Глава 16

К слову о сне с открытым глазом.

Никс сидела, прижавшись спиной к влажной стене пещеры и вытянув ноги по направлению к купели. Она уже оделась, заплетенные в косу волосы все еще хранили влагу, и она осознала, что никогда особо не думала об этом выражении про сон и глаз. Как и в случае с фразой «жизнь – это шоссе», ты время от времени слышишь от других эти слова. Встречаешь в журналах. В середине главы какой–нибудь книги... или даже в начале. Как и все устойчивые словосочетания, комбинация слов использовалась так часто, что в итоге утратила первоначальное значение. К тому же, если разобрать выражение на составные части, смысл в принципе теряется. Если только кто–то не приподнял твое веко зубочисткой, сложно уловить фактическое значение фразы. И если кто–то вытворит подобное, ты уже вряд ли заснешь. Ты достанешь зубочистку и поблагодаришь инициативного товарища зуботычиной.

Ладно, вот вам еще один бессмысленный набор букв: «зубо» – «тычина».

Неважно. Ее глаза – оба глаза – были закрыты, и Никс понимала, что давно потеряла счет времени, значит, наверняка уснула. К слову о помехах: ее сознание, чувства, паранойя, подпитываемая адреналином, покалывание в теле – все это было подобно неостанавливающемуся счётчику Гейгера.

И все триггеры срабатывали ложно.

Звуки – реальные или воображаемые. Запахи – реальные. Изменение температуры воздуха и сквозняки – реальные, но в действительности ни о чем не свидетельствующие.

Каждый раз, когда она просыпалась, то сразу смотрела одним глазом на Шака.

Он сидел в том же положении по другую сторону купели, тело под прямым углом, спиной прислонившись к стене, его мощные ноги были вытянуты, а широкие плечи занимали до хрена много места.

Когда она в сто семьдесят пятый раз открыла глаза, то не сразу поняла, что привлекло ее внимание, но равно как с разбором устойчивых выражений в своей голове, это «А? Что?» превратилось в подобие игры. Весело (нет).

Когда не последовало ничего тревожного – заключённых, стражи – и Шак не отреагировал, Никс снова смежила веки.

Но в этом раз не получилось заснуть с одним глазом.

Она выпрямила ноги, потом снова скрестила. Повторила с руками. Размяла шею.

Оглянувшись по сторонам, хотела выяснить, что именно ее потревожило, словно это знание могло ее успокоить. Или, по крайней мере, выдернуть адреналиновый шнур, присоединенный к ее сердцу, из розетки.

Единственное, что пришло ей на ум, то как он ответил на ее вопрос.

За что тебя посадили?

Мы не задаём здесь таких вопросов.

Сказав это, Шак прошел туда, где сидел сейчас. Какое–то время спустя он рассказал ей важные для нее вещи: расписание стражи, сколько им придется ждать, как ему придется сверяться через определённые интервалы с местоположением стражников.

Она почти не следила за его словами. И у нее возникло ощущение, что и он тоже был не здесь.

И вот они, притворяются что спят. Шак выглядел так, будто действительно задремал, хотя он, наверное, привык спать урывками.

Господи. Сто лет под землёй. Немыслимо.

Расстегнув карман ветровки, Никс достала телефон и включила его. Когда устройство загрузилось, она приготовилась обнаружить, что прошло всего десять минут. Или – все десять часов и им пора выдвигаться.

Часы показали, что с момента последней проверки прошло всего шесть часов, и она удивилась отсутствию реакции со своей стороны. Опять же, это ведь не призыв к действию. Еще рано подскакивать и бежать к тому месту с именами. К Стене.

Выключая телефон, Никс подумала, что ни разу за пятьдесят лет ей не пришло в голову, что Жанель могла умереть. Ни разу. Она по–прежнему отказывалась допускать такую вероятность. В своих мыслях она видела, как подходит к плоской стене с выгравированными именами, просматривает список и не находит ни одной Жанель. Она знала, что будет дальше.

Шак попытается заставить ее уйти. Она останется. И они опять разругаются в хлам.

А тем временем ей оставалось только ждать.

Когда она снова спрятала телефон под замок и устроилась сидя с выпрямления спиной – как столик для еды в самолёте – Никс была слишком взбудоражена, чтобы заснуть. И у нее онемела задница, такое ощущения, что филейная часть стала каменной.

Столкнувшись с отсутствием возможности куда–нибудь пойти и на что–нибудь отвлечься кроме мысленных упражнений, Никс вспомнила год, когда Жанель посадили в тюрьму. Бессонные дни, наполненные истощением и тревожностью, напоминали этот, мысли гудели в ее черепе, под кожей.

Те, кто отбывали наказание, испытывали то же самое? Невозможно представить через сколько страданий...

Резкий и внезапный шум привлек ее внимание, Никс попыталась понять, откуда он исходил, а мозг сказал, что она не впервые его слышит. Именно этот звук разбудил ее.

Никс опустила руку, хватаясь за пистолет, который лежал на камне возле ее бедра, и сняла его с предохранителя. Между делом подумала, что выйдет забавно, если она пристрелит очередного стражника из пистолета, который изъяла у первого убитого ею... а потом мозг перескочил к другому вопросу: распылило ли солнце труп мужчины, который она вытащила к могилам? Сейчас светило уже поднялось достаточно высоко, чтобы испарить...

