- Спасибо.

- Пустяки.

- Правда, так считаешь?

- Я просто рад, что с тобой все в порядке. – Адам чешет нос и криво улыбается. – Ты ведь в порядке, да? Мы можем обратиться в полицию, рассказать твоим родителям.

- Нет, не надо. – Решительно покачиваю головой. Как объяснить отцу, что я бродила по железнодорожному вокзалу ночью, да еще и в полном одиночестве? Вряд ли он воспримет данную информацию адекватно. Естественно, решит, что дело в моей необъяснимой болезни и упрячет в больницу, чего я, конечно, не смогу стерпеть. Лечь в палату однажды – неудачное стечение обстоятельств. Попасть туда во второй раз – сумасшествие. – Я разберусь без помощи взрослых. Поверь, так будет лучше.

- Как скажешь. Но, Мия, если что я…

Думаю, он хочет сказать «рядом». Но я не слышу, и ненавижу себя за это. Проваливаюсь в темноту так неожиданно, что даже физически ощущаю резкую выкачку всего хорошего, всего материального из своего тела. Вот моя жизнь полна событий, полна звуков и запахов, и вот – пустота. Ни улицы, ни глаз Адама, ни его голоса. Лишь черное полотно, намертво связывающее мои руки.

Прихожу в себя уже перед открытой дверью и выдыхаю так громко, что, наверно, мой стон слышат все соседи. В руках тяжелые пакеты с едой из супермаркета. По подъезду витает сладких, пряный запах из окон: пекарня, и я втягиваю его через нос в самую глубину своих мыслей, надеясь насладиться им настолько, насколько это возможно. Прохожу в квартиру.

- Пап? – неуклюже закрываю за собой дверь, едва не роняя один из пакетов на пол. – Пап!

Плетусь на кухню. Все думаю о том, сколько же прошло времени с моего предыдущего прыжка. День, два? Три? Взваливаю еду на стол и осматриваюсь: вокруг подозрительно тихо. Внутри разгорается дикая злость. Я отбрасываю назад волосы, топчусь на месте и рассуждаю о том, как едва не угодила в большие неприятности, благодаря своей странной способности вырубаться и открывать глаза черт знает где. Надо срочно что-то делать. Раньше прыжки не доставляли проблем. Да, я отключалась, однако приходила в себя рядом со знакомыми людьми, с друзьями, но не с полоумными кретинами, не на железнодорожном вокзале, и уж точно не посреди рельсов! Мне необходимо научиться контролировать данный процесс, иначе я, действительно, могу умереть, и умереть, не вырубившись, а проснувшись на краю здания, на дне реки, на капоте автомобиля! Боже, абсурд же какой-то! Испуганно осматриваюсь, словно поджидаю угрозу, и недовольно срываюсь с места. Надо найти отца, попросить его о помощи. Плевать на больницу. Вдруг меня вылечат? Вдруг доктора, наконец, найдут средство против моих прыжков во времени? Против амнезии? Тогда я согласна вновь претерпеть их опыты. В конце концов, нельзя ведь вечно быть оптимистом и рисковать своей жизнью с гордо поднятой головой. Я дождусь лишь того, что и головы-то у меня не будет.

Выбегаю в зал и вдруг резко примерзаю к месту. Я вижу отца в его любимом, бордовом кресле. Оно расположено напротив окна и всегда освещено светом. Сейчас тусклым. Картина знакомая, однако, одновременно с этим – чужая. Человек, которого я вижу, похож на моего отца, правда, я не верю в то, что это, действительно, он. Его лицо ужасно костлявое. Пальцы слабо сжимают подлокотники кресла. Левая нога протянута вперед. Правая – неестественно сильно выгнута в сторону, будто безвозвратно испорчена. Рядом стоят костыли. На полу притаился грязный поднос со старой едой. И я собираюсь прошептать хотя бы что-то, как вдруг со спины меня хватают за плечи.

- Мия? – Оборачиваюсь и широко распахиваю глаза, не веря в то, что вижу. Папа недоуменно выгибает брови. - Ты чего такая бледная?

Резко перевожу взгляд обратно на кресло и понимаю: там никого нет. Никого! Меня пошатывает в сторону. Я хватаюсь пальцами за плечо отца и растеряно замираю: как это возможно? Я же видела его. Только что. Прямо здесь. Прямо перед своим носом! Черт подери, я и, правда, схожу с ума. Я ненормальная! Протираю свободной рукой лицо и перевожу озадаченный взгляд на папу. Хочу сказать о том, что меня гложет, но вдруг не произношу ни слова. Не знаю, что именно заставляет меня стиснуть зубы, но я молчу. Будто неприятностей и вовсе нет. Смотрю на отца и внезапно улыбаюсь. Я понимаю, я не могу его расстраивать, не имею права взваливать на него свои проблемы. Но мне чертовски интересно: почему я не говорю правду? Почему скрываю то, что безумно меня пугает? Это так на меня не похоже. Я лгу, однако не желаю этого. Я улыбаюсь, однако внутри сгораю от паники. Я обнимаю отца, однако хочу заорать во все горло! И мне неясно, что со мной творится. Я, действительно, не понимаю, с какого черта мои поступки живут отдельно от моих мыслей.

