Интересная у меня жизнь. Стоит только подумать, что все отлично, как тут же она, будто специально, подбрасывает мне все новые и новые проблемы. Наверно, так не только со мной. Возможно, все мы страдаем. Ведь кто может похвастаться идеальной судьбой? Только мертвецы, вероятно. Однако от этого ничуть не легче. Все мы считаем свои сюжетные повороты наиболее безнадежными и обременительными. И от того перестаем замечать то хорошее, что, возможно, нас от других и отличает.
Я устало изучаю свои худые запястья. Сжимаю, разжимаю пальцы и вновь ощущаю в груди странное, противное чувство, словно со мной что-то не так. Словно я смотрю не на свои руки. Отхожу от тумбы и упрямо решаю выкинуть подобные мысли из головы. Ни к чему мне сейчас вестись на поводу у разбушевавшейся фантазии. И так дела плохи. Однако затем я вдруг случайно бросаю взгляд обратно на комод и вижу на нем пару писем на имя Владимира Чадова и небольшую, старую фотографию. Вот она мне хорошо знакома. Стоит здесь уже лет пять, может, даже больше. На ней мои родители и какая-то маленькая, смущенная девочка. На меня она совсем не похожа. Жутко костлявая, худющая, и с волосами такими же рыжими, как языки пламени; как солнце на закате. Вся троица обнимает друг друга и выглядит счастливой, однако мне не знакомы подобные ощущения. Я не помню свою мать. Я не помню, что значит чувствовать ее руки на своих плечах, что значит, слышать ее голос. Мне не знакомо чувство защищенности, когда по обе стороны стоят настоящие, живые телохранители - мама и папа; когда они держатся за тебя, держатся друг за друга, и ничто вас не может разлучить. Ничто не может вас разрушить. Словно скала. Крепость. Семья – что это? Как это быть не только с отцом, но и с матерью? Как это не видеть папины слабости, не пытаться его спасти? Пожалуй, когда-то давным-давно, еще до болезни, я могла ответить на эти вопросы. Но сейчас – нет. Сейчас не могу. Может, и хочу, но попросту не имею возможности.
- Пап, - тяну я и дотрагиваюсь пальцами до лица незнакомки за стеклянной, холодной рамой. Почему-то мне кажется, что я должна ее знать, просто обязана. – Па-а-ап.
- Что такое?
- Кто это?
- Где?
- На фотографии, - подхожу к отцу. Недоуменно поджимаю губы и протягиваю снимок в его руки. Он забирает его не сразу. – Эта девушка. Кто она? Мы с ней…
Глаза папы становятся мутными. Он резко переводит на меня взгляд, делает шаг назад и вдруг исчезает. Вместе со всеми окружающими меня предметами. Я вновь проваливаюсь во тьму и делаю это так неожиданно, что теряю равновесие. В груди возникает новое ощущение. Если раньше мне просто было страшно, то теперь мне больно. Физически. Меня будто грубо выдергивают из жизни! Специально! Я только нахожу ответы, только становлюсь на сантиметр ближе к людям, которые меня окружают, как тут же БАМ! – и меня нет. Не существует. Я разрываюсь, отключаюсь, погружаюсь в темноту. Становлюсь, возможно, воздухом, возможно, ветром. Но я определенно перестаю существовать там, где только что была. Где только что стояла, говорила, дышала. И я знаю, что это лишь мои предположения, что это глупые мысли растерянного и до жути испуганного человека. Но я буквально ощущаю, что перестаю жить, едва вырубаюсь. Меня будто вычеркивают, выплевывают из одной истории в другую. Что это? Как это понять? Неужели моя память, действительно, живет отдельно от разума и нарочно выкидывает те воспоминания, которые помогли бы мне хоть немного разобраться в том, что на самом деле со мной происходит?
Я открываю глаза в парке. Перед огромной, лысой липой. Около нее мужчина. Знакомый мне мужчина: бледный, в черном пиджаке и шляпе. Я уже видела его, когда прорывалась сквозь толпу, ища поддержки. Но кто же он? Почему я его вижу? Так и хочется сорваться с места со всех ног. Однако я не двигаюсь. Смотрю на него, он смотрит на меня. И между нами вдруг проносится что-то такое значимое, что я даже словами описать этого не могу. Что-то странное. Понимание? Сострадание? Жалость? Не знаю. Но этот человек, определенно в курсе того, что со мной творится. Почему же тогда он молчит? Почему же не хочет сказать мне правду? Решаю все-таки подойти к нему, моргаю и открываю глаза на высоте семи, а, возможно, и десяти метров.