Звук повторился в третий раз.

Нахмурившись, она посмотрела на купель. Лицо Шака было нахмуренным, брови низко опущены, верхняя губа приподнята в всплеске агрессии... или может от боли. Сложно сказать. И он издавал горловые звуки, которые, достигнув определённой громкости, донеслись до нее несмотря на шум воды.

Хрипы. Рычание. Адамово яблоко ходило туда–сюда вдоль шеи.

Руки, лежащие на его коленях, подрагивали. И он поднимал ступни так, словно куда–то бежал. К чему–то или отчего–то?

– Шак? – позвала она.

Голова резко повернулась, а потом вернулась в прежнее положение. После чего зашевелились его губы, словно он бормотал что–то. А потом он снова погрузился в бессознательное, в котором что–то видел.

– Шак.

Хотя она позвала его громким голосом, он все еще оставался во сне, и кошмар становился хуже. Сейчас он дергался, голова металась туда–сюда.

Одна слеза сорвалась с его ресниц и скатилась по щеке...

Никс подскочила и обошла купель.

– Шак! – крикнула она.

Казалось, ничто не могло достучаться до него. Словами, по крайней мере, точно невозможно.

Когда Никс наклонилась и потянулась к его руке, он резко открыл глаза и повернул голову в ее сторону.

– Что?!

– Тебе снился сон.

Он смотрел на нее так, будто не узнавал. Потом моргнул. Сказал хрипло:

– Это был не сон. А то, что сделали со мной.

– Что они сделали?

Он смотрел на нее, но все равно в его глазах Никс видела странную пустоту, словно он ее не видел.

– Все. Они сделали со мной все.

Прежде чем Никс успела спросить что–то, Шак притянул ее к себе, ее напряжённое тело лишилось равновесия, и она грудью рухнула на его торс.

– Это ты? – выдохнул он – Это действительно ты?

Его рука прошлась по ее волосам и легла на шею.

– Я должен убедиться, что это ты.

Он был возбужден, находясь под ней. Она чувствовала это в его запахе. Но в глазах мужчины плескалась мука, а в голосе слышалась мольба.

– Да, это я, – прошептала Никс.

– Можешь прогнать жар? – Она только собиралась спросить, о чем он говорил, как Шак провёл пальцем по ее нижней губе. – Я не хочу тобой пользоваться, но мне нужно... ты можешь прогнать это, пусть ненадолго?

Их лица находились так близко друг к другу, что она чувствовала, как купается в свете его сине–зелёных глаз... он пленил ее, но не потому, что крепко держал в руках. К ней взывала его внутренняя боль.

– Кто причинил тебе боль? – выдохнула Никс.

– Это не имеет значения. Ты поможешь мне? Мне большего от тебя не нужно. Ни вопросов, ни привязанности... только это.

Когда он склонил голову в бок, Никс закрыла глаза. Ощущение его губ на своих разрядом прошило все тело, и хотя она плохо понимала происходящее, значение сейчас имел только огонь, что полыхнул по венам, устремляясь к ее лону.

Когда Шак отстранился, словно давал ей время для ответа, Никс ответила ему, усевшись на его бедра, напряжённая эрекция вжалась в ее лоно. Уверенными движениями Никс скинула с себя ветровку, а потом стянула через голову кофту.

Урчание, вырвавшееся из его горла, наэлектризовало воздух между ними, а потом мужчина прикоснулся к ее рёбрам и прошелся ладонями верх до бюстгальтера.

– Ты красивая, – сказал он тихо. – В свете свечей. Когда я смотрю на тебя, то оказываюсь где–то далеко отсюда.

Он обхватил руками ее груди, и Никс запрокинула голову, покачиваясь на его бёдрах, потираясь о жёсткую длину члена.

– Я просто хочу касаться тебя. – Он провёл пальцами по соскам. – Вечно.

Наклонившись, Шак поцеловал ее шею, скользнув длинным клыком по яремной вене, и задрал бюстгальтер. Никс охнула, ощутив его ласки, он нежно дразнил соски, жаждущие оказаться в его рту.

– Вот так, объезжай меня. – Опять урчание. – Боги, ты прекрасна в моих руках.

В этот момент ее бюстгальтер исчез, Шак дернул застёжку, и обретенная свобода только подстегнула жажду Никс. Особенно когда его губы начали спускаться... ниже... еще....

Ей пришлось прогнуться назад, чтобы он смог сократить расстояние, и она переместила вес с колен прежде, чем они треснули от напряжения. Сейчас она лежала спиной на его бёдрах, наблюдая, как его тёмная голова склоняется к ее грудям. Его влажный и жаркий рот прошёлся по груди, а потом он чуть отодвинулся и обратил на нее сияющий взгляд.

– Это ты, – вздохнул Шак. – Это все ты.

Он снова склонил голову, ласкам ее языком. Посасывая. Потираясь.

Когда ее кости превратились в желе, а кровь закипела от желания, Никс снова принялась ерзать бёдрами по его паху, их одежда стесняла, раздражала. Она обхватила его бедра, желая прикоснуться к его коже, но Шак, казалось, совсем не торопился, и – вот неожиданность – ее все устраивало.