- Ты где был? – прочищаю горло. Нерешительно складываю на груди руки и вновь искоса кидаю взгляд на бордовое кресло. Черт. Папа ведь, правда, там сидел.

- Ходил за елкой.

- За елкой? – оборачиваюсь. – Серьезно?

- Да. К чему нарушать традицию? Давай, сделай нам чай, и приступим. У меня часа два, потом нужно съездить на работу.

- Хорошо.

Мы сидим в коридоре. Пар замысловато плавает над чашками, в воздухе витает запах мандарин – которые я, оказывается, купила в супермаркете – а искусственная ель грациозно превращается в пышную елку. Почти настоящую. Обматывать ствол гирляндой может только отец. Я всегда такое накручу. А у него выходит чудесно. Огоньки распределяются ровно, касаются цветными отпечатками каждой ветви, и создается впечатление, будто новый год можно, действительно, увидеть, почувствовать, потрогать. Будто он настоящий.

- Как у тебя дела на работе? - Улыбаюсь и вешаю огромный красный шар на самый низ. Он смазано отражается в сероватом паркете. – Скажи начальству, пусть хотя бы на рождество тебя не трогают. Праздник ведь.

- Сама скажи. – Папа сооружает на пике блестящую звезду, отходит немного в сторону и оценивает ее положение. Затем гордо лыбится. – Красота.

- Сам себя не похвалишь.

- Вот именно. Ты бы лучше маленькие шары смешала с большими. А то вешаешь их как-то однообразно.

- Ой, пап, - закатываю глаза и становлюсь рядом с ним, - ничего ты не понимаешь. Это система такая. От меньшего к большему. Понятно? Как волна. Тебе что - не нравится?

- Да, нет. Нормально.

- Не нравится! Обманщик. О, я не буду переделывать. Чего ты раньше не сказал? – Слегка пинаю отца в бок и взвываю. Он тут же приобнимает меня за плечи, прижимает к себе крепко-крепко и выключает в коридоре свет. Теперь наши лица освещают лишь разноцветные огоньки, и мы молчим. Смотрим на елку, думаем о чем-то и наслаждаемся тем, что мы есть друг у друга. Сложности сближают. Преодолевать их невыносимо, однако именно они заставляют нас искать помощь и находить ее в тех, кого раньше мы могли и не замечать. Кладу подбородок на папино плечо и вздыхаю, - может, останешься уже сегодня дома?

- Может. – Он целует меня в лоб и стискивает еще сильнее. Мы так и стоим напротив рождественской ели, в тайне надеясь, что новогодние желания исполняются. Кто знает, вдруг я загадаю выздороветь, и это случится? Вдруг отец загадает новую жизнь, и она постучится в нашу дверь? Понятия не имею, будет так или не будет, но сдаваться уж точно не стоит. Главное мечтать. И мечтать по крупному, потому, что именно недостижимые мечты являются нашими самыми сокровенными грезами.

Папа говорит, что надо прибраться и складывает по пакетам пустые коробки. Мне же он торжественно вручает веник. Послушно сметаю грязь в угол, выпрямляюсь и вдруг натыкаюсь на свое отражение в зеркале. Мои брови удивленно подскакивают вверх: на лице ни одной царапины. Черт подери. Я же попала с Маринкой в аварию, я ударилась лбом о приборную панель, истратила кучу салфеток, пытаясь остановить кровь. К тому же какой-то неизвестный пару раз ударил меня головой о кирпичную стену, влепил отличную оплеуху по щеке, разодрал свитер. Неужели на моем теле не осталось никаких следов? Это же невозможно. Разве что прошел ни день, и ни два. А может и неделя. Или даже больше. Ведь рана после аварии не могла исчезнуть так быстро. Должен был остаться хотя бы отек. Чушь какая-то. Встряхиваю головой и задумчиво прикусываю губы: они у меня теперь все в маленьких ранках. Слишком уж часто я стала нервничать. Осматриваюсь, протираю руками лицо и облокачиваюсь спиной о массивную, дубовую тумбу. Хорошо, что она оказалась позади. Иначе я бы прилежно скатилась на пол, не в состоянии удержать себя на ногах.