Из легких, словно выбивают весь воздух. Мне бы впору испугаться. Но я даже не шевелю бровью. Смотрю на прозрачный, голубоватый бассейн под ногами, уходящий далеко за пределы моего зрения, делаю пару ровных вдохов, выдохов, и затем решительно раскачиваюсь вверх-вниз на вышке. Она неприятно трется о пятки. Ветер обдувает мокрые плечи. И внутри меня вдруг все органы одновременно сжимают от страха. Неожиданно я думаю, что сорвусь и упаду, ударюсь головой о дно бассейна или уж точно всмятку расшибусь о поверхность воды. Однако мое тело знает, что делать. Я ловко отталкиваюсь носками от поверхности вышки, с легкостью перекручиваюсь в воздухе и пикирую вниз, будто птица.
Вода расходится в стороны, едва мои пальцы касаются ее глади. Пожар в груди вдруг становится гордостью, и поднимаюсь на поверхность я уже, будучи не испуганным воробьем, а счастливым ястребом, словно я совершила то, что мечтала совершить, то, что мечтала сделать уже много лет.
Вырываюсь на свободу, распахиваю глаза и внезапно вижу перед собой Маринку.
Она сидит на краю бассейна, теребит в воде ногами, и окружают ее не стены того здания, в котором я находилась пару секунд назад, а стеклянные изгороди родной школы. Мы в лицее, вокруг меня куча подростков, в воздухе витает запах алкоголя, и я мгновенно завожусь, выхожу из себя, вспыхиваю, будто пламя, уже от той мысли, что вновь не понимаю, как я здесь оказалась. Подплываю к подруге и недовольно выбираюсь на поверхность. Хочу закричать во все горло и узнать, какого черта мы здесь забыли, как вдруг понимаю, что на мне лишь белая майка, и она так плотно обтягивает все мое тело, что видны лифчик и трусы. Что за фигня? Резко прикрываю себя руками и взвизгиваю:
- Где моя одежда?
- Вон, - Маринка указывает себе за спину. Около стены в кучу сбросаны мои джинсы, свитер, носки, и я вся съеживаюсь, будто вытворила очередную глупость. – Как водичка?
- Мне надо с тобой поговорить. – Порывисто тяну на себя подругу. Та неуклюже поднимается на ноги и громко вздыхает, будто я с ней не поговорить хочу, а подраться. – Что происходит?!
- Веселье происходит.
- Почему мы здесь? Боже, я с ума схожу, - придавливаю руками мокрые волосы и растерянно осматриваюсь. Внезапно мне подмигивает какой-то малолетний придурок, и я недовольно отрезаю:
- Пошел ты!
- Эй? – удивляется Маринка. – Ты чего? Он просто пьян.
- Да плевать я на него хотела. У меня у самой проблем целая куча.
- Какая куча?
- Сложно объяснить. Понимаешь, дело в том, что…
- Он здесь! – вдруг гортанно восклицает Маринка и трусливо пригибается. Смотрю на то, как она вся морщится, горбит спину и усмехаюсь.
- Ты чего?
- Женя пришел.
- И что теперь? Марин, боже, ну, есть же проблемы посерьезней этого кретина! Сколько вообще можно на него внимание обращать? Просто забей! Лучше мне помоги. У меня жизнь рушится, прямо как в фильмах, как мозаика. На пазлы! На проклятые пазлы!
- Да что такое у тебя творится, что может быть ужаснее паршивого чувства собственного ничтожества?
- Какого ничтожества? – вспыляю я. – Ты головой ударилась?
- Он бросил меня!
- Да все друг друга бросают!
- Но он ушел к троюродной сестре! Я писала ему о том, как скучаю, а он вместо уроков по английскому стягивал с ее тощей задницы кружевные трусики! Как я могу сейчас думать о чем-то другом? Господи, да у меня все тело горит, сводит. Я готова разреветься. Черт. Реально. Прямо сейчас!
- О, нет. Реветь? Спятила? Просто подойди и скажи ему все, что о нем думаешь.
- Я?
- Нет, я!
С моего носа капает вода, и я недовольно протираю его замерзшими, ледяными пальцами. Оглядываюсь за спину, вздыхаю и вновь вижу лицо этого несчастного, горе-парня. Женя далеко не урод. Он высокий, с широкими плечами и белокурыми, кудрявыми локонами, как у бабы обрамляющими скулы. Однако меня он бесит просто потому, что бесит. Есть люди, которых не надо знать, чтобы ненавидеть. Вот нутром чую: в нем хорошего столько же, сколько в коле из «Мака» колы. И тут даже не надо долго думать и исследовать потаенные уголки его жалкой душонки. Достаточно просто посмотреть в его маленькие глаза, просканировать его самодовольную, лживую ухмылку и все: кулаки чешутся.