на Гречко.

— Мать велела спросить: куда ты дел Катю?

— Я ей говорил, — пожал плечами Гречко. — Никуда я ее не девал.

Хлопнула дверь, Гречко погладил бороду, попросил разрешения закурить.

Теперь, когда он сидел вполоборота, положив ногу на ногу, и задумчиво, уйдя в себя, сосал папиросу, Бухалов некоторое время беспрепятственно наблюдал за ним. Капитан знал уже о четырех женах Гречко. Чем же этот угрюмый человек, носатый и тонкогубый, привлекал их? Неужели ни одна из них не разглядела в нем негодяя? А в том, что перед ним сидел негодяй и, больше того, — преступник, Бухалов не сомневался. В папке, лежащей перед капитаном, были собраны полученные из самых разных мест справки и документы, касающиеся Гречко; уже по ним, далеко еще не полным и разрозненным, Бухалов довольно отчетливо воссоздавал тот путь, по которому человек скатывался к преступлению.

— Ну, что же, Гречко, — нарушил затянувшееся молчание Бухалов, — давайте побеседуем.

Гречко аккуратно придавил в пепельнице окурок, с готовностью взглянул на капитана.

— Слушаюсь, гражданин начальник.

— Вы по-прежнему настаиваете на своих показаниях?

— Да.

— Ну что же, попробуем разобраться. — Капитан достал из папки несколько исписанных страничек. — Вот запись вашего первого допроса.

— Я и так помню, что говорил.

— Ничего, давайте припомним вместе. Итак, вы объясняли, что в декабре пятьдесят первого года вы уехали вместе со своей женой Екатериной Уразовой в Иркутск. Так?

— Да.

— Далее вы показываете: «...В Иркутске мы поселились на частной квартире, но прожили всего дня два-три. Вечером я пришел с работы и увидел, что на квартире находится моя прежняя жена Любовь Грачева. Ката плакала, собирала вещи. Я попытался объяснить ей, что с Грачевой я давно не живу и жить не буду, но она не стала слушать. «Раз ты такой, сказала она, я уеду; мне тут встретился знакомый капитан, получше тебя! А дочку сам воспитывай, я с ней намучилась, теперь твоя очередь...» Все правильно, Гречко?

— Я от своих слов не Сказывался, зачем это?

— В Уфе вы говорили другое, — напомнил Бухалов.

— Не хотел... сразу.

— Пойдем дальше. — Бухалов перебросил страницу. — «Катя написала сестре письмо, в котором просила собрать дочку, и ушла, забрав свои вещи. Больше я ее не видел. Я поругался с Грачевой, но она сказала, что любит меня, никуда не уйдет, и согласилась, чтобы я взял дочь на воспитание». Так?

— Так.

— «Я уволился, потому что Грачева заболела туберкулезом и плохо себя чувствовала в Сибири, и вместе с ней уехал в Москву. Здесь она осталась у тетки, а я поехал за дочерью в Заломовск. Мы решили отвезти ее к моим родителям в Чернигов. Приехал я ночью. Сестре Кати, Дарье Уразовой, ничего не рассказал, а только передал письмо. Она собрала вещи в один чемоданчик, и этой же ночью мы уехали в Москву». Так?

— Так.

— «В Москве Любовь Грачева попыталась уговорить меня бросить дочь, я отказался, сказал, что она может ехать, куда хочет, одна. Она как будто смирилась, но это оказалось только для виду. На Курском вокзале, когда мы стояли в очереди за билетами, Грачева позвала меня поужинать в ресторан. Олю мы оставили под присмотром старушки, с которой познакомились тут же, в очереди. Ехала она тоже в Чернигов, звали ее Анастасией Филипповной. В ресторане я выпил, Грачева уговорила меня выпить еще. Я захмелел, поссорился с соседями за столиком и попал в милицию. Очнулся я только утром, побежал на вокзал, но дочери там уже не было. Обращался в железнодорожную милицию, но там тоже никто не видел ее. Когда я пришел на квартиру к тетке Грачевой, жена была там. Она сказала, что, когда меня забрали вчера в милицию, она ходила за мной, а когда пришла на вокзал, Оли уже там не было. Грачева и ее тетка начали меня уговаривать, чтобы я не тревожился, что девочку, наверно, увезла старушка, которой она очень понравилась. С горя я снова выпил, а утром с Грачевой уехали...»

Бухалов отложил последний лист протокола, с тяжелым изумлением посмотрел на сидящего против него человека.

— Так, Гречко?..

Что-то в голосе капитана — в его интонации, приглушенном тембре — показалось Гречко необычным; он не смог в этот раз отделаться коротеньким «так», хмуро наклонил голову.

— В этом виноват... Перед дочкой виноват. — Глаза Гречко встретились на секунду с задумчивыми глазами капитана, поспешно вильнули в сторону. — За это буду отвечать. А больше ни в чем не виноват...